– Ох, нет! – я в отчаянии хлопнула себя ладонью по губам. – Бедный Харль! Это все я виновата… Неужто нет способа его спасти? Хорвек?..

Но демон, словно не слыша меня, смотрел неотрывно на мастера Глааса.

– И как же ты, разбойник, собирался снять проклятие с ребенка? – спросил он.

– Какое тебе до того дело, одержимый?! – вскинулся было мастер Глаас, но затем, встретив холодный, пронзительный взглядом демона, побледнел и прошептал:

– Нет, не может того быть!.. Род Белой Ведьмы пресекся, мой дед был свидетелем тому, как умирал сын колдуньи!..

Но я видела по его лицу: он уже верит. Отчаявшиеся люди верят в темные чудеса легче прочих.

Иная правда потрясает так сильно, что человек не в силах понять, добро она или зло. Мастер Глаас некогда думал, что знает главную тайну своего пленника, но, потянув за ниточку, извлек на свет божий нечто чудовищное, способное испугать даже того, кто не так давно собирался нажиться на ожившем мертвеце. Что за рассказы хранились в памяти старого рабойника, я знать не могла, однако угадывала, что клятвы, передаваемые шепотом от отца к сыну в этой семье, значили для него более, чем воля богов или королей. Служба колдуну не заканчивалась со смертью чародея, и уж тем более от нее не мог освободиться сошедший в могилу слуга, равно как и его потомки.

– Так вот зачем ты пришел в эти земли, дважды покойник, - произнес разбойник, дыша так тяжело, словно на плечи его упала глыба, грозящая вот-вот размозжить кости.

– Не думаю, что ты, разбойник с пустошей, понимаешь, почему я вернулся, - тихо и вкрадчиво ответил Хорвек. – Но уж тебе я в том отчитываться не собираюсь.

Мастер Глаас, грубое лицо которого исказилось от внутренней борьбы, вздрагивал от каждого слова, и мне показалось, что звучание голоса Хорвека откликается в нем, пробуждая воспоминания, существовавшие дольше, нежели прожил на свете сам разбойник. И тяжеловесная, черная память эта заставила склониться непокорную голову, не боявшуюся ни виселицы, ни плахи.

– Я… я подтверждаю клятву верности своего рода, данную твоему роду, - глухо промолвил Глаас, неловко встав на колени. – Мой дед служил твоей матери, и был при ней до последнего ее вздоха.

– Однако сам остался жив, - заметил Хорвек.

– На то была ее воля, - быстро ответил Глаас. – Она отпустила его, не видя смысла в том, чтобы губить его жизнь лишь оттого, что он был ее верным слугой.

– Ничего иного он не мог бы сказать, после того, как сбежал.

– Это не ложь! – разбойник рывком поднялся с колен, и глаза его блеснули так свирепо, как это было во времена нашего путешествия по Сольгеровому Полю, но тут же голова вновь покорно склонилась. – Тебе ли не знать, покойник, что сердце Белой Ведьмы не ведало жалости, но бессмысленную жестокость она считала постыдной слабостью.

– Ты говоришь о моей матери, разбойник, - Хорвек промолвил это тихо, но что-то в его голосе выдавало то, как ревниво он относился к памяти Белой Ведьмы, и я с жадным удивлением следила за тем, как это чувство окрасило его бледные скулы лихорадочным румянцем.
– Не смей впредь объяснять мне, что за существом она была. Об том судить не смею даже я.

– Позволь мне тогда ручаться за своего родича, - глухо отвечал разбойник, приняв эту отповедь со смирением человека, скованного по рукам и ногам невидимыми цепями.
– Элиас из Янскерка похоронен за церковной оградой, как безбожник, и мало на Юге найдется людей, которым сопутствовала столь дурная слава. Я не обеляю своего деда, как видишь. Однако, при всем том, клятва верности, данная твоей матери, была его святыней, и прикажи она тогда умереть — он бы принял смерть без раздумий. Иной раз казалось, что самым горьким сожалением всей его жизни стало то, что он не смог разделить судьбу своей госпожи...

Мне было сложно судить, что на уме у Хорвека, однако мне показалось, что Глаас произнес то, что следовало: теперь демон смотрел на него без прежнего холодного презрения. Однако какое-то беспокойство все еще снедало моего спутника — и я легко разгадала, отчего мрачен его взгляд и кривятся губы. Что-то, витающее среди черных кипарисов, прячущееся в провалах окон, вопрошало у Хорвека, по какому праву смеет незваный гость именовать себя сыном Белой Ведьмы?.. Какая дерзость позволяет ему не отказываться от наследства колдуньи, будь то давнее горе, живущее здесь, среди руин, или же старый родовой слуга?.. Место это не узнавало Рекхе, сына ведьмы, в новом обличье, как он и говорил ранее — и гневалось, желая прогнать самозванца.

Сумрак среди старых кипарисов сгустился, крошечные капли воды собрались на хвое кипарисов — с моря пришел холодный туман. Мы стояли среди поросших мхом камней: Хорвек, надменный, горделивый, но с трудом выносящий тайную боль, которую причиняли ему развалины дома; я, встревоженная, неловкая, привычно прячущаяся за спиной демона; и Глаас, старый лис, угодивший в капкан, из которого не выбраться. Ему предстояло сознаться в чем-то, что долгие годы хранилось в тайне, и разбойник отчаянно желал этого избежать — но при этом обреченно знал, что пришло время правды.

– Говори, слуга моего рода, - произнес Хорвек, устало вздохнув.
– Что привело тебя сюда?

– Одно лишь желание спасти мальчишку, которого считаю сыном, - тут же ответил Глаас.
– Клянусь, что никогда у меня в мыслях не было оскорбить память Белой Ведьмы, госпожи моего рода, однако...

– Однако теперь, глядя мне в глаза, ты понимаешь, что все-таки самую малость оскорбил, - хмыкнул Хорвек.
– И полагаешь, что я могу разгневаться. Не бойся, разбойник. Ты не настоящий слуга Белой Ведьмы, и не был им, несмотря на старые клятвы и обеты, а я — не такой уж достойный наследник, и камни эти, скорее, осквернены моим появлением, нежели твоим. Так что же ты искал?