…Шаман покинул пещеру рано, только розовое солнце последних майских дней разбросало лучи над тайгой. До этого они, с сестрой, выволокли человека наружу, оттянули его подальше от лаза, откуда его тело сползло до кривых берез. Из-за него, уже знакомого им кедрача, вечер и ночь выдались беспокойными. С вечера его начали искать, и катерами разогнали воду в озере так, что она залила пещеру. Рев моторов затих лишь за полночь, тогда же стихли и надрывные голоса, а женщина голосила еще долго…

Марта забегала наперед брату, Шаман останавливался и опускал голову, будто прятал глаза. А сестра искала его взгляд, кверху задирая его морду своей, вылизывала ему серебристые «бакенбарды», просяще повизгивая и дрожа от хвоста до ушей. Брат убегал не от нее, но навсегда. Это не нужно понимать – расставание не скрыть и не спрятать, и ничего не нужно, чтобы его прожить. Оно приходит когда-то, уводя за собой даже последние мгновения прошлого!

И Марта сдалась: припав к земле, ее когти ухватились за каменистую землю – только бы стерпеть, только бы не сорваться вдогонку. Брат убегал, все еще глядя на сестру. В нем боролось то же самое: стерпеть и не вернуться назад. Он видел и слышал, и совсем недавно, человечьи слезы, а его, волчьи, не текли рекой и не гремели водопадом, лишь брезжили в рассветной дымке.

Таежный резвящийся ручей – верная дорога к Кате. …Катя! Это человечий звук, незаметно подкравшийся придушенным голосом у поселения староверов, звучал в Шамане теперь постоянно. И стал таким же желанным, как и голоса из его снов: Станислафа и человека на берегу, лица которого он ни разу не видел. А теперь к ним добавился голос Кати, мягкий и теплый. С ней он и останется. Будет ее собакой, как она говорила. Оттого и бежалось ему легко и в охотку.

Правда, не прошло и получаса, как запах воинов из стаи Лиса его остановил. Боковой ветер принес этот запах с противоположной стороны ручья. Пробежать мимо не получилось бы, так как ручей заворачивал туда, где лютовал одинокой загонщицкий лай.

Шаман вошел в ручей, промывший для себя неглубокое русло, и невысокими берегами прятавший его за кустарниками и валежником. Так, незаметно и под перепевы журчания воды, он подкрался к очередному свалу деревьев поперек ручья. Вжавшись в ствол ели, еще крепко пахнущей живицей и еще с зеленой хвоей, он изготовился и для защиты себя, и для нападения, если это понадобится.

До двух воинов Лиса – три, от силы, четыре прыжка. Один воин, у сильно покосившейся сосны, лаял на рысь, взобравшуюся на безопасную для нее высоту, и лишь ошкуривал ствол когтями, гарцуя на задних лапах. Другой – покусывал совсем маленького рысенка в негустой траве, перекатывая его с бело-розового животика на снежно-белую спинку, и опять, со спинки на животик. При этом рысенок пискляво мяукал, а взрослая рысь – рыжевато-палевая с негустым крапом, на высоких ногах – угрожающе шипела, демонстрируя обидчикам свои клыки и зубы, гораздо острее, чем у них. Весом она была меньше каждого волка, может, и наполовину, но, раз за разом скользя по стволу вниз на болезненный писк рысенка, казалась длиннее их даже с коротким толстым хвостом. Тем не менее, все это, как и ловкие движения и без того свирепой таежной кошки, не могли ничего изменить. Ситуация усложнялась еще и тем, что израненный рысенок слабел даже в звуках. Его реакции на клыки волка были запоздалыми, а то и вовсе никак не проявлялись. И Шаман стремительно выполз из своего укрытия и так же стремительно помчался на воинов.

На половине дистанции, резко и сильно оттолкнувшись задними лапами, он, однако же, не прыгнул, а оказался под массивным окатанным временем валуном – из густой пурпурной сени осины, за двумя воинами, выбежал Лис. Его сердитый лай сразу же отогнал его воина от сосны, а другого – от иезуитской забавы. Оба завалились на бока, демонстрируя вожаку смирение и покорность. Но вожаку от них нужно было другое и, в свою очередь, он продемонстрировал им, что именно: ухватил рысенка зубами, поднес его к ручью и раскрыл пасть. Рысенок плюхнулся в воду – Шаман пополз обратно (крутой изгиб ручья дал ему время незамеченным юркнуть в валежник) и, как-только белый комок с кровавым шлейфом доплыл к перекинутой через ручей сосне, он, с нее, подхватил его лапами. После, оставив рысенка на противоположном бережке, вернулся в валежник.

Лис, поочередно грызнув воинов за холки, вбежал туда же, откуда и появился. Рысь за это время спустилась ниже, могла даже сбежать, только она этого не сделала – Шаман уже был в одном прыжке от воинов, тявкающих о чем-то друг с другом. Увидев в последний момент, кто их атаковал, и теперь вдавливал им головы в землю, они судорожно стали визжать и всяко отбиваться. Удержать под собой двоих, ему все же не удалось, к тому же, Шаман медлил – он никого еще не убивал…

От Автора.

…В этот раз зло тайги атаковало его тем, что он видел до этого момента. А на это ему было очень больно смотреть. Да, тайга не болеет злом – она им правит и наказывает: теми же муками рысенка его мать за то, что не сберегла от них. И этим тоже, может, держит ее в страхе и подчинении.

…Сначала Шаман прокусит спину воину в нескольких местах, а после, откинув его в сторону, подойдет с намерено низко опушенной головой к нему, отбивающемуся лапами от неосознанного беспрерывного страха, и оставит ему этот страх навсегда: убьёт …своими клыками!

Вырвавшийся из-под Шамана воин убежит недалеко. Его догонит рысь, он проволочет ее на себе до самой осины, надеясь на помощь Лиса, да вожака там уже не будет. Зубы, острее чем у его воина, и такие же когти, не отпустят – зло будет истязать себя, раскрашивая погост тайги звериной кровью. И волчьей крови ей понадобиться гораздо больше, чтобы ублажить смерть… Очередную, всего лишь!

Любая смерть приближает нашу, единственную в жизни, и не факт, что очередная смерть не будет моей или вашей. Горько и страшно, понимаю, но почему до сих пор не горько и не страшно убивать?!.. Более того, мы признаем смысл убийства, а уж отыскать причины, поводы и резоны для этого – разве, это проблема?! И, разве, нас убивает только пуля? И, разве, мы убиваем только пулей?..