Шрифт:
– Жаль, что вы не понимаете до сей поры элементарных вещей. Мы – государственные люди. Цели и масштабы у нас государственные. Не всегда чаяния одного человека совпадают с проблемами всего народа в масштабах страны!
– Ещё раз меня извините! Но народ состоит из отдельных людей – вас, меня, наших родных. Жизнь и состоит из наших проблем и желаний. Разве не так?
– Вы меня сейчас несколько разочаровываете. Я в сомнениях – верное ли я принял решение по вашей кандидатуре, когда принимал на работу? Вы, исходя из ваших слов и позиций, оказывается, романтик и идеалист. Государственный чиновник должен быть нейтрален и малоэмоционален в принятии своих решений. Он обязан исходить из высших соображений и целей. Для него важен конечный результат общего блага, а не некой абстрактной единицы. Нельзя никоим образом распылять усилия, поддаваться сиюминутным эмоциям и демагогии.
Государственные интересы превыше всего, слышите – государственные! В вашем сознании должны представляться истинные цели и государственные масштабы! Сюда требуется направлять свою энергию! Именно этим отличается настоящий чиновник от простого человека!.. Да-а, Шацкий, озадачили вы меня! Я буду думать…
Никонов через несколько недель заглянул в Главк к Шацкому. Позвонил ему в отдел снизу от охраны, тот дал распоряжение пропустить. Сделал он это с явной неохотой…
…Володька внутри звенел, как натянутая струна.
– У нас, у вольтижёров, чтобы бросить партнёршу вверх, надо крепко держать друг друга за руки – крест накрест. Если руки сцепить некрепко, она при приземлении их разорвёт, пробьёт сцепку, упадёт на манеж. А это – травма! Так и мы. Нельзя нам расцеплять наших рук – погибнем!..
Все подозрения насчёт Влада подтверждались всем его видом, каждым его словом и даже тем, что он не договаривал. Он был странным, скользким, отдалившимся! Совершенно не тем парнем, мужиком, которым его знали все эти годы!.. А ведь они тогда, в армии, на первом году службы, набили себе татуировки с текстом из заповедей Христа: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя»…
– …Здравствуйте, Владислав Борисович! – кто-то из проходящих артистов подобострастно заглянул в глаза новоиспечённому чиновнику, заискивающе улыбнулся и тут же серой мышкой проскочил мимо. Влад успел вежливо и величественно кивнуть, артистично улыбнуться своей фирменной «мармевладной» улыбкой, которая всегда впечатляла, особенно слабый пол. Тяготивший друг друга разговор через паузу продолжился.
– Можешь понять, ты, Владислав Борисович, что парень гибнет? – Никонов уже почти перешёл на крик, глядя в карие глаза Шацкого, которые были завешены какой-то непроницаемой ширмой.– Ему помощь нужна! Наша с тобой помощь!
– Ничем не могу помочь! Понимаешь? Ну, ни-чем!..– Шацкий это не сказал, а словно плюнул болью! И тут же снова замкнулся, отвёл глаза, по-дурацки улыбаясь. Никонов расценил это всё по-своему, завёлся и сдерживался из последних сил.
Шацкий, вдруг, словно дико устав, опустил плечи, сказал холодно и отстранённо:
– Как говорится – ничего личного, друг! Только бизнес! Такая работа…
– Надпись покажи! – приказным тоном потребовал Никонов.
– Что?.. Какую ещё надпись?
– Нашу! Армейскую!
– А-а, эту… Долго расстёгивать, запонки снимать…
– А мне не в падлу! – Никонов мгновенно скинул с одного плеча куртку, задрал рубашку, оголив внушительный бицепс. Там в несколько синих строчек был наколот их девиз. Никонов ткнул пальцем в плоть!
– «…аще кто положит душу свою за други своя»! Освежи дырявую память, паскуда! – Никонов, сам того не осознавая, коротко, без замаха ударил Шацкого в челюсть. Того повело в сторону.
– Никакого бизнеса, «друг»! Только личное!..
– Ты, что, сдурел? По лицу! Фил! Совсем с ума сошёл?
– Тебе на манеж не выходить! А в кабинете можешь и с разбитой рожей сидеть. По крайней мере, цирковые будут видеть, с какой сволочью им приходится иметь дело! Иди, работай! Служи, Иуда!..
Никонов круто развернулся и, одеваясь на ходу, пошагал вниз по помпезным ступенькам главковской лестницы, по которым многие шагали до него и будут шагать ещё. Сколько же здесь людских судеб стремительно взлетело вверх и устремилось вниз за эти годы! Все ступеньки, отполированные временем и подошвами цирковых, были своеобразными вехами прожитых ими лет, с судьбами состоявшимися или с незаметными биографиями простых тружеников манежа. Чрево Главка – старинного доходного дома в центре Москвы, где некогда был элитный бордель,– привычно глотало приходящих сюда людей, переваривало и через какое-то время выплёвывало изжёванными и выпотрошенными на льготную пенсию. Цирковая молодость, а вместе с ней и жизнь пролетали, как утренние представления. Никто не успевал опомниться, как надо было уже выходить в прощальном эпилоге…
Он шёл, ничего не замечая вокруг, играя желваками и стирая зубную эмаль. В нём бушевала ярость: «Как он мог! Продался за три копейки! Начальником стал! Предал всех! И когда? Когда больше всего нуждались в его помощи! Иуда он и есть Иуда!..»
Глава девятая
Ребята сидели у Ангарского, отпаивали того крепким чаем на травах. В последнее время Витька стал приходить в себя – побрился, привёл квартиру в порядок. Он был ещё слаб, с соловелым взором, но явно шёл на поправку.