Я хочу пламени. Жизнь и молитва

Эта книга продолжает серию публикаций уникального рукописного наследия архимандрита Спиридона (Кислякова) (1875–1930 гг.), чудом сохранившегося и недавно заново обретенного, если и публиковавшегося ранее, то в сильно урезанном, чрезмерно адаптированном виде.

Не подвергшийся цензуре, «живой» архимандрит Спиридон уже знаком читателю по пронзительной «Исповеди священника перед Церковью».

Главной темой книги «Я хочу пламени» стали не ужасы войны, осознание страшной катастрофы, которую претерпело христианство в мире, и пороки церкви – трагические темы «Исповеди», – а духовный порыв к богообщению, обретению себя в единстве с Богом и принятии Божьей любви, порыв, которому отец Спиридон следовал всю свою жизнь. Идиллические мгновения «религиозной весны», детской жизни в созерцании природы.

Крестьянские будни с их простым и суровым бытом. Взросление в чистой, естественной вере. И постепенное погружение в боль, страдание и горе отмеченного трагическим несовершенством мира… Пламя этой трагедии обрекло бы и уничтожило мир, если бы не другое пламя, пламя, которому отдал свое сердце архимандрит Спиридон.

В оформлении использована гравюра Н.С. Гончаровой «Ангел Апокалипсиса»

Оформление переплета Петра Петрова

Так получилось, что имя архимандрита Спиридона (Кислякова), в свое время хорошо памятное многим тысячам православных людей, едва не кануло в реку времени. Неутомимый миссионер, одаренный проповедник, вдохновенный пастырь, бескомпромиссный служитель Христовой правды, он на сломе исторических эпох российской жизни оказался одним из тех, кто наиболее рано и глубоко почувствовал их драматическую неизбежность. С болью и сокрушением он искал причины произошедшего страшного перелома и, вновь и вновь переосмысляя свой многолетний церковный опыт, приходил к убеждению, что в основе всех постигших Россию несчастий лежит трагический факт отпадения христиан от Христа.

Родившийся в 1875 году в селе Козинка Скопинского уезда Рязанской губернии, Георгий Степанович Кисляков вырос в той русской народной стихии, которая на рубеже веков дала России самые разные примеры религиозного вдохновения – от Григория Распутина, до прп. Силуана Афонского. Егорий, как звали его в семье, с ранних лет отличался необычайной приверженностью Богу. Его воспоминания самым ярким образом описывают его детские вдохновенные и самозабвенные молитвы, поиски Творца в окружающем мире, искренние устремления уразуметь «божественное». Ранние попытки убежать в Иерусалим, жизнь восьмилетним мальчиком в Пронском монастыре, пешее паломничество к киевским святыням… Уже в четырнадцать лет он попадает на Афон, остается там на послушании в русском Андреевском скиту, потом долгое время проводит на Афонском подворье в Константинополе. Возвращается в Россию, на Андреевское афонское подворье в Петербурге. По представлению петербургского митрополита Палладия (Раева) он отправляется на Алтай, в распоряжение Макария (Невского), епископа Томского, известного миссионера и просветителя язычников. Несколько лет юноша участвует в ежегодных крестных ходах, открывает в себе незаурядный проповеднический дар, вместе со священникамимиссионерами спорит о вере со старообрядцами и проповедует язычникамбурятам…

Ко времени принятия в 1903 году монашеского пострига (и практически сразу же – священства) иеромонах Спиридон повидал очень многое в церковной жизни того времени, сам пережил и искушения, и восстания со дна падений. Сразу же после принятия сана он стал нести тюремное служение – проповедовать и беседовать с заключенными и каторжанами. Бездна человеческой боли, ужасного греха и невыносимого страдания открывалась ему в этих встречах. Необычайно одаренный чувством сопереживания, он «страдал со страждущими», входя в самую глубину людского горя. Неуживчивый, не склонный к компромиссам, стремящийся к правде Божией – он раз за разом входил в конфликты с теми, кто его окружал. Не давая спуску другим, споря и отстаивая правду, он в то же время неуемно строг и к себе. Читатель еще поразится, как искренне он перечисляет как свои множество страшных грехов, совершенных каторжанами и поведанных ему в горьких исповедях – точно по словам Достоевского: «Всякий из нас пред всеми во всем виноват!» [1] Во время первой русской революции его близость к заключенным и симпатии к ним послужили поводом для его ареста во время подавления карательной экспедицией революционной Читинской республики. Вскоре после этого он вынужден уехать на другой конец империи, на украинскую Волынь, в ведение знакомого ему по Алтайской миссии епископа Амвросия (Гудко). И там он не терпит архиерейской неправды и переходит в другую епархию. Первую мировую иеромонах Спиридон встречает в Одессе. В первые же ее дни он говорит резкую проповедь против войны, против убийства христианами друг друга – и вскоре после этого отправляется полковым священником на фронт.

Именно на фронте, среди неимоверного страдания и горя, поражающих его своей бессмысленностью, он переживает откровение, переворачивающее его жизнь. Вид немецких самолетов с нарисованными крестами, несущих смерть мирным людям (они бомбили колонну беженцев), внезапно поражает мыслью: если животворящий Крест Христов несет смерть, то христианство в человеческой истории потерпело поражение. Там, где в ожесточении и ярости христиане убивают христиан, не может идти и речи о стремлении к Небесному Царю. Нет оправдания тем, кто призывает благословение Божие на этот ничем не оправданный ужас войны ради непонятных целей. Скоро грянет возмездие всем, кто причастен этому обману, – к таким людям о. Спиридон, конечно, относит и себя. Этот переворот вынуждает его в растерянности искать выхода, отчаянно пытаться понять: что в эти дни должен делать христианин и священник? А тем временем неумолимо истекает отпущенный Российской империи срок, и вот уже везде: в войсках, в тылу, в умах людей – рушатся еще недавно казавшиеся неколебимыми устои, и лава безумия, гнева и смерти течет от фронтов в Россию. Течет огромная людская масса – измученная, озлобленная, потерявшая всякое уважение к жизни, лихо распевающая «Яблочко» и сквозь прищуренные в ненависти глаза глядящая на «буржуев».

Один из тех, кто, по цветаевскому определению, наделен «безмерностью в мире мер» [2] , о. Спиридон не может найти для себя никакого «умеренного», разумного варианта жизни и служения. Как жить по правде Христовой – тоже не знает. Неожиданно выход и новый путь открывает ему его новый знакомый, киевский профессорбогослов Василий Ильич Экземплярский. Отец Спиридон познакомился с ним незадолго до революции, и в смутные дни распада Экземплярский призывает его возглавить только что образованное в Киеве церковное братство Иисуса Сладчайшего. Для деятельного, бурлящего энергией о. Спиридона это оказывается местом обретения нового, подлинного, искреннего служения. Предметом его заботы и попечения становятся городские бедняки, нищие, пролетарии, разбегающиеся с фронтов солдаты. Неустанно и самоотверженно он служит, проповедует, беседует, организовывает благотворительные столовые и кружки для просвещения бедняков. В кратчайшее время он становится героем и кумиром киевской бедноты, его обожают и упоенно слушают его призывы о возвращении христианской жизни ко Христу.

Пережитое им на фронте откровение он описывает в «Исповеди священника перед Церковью» Вначале он хочет послать Святейшему Синоду, но в итоге, по совету В. И. Экземплярского, посылает на Поместный Собор в Москву в конце 1917 года. Но «Исповедь…» не попадает членам Собора, и через год после его окончания о. Спиридон публикует ее отдельной книгой, добавляя свои воспоминания и описания страшного военного опыта. В том же 1919 году книга становится предметом разбирательства назначенной митр. Киевским Антонием (Храповицким) епархиальной комиссии, которая находит в ней множество «лжеучений» (вроде отрицания смертной казни или раскаяния в собственных военных проповедях). В итоге митр. Антоний налагает на о. Спиридона запрет, но Киев покидают войска белых, правящий архиерей покидает город, и о. Спиридон возвращается к служению. С просьбой о защите своего пастыря его прихожане обращаются в Москву, к патриарху Тихону. Характерны строки из их коллективного письма: «Пламенная вера настоятеля братства, его полная любви и преданности Христу проповедь быстро собрали тысячи людей… Множество тружеников шли к нему за религиозной, нравственной и материальной помощью, и никто не уходил без утешения, без поддержки, без помощи» [3] . Патриарх, хоть и с осторожностью («без права проповедования»), но разрешает его в служении.

Последующие годы были наполнены множеством скорбных трудов. Все сильнее и сильнее сжималась государственная удавка вокруг Церкви, все меньше и меньше оставалось возможностей для церковного строительства и духовного попечения. И все же вокруг братства и храма о. Спиридона до последних дней его жизни продолжали собираться люди. Он был в числе немногих киевских священников, кто не принял вышедшую в 1927 году «Декларацию» митр. Сергия (Страгородского), отказавшись разделять «радости и беды» нового безбожного государства. Но и будучи среди небольшого круга собратий, перешедших в подчинение митр. Ленинградскому Иосифу (Петровых), он не избежал ожесточения со стороны сослужителей. Упирая на вольности в богослужении, которые позволял себе о. Спиридон (по рассказам, благословение на них ему дал Святейший Патриарх Тихон), они написали письмо владыке Иосифу, в котором требовали его запрета в служении. До этого дело не дошло, но измученное сердце о. Спиридона не выдержало этой новых испытаний, и 11 сентября 1930 года он скончался. На его похороны пришли тысячи людей, образовав многокилометровую процессию. Проповедь на погребении говорил замечательный киевский пастырь, ученик и друг о. Спиридона, свящ. Анатолий Жураковский: «Он ушел, совершив что мог. Уходя, держал в руках знамя, на котором были начертаны заветы – истинное служение Христу и Церкви… Как никто не мог вырвать этого знамени из его рук, так и в наших руках оно будет твердо, непоколебимо до того мгновения, пока Господь не позовет из этого мира в Свой мир, на Свой суд». Сам о. Анатолий будет арестован через месяц после похорон и отправится в скорбный смертный безвозвратный путь через заключения и концлагеря. Один за другим будут уходить соратники о. Спиридона, его ученики и друзья, и постепенно, но неумолимо память о нем будет стираться волнами истории – уж слишком многими трагедиями будет наполнена после его ухода киевская земля. И казалось в какойто момент, что еще немного, и последние следы исчезнут, и некому больше будет вспоминать то пылающее любовью ко Христу сердце.

Как ни удивительно, но интерес к наследию о. Спиридона в Европе возник едва ли не раньше, чем в России и Украине. «Воспоминания сибирского миссионера» в переводе Пьера Паскаля [4] вышли в Париже в 1950 году. В 2010 году вышло дополненное французское издание (с включением в него «Исповеди священника перед Церковью»). Воспоминаний о. Спиридона из «Христианской мысли» в 1994 году изданы понемецки, а в 2010 м – поанглийски. Не так давно в Италии известным монастырем в Бозе была издана посвященная о. Спиридону монография Симоны Мерло [5] – на данный момент это самая детальная работа о нем. На русском языке наиболее полные и точные сведения опубликованы Павлом Проценко в посвященных о. Спиридону главах биографии о. Анатолия Жураковского, а также в предисловии к недавнему – первому после столетнего перерыва! – переизданию «Исповеди священника перед Церковью» [6] . Остается надеяться, что начинающаяся ныне публикация трудов о. Спиридона привлечет внимание не только у читателей, но и у исследователей.