Но Лоренцо был невесел. У него начинался один из тех приступов меланхолии, какими часто страдают пресыщенные вельможи. К тому же он случайно услышал одного из оборванцев, которому удалось пробраться к самому центру празднества. Он говорил товарищу:

– Эх ты, дурак! Пялишь глаза на роскошь, а не думаешь, чего она стоит!

– А чего стоит?

– Послушал бы проповедника, Джироламо Савонаролу, так узнал бы!

– А что он говорил?

– Много говорил, складно и верно. Вон золото льётся у этого Медичи, а у нас с тобою за душою нет ни скудо, и только слюнки текут, когда мы видим, как он пирует. И сколько можно бы накормить голодного люда на те деньги, что он потратил на один этот праздник! А раскинь умом: он не работает ни черта, и ему хлеб сам в рот лезет, а мы работаем с зари до зари, и нам иной раз не попадает и корки! И плевать ему на бедняков, вот что!

У Лоренцо было плохо на душе. Велеть схватить оборванцев – значит нарушить гармонию праздника; бросить им пригоршню денег – слишком мелко… Лучше не обратить внимания. Он быстро покинул свой тайник… и вдруг натолкнулся на двух подростков у фонтана, где минуту назад танцовщицы исполняли пляску нимф.

Они понравились ему. Забавные лица. Одеты в куртки, какие носят ученики художников. Он покажет сейчас, что занят не только собою, что не весь мир он видит созданным для своего веселья.

И Медичи улыбнулся юношам. Ему особенно понравилась наружность Граначчи. Хорошенький мальчик. Его бы приодеть, и он ласкал бы глаз среди окружающих слуг… Польщённый и более смелый, Граначчи снял шляпу и поклонился.

– А недурной, пожалуй, праздник? – спросил Лоренцо.

Граначчи воскликнул:

– Божественный, синьор!

– Тебе здесь и вообще нравится?

– По правде сказать, очень, – отвечал Граначчи своим обычным присловьем.

– Судя по твоей внешности, ты должен быть учеником какого-нибудь художника. Ну что, я угадал?

– Угадали, милостивый синьор. Я – Франческо Граначчи, а это – мой товарищ Микеланджело Буонарроти… Мы оба – ученики маэстро Гирландайо, а по правде говоря, его подмалёвщики.

И он выставил немного вперёд спрятавшегося позади него Микеланджело. Но лицо Буонарроти вовсе не было так привлекательно, как лицо Граначчи, и Медичи не обратил на него никакого внимания.

– Ого, Гирландайо! Известное во Флоренции имя! – сказал он, смеясь. – Ну, так вот что, мой милый: с этого дня, если хочешь, ты можешь приходить сюда наслаждаться изучением красот искусства и посещать сады Сан-Марко.

– Один или вот с ним?

Лоренцо засмеялся:

– Если твой товарищ тоже интересуется моей виллой и садами Сан-Марко, – вместе с ним. И помните: не для шалостей, а для дела. Искусство, бессмертное и вечно прекрасное, оно одно только заслуживает восторга.

И, указав рукой на статуи, украшавшие аллеи, он слегка кивнул головою и скрылся.

С этого дня товарищи получили свободный доступ на виллу Кареджи. Микеланджело со смешанным чувством радости, страха и тоски вступал в ворота, ведущие в загородную виллу Медичи. Раз встретив юношей на одной из аллей, Лоренцо вспомнил день своего праздника, поморщился и заметил:

– А вы всё такие же замарашки. Почему ученики моей школы ходят в таком виде?

Граначчи вежливо снял берет и сказал:

– Если правду сказать, то мы не учимся в школе садов Сан-Марко. Мы из мастерской Доменико и Давида Гирландайо.

– Как? Из мастерской Гирландайо, а не моего славного Бертольдо ди Джованни?

– Мы учимся и живём у наших хозяев по контракту, – пояснил Микеланджело.

– Контракт! Что такое контракт? Если надо, я могу заплатить неустойку. Сегодня же распоряжусь…

– Но ежели мессэр Гирландайо не согласится? – несмело возразил Микеланджело.

– Вот так так! Не согласится, если я этого потребую? Идите, мальчики, к маэстро Бертольдо, а я потом пошлю за вашими вещами…

В тот же день всё было улажено с Гирландайо, и два крошечных сундучка с жалким скарбом учеников рассерженного и озабоченного художника доставлены в монастырь Сан-Марко.

Товарищи поселились среди садов с их роскошными аллеями в светлой, просторной школе, с трепетом говоря друг другу:

– Это ведь у самого Бертольдо ди Джованни…

– Здесь витает дух великого Донателло! – с пафосом прибавляет Граначчи. – По правде сказать, вчера ещё это нам не грезилось!

И мессэр Бертольдо – вовсе не Зевс, суровый повелитель, мечущий со своих заоблачных высот гром и молнии и удостаивающий простых смертных беседы только в особенных, редкостных случаях. Он говорит, как все люди, и обращается с учениками просто, не заставляя их бегать на рынок, вечно что-то чистить, что-то тереть и толочь, и если они убирают щебень и сметают мраморную пыль, покрывающую пол и обстановку в школе, то это между прочим, а главное – он показывает, как надо работать в желанной им отрасли искусства. Он обладает юмором. Посмеиваясь, он мягко журит и показывает, как надо браться за дело: