А когда пришло время, слова полились как-то сами собой. Он просто посмотрел в полные надежды глаза Валерки, а потом и на самого Алекса на скамье подсудимых, который сидел очень понуро опустив голову, только периодически поглядывая на Цареву. Она же смотрела на блондина почти не отрывая взгляд. Так пристально и нежно, едва ли не ободряюще. Месхи тоже едва заметно улыбнулся ему. Может быть, сейчас он поступил не по справедливости, но зато по-дружески. Да и тем более, он не врал, не лавировал и не придумывал — Алекс был хорошим другом, товарищем, и охарактеризовать у адыгейца как-то само собой получилось только с хорошей стороны, ни слова плохого. Естественно, его характеристика учитывается, учитывается все, что может иметь какое-то значения для назначения силы наказания.

— Я могу садиться?

— Да, присаживайтесь.

И Давид решительно направляется к свободному месту возле Царевой. Он определился. Он будет за своих друзей и уже никак иначе. Он обнимает девушку, осторожно поглаживая ее успокаивающе по плечу.

— Все будет хорошо. — тихо шепчет Давид ей на ухо, хотя сам прекрасно понимает, что никакого хорошо здесь уже и быть не может. — Не волнуйся только.

— Спасибо тебе. — отвечает кудрявая.

Она по-прежнему старается не смотреть в сторону ребят, которые сейчас удивленным взглядом продолжили смотреть на Месхи, который в последний момент просто взял и словно переметнулся на другую сторону. А Лере просто сейчас была очень необходима его поддержка, настолько, что ей стало немного легче, хотя бы на какую-то мельчайшую долю внутри ей стало менее тяжело. Поддержка Давида была ей чертовски важна.

Допрашивали и остальных свидетелей, Лера сама давала показания, она даже не может толково вспомнить все то, что она говорила — все было настолько в тумане, что этот день скоро, наверное, просто исчезнет из ее жизни раз и навсегда. Царевой бы правда чертовски хотелось это забыть.

Самое мучительное — ждать приговор. Их всех едва ли не выгнали из зала суда, пока суд удалился в комнату, Герман подошел к Алексу, коротко переговариваясь с ним о чем-то, а остальным пришлось выйти. Лера ни на секунду не отходила от Антонины Петровны и Юрия Александровича, готовая поддержать и помочь в любой момент — сердечные капли для них стали уже неотъемлемым атрибутом в ее сумке и домашней аптечке.

Она уже устала уверять и себя, и их в том, что все будет хорошо.

— Надеюсь, его закатают по полной. — с усмешкой протянула Яна, смотря на нее едва ли не с вызовом, отстранившись от стены и гордо продефилировав до нее. — Такие, как он, не должны размножаться. Да и как ты тоже. Я надеюсь, ты сделаешь аборт.

По коридору пошел шумок. Эту новость действительно не афишировали — знали только Яна, Ксюша и родители Алекса, а вот теперь об этом, к тому же, будет знать и весь университет. Лера просто смотрит на нее — смотрит настолько внимательно, будто бы пытается заглянуть к ней в самую душу. Кудрявая даже не понимает, что у нее сейчас лопается — терпение или спокойствие, а может быть и все сразу, потому что уже в следующую секунду, она даже сама не понимает как, Лерочка уже наматывает на кулак длинные рыжие волосы девушки, едва ли не выдирая их, а лицо Гончаровой встречается со стеной. Не сильно, но достаточно для того, чтобы к ним сразу же подскочили разнимать. В коридоре началась суматоха — Давид крепко прижимал к себе Цареву, Максим — осторожно протирал струйку крови из носика Яны, который сейчас был слегка разбит. Все охали и ахали — как, зачем, и почему, но Лера все это время была, словно натянутая струна. А теперь она просто взяла и порвалась.

— Закрой свой рот. — отрезает Валерия, устав от постоянных унижений со стороны друзей. Но она и не думала перед ними оправдываться за то, что она делает — девушка уверена, что если бы они попали в такую ситуацию, из них бы тоже никто не отступился от возлюбленного, но почему-то строят сейчас из себя невесть что. — Я просто даже не хочу пожелать тебе испытать то же самое, что сейчас испытываю я, подруга. Смею напомнить, я тебе ничего плохого не сделала.

Она выворачивается из объятий Месхи и решительным шагом направляется к туалету — ей нужно умыться и привести себя в порядок. Давид обводит крайне осуждающим взглядом и Яна, и Макса — о, он уже наслышан об избиении девушки на следующий день после ареста. Он вообще не понимал, как можно поднимать руку на девушек, а тем более коллективно бить их ногами — Месхи сожалеет о том, что в тот день его не было в институте, уж он бы точно заступился и даже глазом не моргнул.

Лера горько усмехается, смотря на себя в грязное зеркало в туалете в зале суда. Зря она пила успокоительное — нервы все равно сдавали. Чем ближе к оглашению приговора было, тем больше ее трясло от всех переживаемых эмоций. Ей так страшно не было никогда в жизни. Никогда. Девушка, словно в тумане, возвращается в зал суда, когда их приглашают снова. Она крепко сжимает руку Антонины Петровны, когда начинают зачитывать приговор. Лера вслушивается с трудом — мысли путаются в голове, она плохо воспринимает, чувствует, как к горлу подступает тошнота от волнения, но самое главное она улавливает — двадцать лет. Двадцать. Лет. Это же практически вся жизнь… Сейчас это кажется такой долго и страшной цифрой. Она едва не теряет сознание прямо в зале суда, ей трудно представить какого сейчас родителям Алекса, они вроде бы держатся, они молодцом, а вот сама девушка чувствует, как что-то внутри ломается, и все ниточки надежды просто обрываются.

На Лагранжа просто страшно смотреть. Она не хочет поднимать на него взгляд — ей нельзя к нему подойти, нельзя обнять в последний раз, Лера может только посмотреть на него издалека, попытаться улыбнуться и хоть немного поддержать его. Давид тоже смотрит на лучшего друга неверяще, у него до сих пор присутствует какое-то чувство нереальности от всего происходящего, этого ведь не могло с ними случится.

Лагранж понимал, что он получил по заслугам. Откровенно, честно понимал. Поэтому даже не сопротивлялся, не удивился, когда приговор озвучили — уже не имело значение, сколько он отсидит — сам парень понимал, что вряд ли он выйдет оттуда живым в целом. Ему бы очень хотелось надеяться на то, что он ошибается. Он понимал, что он заслужил, но была ли в его глазах хоть тень раскаяния? Не ясно. Алекс вообще старался ни на кого не смотреть, только на свои руки — изредка на адвоката или на судью. Ни разу за все время слушания он не посмотрел на Яну, на родителей тех девочек, которых он убил. Парень и не собирался этого делать — а что он должен им сказать? Да, он действительно моральный урод с психическими расстройствами, но неужели его извинения им как-то помогут? Или раскаяние? Нет. Не помогут. На Лерку он тоже смотреть не хотел. Неужели девушка сама не понимает, какого монстра она защищает? Еще и Давид… Он в очередной раз убедился, что у него лучший на свете друг. Лекс ведь знал, какая тяга к справедливости у Месхи, а он все равно встал на его сторону. Дружба на свете все-таки явно есть.

— Позаботься о ней. — фактически одними губами говорит он Месхи, кивая на Валерию, которая неотрывно смотрела за тем, как на юношу надевают наручники.

— Я обещаю. — также отвечает ему Давид, интенсивно кивая. Он крепко сжимал девушку за руку. Он ведь не знал, что в ее голове — может, она захочет кинуться к нему в следующую секунду. А вот Месхи ее от этого неразумного решения хотел удержать.

Его уводят. Мир меркнет, по крайней мере, для нее. Зал суда практически опустел, все ушли практически сразу после оглашения приговора, а Лера стояла и смотрела на скамейку, где буквально еще несколько минут назад сидел Алекс. Она осталась одна у разломанного целиком и полностью мира, который, наверное, невозможно будет построить обратно. Он рухнул, а девушка задыхается и гибнет под его обломками окончательно.