Она даже на месте усидеть не смогла — и теперь стояла, упираясь тонкими пальцами в стол, серые глаза налились цветом и глубиной, ноздри гневно трепетали, светлые волосы обрамляли яростное лицо...

Капитан смотрел на мастера и вынужден был признать, что гнев ей к лицу куда более, нежели романтическая грусть или же подавленность. А вот такая — она вполне могла бы позировать для картин древних мастеров. В роли какой-нибудь из мстительных богинь.

Поймав капитанский взгляд, мастер вдохнула, выдохнула и села на место. Молча, не спрашивая, долила в капитанскую чашку чая. И только когда он сделал глоток, призналась:

— Больше всего в жизни ненавижу подлость и тупость. А уж когда они сливаются в одно…

Она досадливо поморщилась. Вольфгер счел момент подходящим и задал один из двух заинтересовавших его еще утром вопросов.

— Как вышло, что вы были помолвлены с Кевином Ревенбрандтом?

— А вы откуда зна… — Эва оборвала вопрос, не договорив. — Подслушали?

— Упаси боги, — с каменным лицом соврал Лейт. — Просто двери при частных разговорах нужно плотнее закрывать!

— О да, — согласилась мастер, которую это открытие почему-то развеселило. — Или же не вести их, когда в соседней комнате затаился волк!

— Или так, — с той же каменной невозмутимостью согласился с ней этот самый волк. — Итак, как вышло, что вы были помолвлены с Кевином Ревенбрандтом, но разорвали помолвку, когда это произошло и почему?

— Погодите… Вы что, меня допрашиваете?!

И капитан, уже приготовившийся уворачиваться, если понадобится, от тяжелой сахарницы, тихонько хмыкнул — в голосе мастера, вместо хорошо знакомого всем, хоть немного общавшимся с Элисавифой Алмией, гневного надменного высокомерия и ледяного презрения, плескалось все то же изумление.

— Помилуйте! — вдруг развеселилась мастер. — Это было сто лет назад — нам с Кевином тогда едва исполнилось по восемнадцать, и его родители сочли, что мы будем чудесной парой. Мои же родители не были так однозначны — мама считала, что я достойна чего-то получше, отец отнесся к предложению, в принципе, достаточно благосклонно, но принуждать единственную дочь не собирался. Так что, когда я сказала «нет», все просто пожали друг другу руки и разошлись.

— А почему вы сказали «нет»? — нейтральным тоном, припасенным специально для допросов, задал вопрос капитан.

— Потому что Кевин — слизняк, — фыркнула Алмия. — Это сейчас он заматерел, приобрел внешний лоск и стал похож на мужчину. А тогда… Словом, я не горела желанием связывать свою жизнь со смазливым сопляком!

Капитан согласно хмыкнул и вернулся к своему чаю с чувством, подозрительно похожим на глубокое удовлетворение — все-таки с оценкой этого хлыща он не ошибся!

— А что по поводу наследства? — всё-таки задал он второй из имевшихся к мастеру вопросов. Хотя это уже было, в принципе, неважно…

— А вот это уже вопрос поинтереснее! — оживилась мастер-артефактор. — Капитан, скажите, вы знаете, что у старейших в Лидии семейств приняты особые порядки в воспитании отпрысков?

— Да, — с некоторым трудом припомнил капитан подробности первого вопроса Дианы. — Что-то подобное госпожа Корвин упоминала...

— О, не сомневаюсь! — откликнулась Эва, уже без прежней подавленности, а с прежней здоровой ядовитостью. — У Вардстонов принято не благословлять детей на брак, пока они не получат статус мастера в какой-либо из гильдий. Шантеи с восемнадцати лет отправляют чадо на вольные хлеба с жильем, но без содержания. У Ревенбрандтов нет прямой линии наследования главенства в роду — главой рода становится достойнейший. А у нас, чтобы получить свою долю семейного состояния, необходимо на момент исполнения двадцати пяти лет иметь доход, равный доходу лавочника средней руки. Исполнилось двадцать пять, а дохода нет? Семья тебя, конечно, не бросит, но на долю и наследство уже можно не рассчитывать. Как вам?

— Да уж, — от открывшихся известий Лейт даже несколько растерялся.

Нет, он слышал, конечно, что друг Макс во времена ученичества жил отдельно от родителей, но тогда считал это собственным его желанием, а не воспитательным приемом…

— И вы, выходит, тоже?..

Элисавифа усмехнулась.

— Ну, вы же слышали.

Она поболтала ложечкой в чашке, отложила ее в сторону, и неожиданно принялась рассказывать:

— В семье Алмия уже много поколений рождаются одни мальчики, и меня, единственную кровную представительницу рода мама вздумала оградить от жестоких семейных условий. Она даже деда почти уговорила, что мне достаточно приданого — и замуж… Я же тогда была уже достаточно взрослой, чтобы принимать решения самостоятельно, училась на четвертом курсе Лидийской школы на отделении артефактики, и когда узнала, что меня хотят поставить ниже братьев, а примерно тогда же случилась неудавшаяся помолвка, и дело явно одним женихом не ограничилось бы, словом — я собрала вещички и отбыла в направлении альма-матер. Альма-матер еще и не такие кунштюки видывала потому и не особо удивилась.

Она улыбнулась, тепло и грустно — не капитану, а себе, той бесстрашной девочке, которой была когда-то. Вервольф видел ее как наяву: нежные запястья, тонкий силуэт, твердый взгляд и решительно сжатые губы…

— У меня не было особого артефакторского таланта, да и магический дар мой ярким назвать было нельзя, но у меня было происхождение, подарившее мне знакомство со многими полезными людьми, прекрасное всестороннее образование и деловая хватка. У моей подруги же, приютившей меня в первую пору, не было ничего из столь полезного стартового капитала, зато у нее был та самая искра божия, которая отличает творца от ремесленника. Будучи прирожденным исследователем, она не имела ни денег, для того чтобы воплотить в жизнь свои идеи, ни пробивного характера, чтобы протолкнуть то, что уже было сделано.