Надежды на вступление в кавалергардский полк (офицерское собрание одобрило его кандидатуру) не сбылись из-за отсутствия вакансии, но может быть, отчасти из-за вышеупомянутого инцидента. С Лейб-гвардейским гусарским полком тоже не вышло. Оставался Александрийский драгунский, куда и «распределился» Маннергейм.

Калиш, 7 октября 1889 г.

Дорогой Дядя!

Шесть дней прошло с тех пор, как я прибыл в Калиш. Дорога была довольно утомительна – двое суток в поезде и двенадцать часов в тряской почтовой карете. Все же в Варшаве я познакомился с одним моим товарищем по полку, едущим туда же, и благодаря ему однообразная дорога стала гораздо приятнее. Теперь, стало быть, мне посчастливилось сделаться корнетом Александровских драгун, и сегодня я имею удовольствие первый раз дежурить по полку.

Город чуть лучше, чем я предполагал. Здесь мощенные камнем улицы, каменные дома и красивый дворец губернского правления с великолепным парком. Но, хотя город и оказался лучше ожидаемого, я разочаровался в надеждах, которые возлагал на полк. Правда, никогда не следует хулить полк, мундир которого носишь, но я хотел бы все-таки описать его Дяде немножко подробнее, с тем условием, что Дядя заверит моих знакомых, что я в письмах превозношу свой полк до небес. Офицерство убогое, почти сплошь повесы, которые по самые уши в долгах у городских евреев и в довершение всего ссорятся между собой, как кошки с собаками. Вечные сплетни и вытекающие из них интриги и неприятные истории делают жизнь невыносимой. Командир полка – чистый ноль, и офицеры не считаются с ним совершенно. Скандал следует за скандалом, и арест на гауптвахте входит в распорядок дня. Возможностей общения здесь нет. Многие из полковых дам низкого происхождения и сомнительной репутации, как и образованности. Работы в полку идут таким образом, что с утра выполняют обязанности, а остаток дня болтаются по городским корчмам. Короче говоря – таким, по крайней мере поначалу, кажется мне мой полк. Надеюсь, что я заблуждаюсь и со временем получу о нем лучшее впечатление. Но надеюсь также, что мое пребывание здесь не будет долгим, ибо в Петербурге – где мне пришлось пробыть шесть дней – мне сказали, что весьма скоро получу назначение туда. Посему я не стал снимать своих денег, а оставлю их там еще на пару месяцев. Здесь в полковой кассе есть 1200 рублей на покупку лошади, но их нельзя касаться прежде, чем выберу себе лошадь, а с этим я суетиться не намерен. Пока что живу в убогой гостинице, поскольку здесь совершенно невозможно взять в аренду мебель. Я искал отчаянно, но меблированных комнат нигде не найти, и я вынужден сегодня или завтра купить самое необходимое из мебели. Это все-таки досадный расход, особенно потому, что у меня и без того большие траты. Поскольку здесь нет манежа, мне пришлось купить себе короткий тулупчик собачьего меха и теплые нижние штаны. Кроме того, пришлось сделать взносы в офицерский клуб, в библиотеку, музыкантам, устроить пирушку для офицеров моего (3) эскадрона и выпивку солдатам моего взвода. Все эти расходы, плюс дорогой проезд из Петербурга сюда с большим количеством багажа, пребывание в Петербурге и здесь в гостинице, привели к тому, что моя касса начинает петь последний псалом. И поскольку жалованья я не получу прежде конца октября (по старому стилю), я должен просить Дядю ссудить меня еще 100 рублями. Пока я пробыл здесь еще столь недолго, мне немного трудно подсчитать, насколько велики окажутся мои расходы. Постараюсь жить возможно дешевле. Через пару недель я смогу судить об этом довольно точно.

Теперь заканчиваю. Прощай, милый Дядя, шлю Тебе, Тёте, Бабушке и всем родным мои теплые приветы из этой страны евреев.

Твой преданный племянник Густав [39] .

Чтобы представить себе обстановку, в которой он очутился, и жизнь в полку, расквартированном в маленьком польском городишке, можно вдобавок к этому письму перечитать «Поединок» Куприна: все приметы на удивление совпадают, хотя повесть Куприна опубликована на шестнадцать лет позднее, в 1905 году. Мечта Густава – поступление в Академию Генерального штаба – один из главных лейтмотивов повести. Юный подпоручик Ромашов мечтает о том же; он и на дуэли погибает во имя того, чтобы муж любимой женщины смог держать экзамены в Академию. Но, в отличие от героя повести Куприна, у нашего героя был выход: перевод в Петербург, в кавалергардский полк был делом почти решенным, хотя и затянулся из-за отсутствия вакансии. Родственники хлопотали: крестная Альфильд Скалон просила за Густава самоё императрицу Марию Федоровну – шефа кавалергардского полка, и хлопоты к осени 1890 года увенчались успехом. Густаву пришлось провести в Александрийском полку в общей сложности больше года, но время это не пропало даром: в начале 1890-го ему было поручено обучение сорока новобранцев, за что он принялся с большим рвением. Кроме того, из послужного списка Маннергейма мы узнаем, что летом он практиковался в инженерном и саперном деле в предместьях Варшавы и участвовал в больших маневрах в присутствии императора близ Нарвы.

В декабре 1890 года корнет Маннергейм вернулся в Петербург, чтобы приступить к служебным обязанностям в Кавалергардском ее величества полку [41] . Он получил назначение в лейб-эскадрон ее величества: шефом кавалергардского полка по традиции была императрица Мария Федоровна, супруга Александра III, урожденная датская принцесса Дагмар. Императрица знала по имени и в лицо каждого офицера своего полка; когда она после революции поселилась на родине, в Дании, Маннергейм не раз навещал ее, да и другие кавалергарды не забывали своего шефа.

Чтобы достойно начать службу, пришлось вновь прибегнуть к помощи родственников, поскольку своих денег у Густава не было, а ему предстояли большие расходы: офицер-кавалергард должен был иметь несколько видов формы – походную, парадную, дворцовую парадную и бальную (кавалергарды обязаны были присутствовать на дворцовых балах, которые устраивались два раза в год). Кроме того, выходя в гвардейский кавалерийский полк, офицер обязан был представить двух строевых коней. Так или иначе, Густав 7 января 1891 года оказался наконец в том полку, куда так давно стремился. Был ли он счастлив этим? Поначалу, видимо, да.

Граф А. А. Игнатьев [42] , поступивший в полк в 1896 году, свидетельствовал полвека спустя, что никогда офицеры кавалергардского полка «…не позволяли себе рукоприкладства. <…> У некоторых старинных русских родов, как у Шереметевых, Гагариных, Мусиных-Пушкиных, Араповых, Пашковых и др., была традиция служить из поколения в поколение в этом полку. <…> Полковые традиции предусматривали известное равенство в отношениях между офицерами независимо от их титула. Надев форму полка, всякий становился полноправным его членом, точь-в-точь как в каком-нибудь аристократическом клубе. Сходство с подобным клубом выражалось особенно ярко в подборе офицеров, принятие которых в полк зависело не от начальства и даже не от царя, а прежде всего от вынесенного общим офицерским собранием решения. Это собрание через избираемый им суд чести следило и за частной жизнью офицеров, главным образом, за выбором невест. Офицерские жены составляли как бы часть полка, и потому в их среду не могли допускаться не только еврейки, но даже дамы, происходящие из самых богатых и культурных русских, однако не дворянских семейств» [43] .

В полку было даже свое привидение: Белая дама, появлявшаяся в залах офицерского собрания перед какими-либо событиями. «Она выходила из глубины биллиардной, проходила через столовую и скрывалась в портретной, где висели изображения всех командиров Кавалергардского корпуса и полка от Петра Великого и до последних дней империи» [44] . Не случайно полковым гимном был выбран марш из оперы французского композитора Буальдье «Белая дама» [45] .