В доме было темно и сыро. Я включил дисплей телефона, пытаясь им освещать себе путь. Света от него было крайне мало, но глаза мои уже давно приспособились к здешним постоянным потемкам, и я вполне мог что-то видеть. Маленькая пустая грязная прихожая вела в одну-единственную, но очень просторную комнату. В трех из четырех стен было по три грязных окна. Два окна были разбиты частично и заколочены изнутри досками, остальные целехоньки и хоть и нехотя, но пропускали немного света. У стены, лишенной окон, стояла большая каменная печь. Она, видимо, служила и кроватью – сверху на ней лежали остатки давно истлевшего полосатого матраца. Напротив печи у стены стоял грубо сколоченный из досок стол и старый грязный деревянный стул. Еще один такой же стул, только без седушки, валялся на боку в углу за печью. Несмотря на полное запустенье, видно было, что в доме кто-то периодически бывал – в печи виднелись остатки обуглившихся дров, а на столе стояли закоптившийся железный чайник, граненый стакан и двухлитровая банка с заплесневелой заваркой. На полу валялись обрывки каких-то старых газет. Я поднял один – оказалось, что он из газеты «Правда» от 30 марта 1987 года. На потемневшей странице публиковался приказ Министерства транспорта о введении внутренней инструкции и рекомендации по работе общественного транспорта, далее – маленькая заметка о том, что американский «Оскар» получил фильм «Взвод» и делегация советских кинематографистов присутствовала на вручении. Потом шли несколько статей о каких-то глобальных горбачевских реформах, еще статья о продолжающемся визите в Москву премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Разглядывая изгнившие газеты под ногами, я вдруг заметил какой-то странный, светлый, на удивление чистый маленький бумажный ком. Поднял его и оторопел – у меня в руках была салфетка с нашего стола из комнаты «на воротах». Она была вся в сахарных крошках. Та самая, в которую Гриня завернул вишневую мармеладку. Выходило, что старый лис бывал здесь. И выходило, что здесь был еще вход, который я никак не мог обнаружить. Я поставил свою сумку на пол и сел на стул. Зачем Грине надо было приходить сюда? Видно, что позавчера он пил здесь чай и ел мармелад. Идти за несколько километров в заброшенный дом, чтобы чифирить? Странность или шиза? На душе стало очень нехорошо. А вдруг Гриня давно сошел с ума? Вдруг он все выдумал про свои проклятые сокровища? А я сейчас отправляюсь на крайние севера в полную неизвестность ради пустышки, бреда больного человека… Я обхватил голову руками. В висках запульсировала кровь. Нужно было принимать какое-то решение. Дело было нешуточным.

– Езжай в Усинск. Город такой на Севере. Это рядом с Воркутой. Но только это совсем другой город… Его нефтяники построили. Устройся там куда-нибудь. Водилой на «зимник», например. Чуть осмотрись недельку-другую. Найди человека, которого все зовут Папой. И к нему как-то аккуратно подкати. Он человек опасный, но живет по понятиям. С ним аккуратнее надо, но если юлить не будешь, то он тебя не тронет. Устройся к нему. У него там автобизнес. КамАЗы “индейские” по зимнику на Варандей ходят. Сходи разок сам, а то и пару раз. Своим стань. А потом к Папе подойди, так, чтоб он один был совсем, и скажи, что Гриня Серый ему привет передает. Он тут может разозлиться, и тебе надо дух иметь, чтоб не струхнуть. Но ты стой на своем. Главное, чтоб разговор один на один был. Без свидетелей. Так он возьмет тебя на испуг, а ты не ведись. Скажи ему, что знал меня и говорил со мной. И скажи, что я на него не в сильной обиде. И что сказал тебе, где сумка лежит. И что если он привезет тебя на то самое место, то ты ее с легкостью найдешь…

Мы стояли с Гриней на колокольне. Шел дождь со снегом, и было не на шутку холодно. Я надел капюшон, застегнул куртку доверху, и все равно было зябко. Гриня же был в своей обычной «фуфайке» без шапки, и его ничего не брало. На вечерней службе он подошел ко мне сзади и шепнул, что с утра встречаемся здесь, и убежал сразу куда-то. Место, конечно, для секретов идеальное было, не спорю, но уж больно холодно.

– А если он мне не поверит? – сказал нерешительно я, пока совершенно не понимая, как можно втереться в доверие к северному преступному авторитету.

– Поверит, – ответил Гриня и сплюнул. – Я тебе два пароля скажу. Сразу поверит.

Гриня засмеялся каким-то сухим и очень неестественным смехом.

– Скажи ему, что бабки лежат в клеенчатой сумке, «челночной», и что упакованы они в коробку из-под магнитофона «Санни», а этот «мафон» до сих пор у него дома на кухне стоит. А если и тут не до конца поверит, то скажи, что знаешь, что у него есть ножик лагерный, который я ему подарил, я сам его сделал, и скажи, что знаешь, что он ножик этот прячет под полом. И скажи ему еще, что это глупо. Нет никакого смысла в этом. Никто его не ищет. Пусть живет в покое и мире. Ну и главное, скажи, что в тот день, на той стоянке нас вовсе не двое было, а трое. И про третьего только он знает. Ну и я…

Конец ознакомительного фрагмента.