– Ген, облобызаемся с тобой… – Шепчет обольстительно она.

И он слушает, слушает злобные призывы, слушает набат, сотрясается под их гнётом, но никак не отклоняет их от себя, напротив, зовёт и ищет, ищет и зовёт… В то утро напился, как всегда. Было противно, и дух изнемогал на смятении, и застыла боль холодцом весьма осторожно. Холодец смерти вычертил сумятицу. Стошнило.

– Чёрт…

Опять соприкоснулся на чертовщину! И вот один появился на отчётливом пылу взбесившейся крови. И как-то туманит преодоление нрава человеческого, словно хочет своим росчерком адовым стереть волю земных часов.

– Тусь-тусь…

Какое-то мерзкое пробуждение обволокло чело, и рассвет погас вдруг так внезапно. Страх прихлынул сразу ниоткуда, прихлынул как-то неясно, но сжал образ чутко. Шипело и сверкало зло. Хотелось испариться и стать невидимкой.

– Тусь-тусь…

– Пошёл вон! – И бросил банку. Трень-нь-нь-нь… И вдребезги. Но чёрт ухмыльнулся и покрутил чёрным костлявым пальцем большой ручищи около своего виска… И не испарился на приступе отравленного отчаяния, напротив, продолжал играться злобно и ужасно.

В утро, когда Светка сказала о происшедшем, Генка не поверил:

– Не может быть!

– Да! Разговаривал с ним реально и перебил все банки. – Светка ему не врала. А зачем? Смысла нет. Разве такое сумеешь вывести на враньё, когда воля неволи тебя сжимает коварными цепями насилия?! Ад выдумать невозможно, сам является и насилует прескверно.

– Всё! Пора завязывать!

– Пора…

Но не завязал, а сгубил себя окончательно. За что? Ни за что! Жизнь безжалостна и очень мстительна, очень коварна! Но спорить с ней – дело пустое! Уже предписан закон, и отменить его – нельзя! Живи и мучайся, человек плоти! И живёт, и мучается… И мучает других… И таким усилием черпает и черпает ад, глотает его основу, задыхается, но блевотина не стирается, изнуряет и жжёт душу, сердце и тело…

– Надоело! Всё надоело-о-о!– Крик потонул под ливнем и рёвом могучего неба. Небо весьма мрачное и невероятно грозное. Оно наверно сейчас сдавит сущность плоти, чтобы потом выплюнуть её где-то посреди мрака. – Нет сил! Нет…

Эй, душа небесная! Обласкай же, обласкай и согрей светом своей нелицемерной любви, чтобы отмякло выцветшее сердце-то от боли и пустоты житейской и стало бы хорошо и желанно на свете! Но молчание не пролило чуда на землю.

Стояла июньская тишь.

Солнце себя проявило ярко, и по-летнему красиво разливалось в городском приволье наступающего вечера. Деревья купались в свежей омытой дождём листве, а в траве прятались неисчислимые одуванчики. На работе пить не стал, а предлагали. Избежал искушения.

– Нет. – Отказался вполне достойно. Порою достоинство себя хочет увековечить в чём-то особенном, а почему-то потом так же скоро прячется за тенью страха чужого и непризнанного. И куда девается – никто не ведает, никто не вызнал ещё.

Возле дома за большим деревянным столом сидят мужики, играют в карты. Что за досуг?! Но и карточное зло легко впутывает душу на прилив крутящихся соблазнов, а их не мало, их тысячи. Но сидят, высиживают свою долю мужицкую.

– Ген, иди к нам… – Позвали.

– Привет, алкаши…– Подошёл. За руки поздоровался с каждым.

А тут считали, кто побежит за бутылкой. Какая-то детская считалка. – Раз, два, три… Это наверно будешь ты. – Смешно? Грустно. Ведь на возрасте мудрого смысла всегда соприсутствует унижение, которое не свойственно доблести и умиротворению.

Когда человек садится в другой компании на санки, например, и летит с горы под вой снега и ветра – это прекрасно и весело, но когда такое изобилие радостного восторга омрачается наветом повзрослевшего зла – это уже больно. Разврат всегда приносит недетское веселье, а мрачное изобилие отвращения, а вроде бы всё начинается просто и хорошо и так легко.

– Тебе водить!

– Мне?!

– Да!

И Петька тут же поспешил в магазин, сгребая со стола деньги большой рукой. А почему бы не пропустить стаканчик в такой вечерок?! Отдых под водочку – это начало неприятного момента для разборок со Светкой. Поймёт! Конечно, поймёт, да вот только твоё положение Генка на данном сюжете весьма плачевный! Ведь это пьянство! А разве оно тебя ведёт на вершину счастья? Нет, оно низвергает тебя с неё в пропасть страсти, где только духота и неволя.

Бутылка на столе и не одна! Разливают по стаканам.

Буль-буль-буль…

Чтобы уравнять смысл узаконенной трезвости, Светка берёт детей и направляется к мужикам, готовая изменить некоторые возможности мужа и изменить прямо сейчас. Пусть же поработает отцом, это его полное право, тут любовь вострепетать должна бы. И вострепетала.

– Свет, здравствуй… – Он немного смущён, но не сломлен. Рядом любимые и дорогие. Это не пафос. Это так и есть. Только любить-то их времени недостаёт. Да и само время какое-то весьма убогое, безликое и взвинченное что ли.