– Ну, как? – участливо поинтересовалась Анжела, секретарь Белявской.

Но я лишь отмахнулась от расспросов и поплелась на кафедру зализывать раны. В связи с предстоящим заседанием вся кафедра была в сборе. Народ сразу же обступил меня и, пользуясь отсутствием студентов, я принялась жаловаться на злодейку-судьбу. Дверь тут же была закрыта на ключ, меня принялись отпаивать кофиём и выспрашивать подробности. Так, под ахи и охи, я пересказала разговор, случившийся в ректорате.

– Кошмар! – шумно возмутился Володя. – Коллеги, может быть, мы напишем письмо в защиту Леры? Что это за возврат к сталинским методам управления? С каких это пор министерство образования вмешивается в дела Высшей Аттестационной Комиссии? Да какое право имеют эти варяги устраивать проверки. Уж кому-кому как не нам знать, что Лера – честная труженица.

Вся кафедра тут же поддержала эту идею. И Володя, не мешкая, устроился за столом сочинять письмо московским визитёрам.

Володя, вернее Владимир Валентинович, параллельно со мной по весне защитил докторскую диссертацию, и потому особенно живо примерил на себя подобный выверт. Ни он, ни я заветные корочки ещё не получили.

Все с воодушевлением расписались под «ответом Чемберлену», и в принципе, столбец фамилий под воззванием стал выглядеть неслабо: сплошные к.п.н. и д.п.н., профессора и доценты. А профессор Румянцев (так сказать, брэнд нашего института на международной арене), внезапно воодушевившись всеобщим порывом, изъявил желание лично вручить ноту.

Я пыталась протестовать, поясняя, что завтра принесу свои протоколы и комиссия убедится, что все по-честному, без подлогов, но Румянцев, пристроив трость под подмышкой, как денди, отправился к Белявской.

Во время заседания я совсем было успокоилась, но уже в конце рабочего дня, когда садилась в ласточку, то с неудовольствием обнаружила, что на меня уставился Пупс, прохаживавшийся по аллее между корпусами. У него даже бровь приподнялась от удивления. От хорошо просчитанного удивления. Такого, чтобы я заметила. Вот ведь гад.

Что, разве не может быть у простого преподавателя психологии машины? Ну «Пежо-206», ну и что? Ничего. Да только я чуть не воочию увидела, как в голове у Пупса зашевелилась мерзким змеиным клубком масса вопросов, преимущественно нелицеприятных.

Хлопнув в сердцах дверью, отчего ласточка негодующе вздрогнула, я завела двигатель и, не дожидаясь пока он хоть немного прогреется, рванула с места. И выворачивая на Московский проспект, в зеркале заднего вида заметила, что Пупс провожает меня иезуитским взглядом…

…Дома, прямо в дверях, меня встретила Кармелита. Она вертела хвостом, как пропеллером и преданно заглядывала в глаза. Я разделась, гадая, к чему бы это и на всякий случай решила пройтись по квартире. Но, едва зайдя в кухню, поняла причину такого поведения – моя любимая кофейная чашка приказала долго жить. Кто-то её разбил вдребезги, смахнув со стола. И я догадалась кто. Кармелита осторожно следила за мной, не переступая порога кухни, но я её поманила к себе и, ухватив негодницу за ухо, грозным голосом спросила:

– А ну, признавайся, кто это сделал?

Только овчарка вдруг жалобно заскулила (хотя за ухо я ее потрепала совсем не сильно) и, вырвавшись из моих рук, бросилась в комнату. А уже оттуда донесся сердитый лай. Я поспешила на зов. Кармелита, припав к полу, яростно облаивала что-то под диваном. Пришлось и мне заглянуть туда. А там преспокойно спала (вернее делала вид) Кэри.

– Так это ты разбила мою чашку? – ахнула я.

На что кошка лениво открыла глаза и, потянувшись, сменила позу.

– Ах ты, сиамская тварь! И ты даже не хочешь повиниться? – рассердилась я. – Тогда и я на тебя обиделась! Пока не извинишься, я с тобой разговаривать не буду!

Мой спич воздействия не возымел. Кэри лишь нервно дёрнула хвостом, словно говоря:

– Ах, отстаньте от меня!

Ладно, я поднялась с пола и пошла на кухню убирать осколки, а заодно покормить вкусностями едва не пострадавшую от облыжного обвинения Кармелиту. Так вдвоём мы и просидели: я нагрузилась кофе, овчарка насладилась сахарной костью (такой увесистой костью, там и мяса было немало). К слову сказать, Кэри так и не появилась.

Лишь теперь я занялась, собственно делом. Для чего повытаскивала из секретера свои папки с материалами. Кошмар! Сто шестьдесят пять человек! Мой почти четырёхлетний труд!

Стопка получилась внушительная. В моей сумочке для такой прорвы места, разумеется, не предполагалось изначально, а портфель имелся единственный – Верницкого. Но не показываться же мне с мужским портфелем в институт? Поэтому я выбрала полиэтиленовый пакет поновее и уложила приготовленные бумаги в него. А чтобы не забыть утром, положила на самое видное место в коридоре, на пуфик.