В своей статье 2006 г. «Социальный поворот» К. Бишоп подчеркивает, что в современном искусстве процесс превалирует над продуктом, в то время как в капиталистической систематике все было наоборот: продукт был важнее процесса [13]. Художника критикуют за хорошие или плохие модели взаимодействия с публикой.

Много делал и писал в сфере активации зрителя дореволюционный режиссер и драматург Н. Евреинов, он даже предлагал посыпать зрительские кресла порошком, чтобы заставить зрителя чесаться [14–18]. Еще одной его идеей была и театрализация нашей обыденной жизни. Он писал, что мы любим себя только театрализованными, для доказательства чего предлагал подойти к зеркалу. Он прославился в послереволюционное время своей «постановкой» взятия Зимнего дворца 7 ноября 1920 г. [19]. Это было самое масштабное зрелище с участием множества людей, которое сделали в честь третьей годовщины революции.

Бишоп ссылается на работы Г. Кестера, создателя той сферы, которую он обозначил как «диалогическая методология» [20–21]. Кистер говорит об активации разговоров в рамках ориентированного на процесс искусства [20]: «Для произведения искусства является обычным провоцирование диалога между зрителями, но типично это происходит в ответ на законченный объект. В этих проектах разговор становится неотъемлемой частью самого произведения. Он представляется активным порождающим процессом, который может помочь нам заговорить и вообразить себя за пределами фиксированных идентичностей и официального дискурса. Этот сотрудничающий, консультативный подход имеет глубокие корни в активизме культуры и искусства».

Внимание к новому взгляду на мир (кстати, вспомним термин В. Шкловского «остранение») является характерной приметой искусства начала века. Кестер пишет: «В начале двадцатого века существовало общее мнение среди передовых художников и критиков, что авангардные произведения искусства должны не столь общаться со зрителями, как радикально изменить их веру в саму возможность рационального дискурса. Эта тенденция основывается на том, что общие дискурсивные системы, на которые мы опираемся в нашем познании мира (лингвистические, визуальные и др.), опасно абстрактны и насильно объективизируют. Роль искусства в том, чтобы вырвать нас из перцептивной самоуспокоенности, заставить нас посмотреть на мир по-новому».

Вспомним желтую кофту Маяковского и другие приметы этого времени, которые приводили публику в замешательство. Идея привлечения внимания в этом случае оказалась вполне работающей.

В своей недавней работе, когда в качестве нового фактора появился еще и Интернет, Бишоп задает и такой вопрос вслед за Львом Мановичем: «Интернет требует от нас пересмотреть саму парадигму эстетического объекта: может ли коммуникация между пользователями тоже стать субъектом эстетики?» [22]. То есть массовый характер коммуникаций, вызванный появлением социальных сетей, заставляет думать и на такую тему. Бишоп также повторяет Кистера, говорившего, что современное произведение искусства уходит от визуального и чувственного, которые являются вариантами индивидуального восприятия, в сторону дискурсивного обмена и переговоров.

К. Белл (см. о нем как художественном критике [23], но он входит и в историю литературы, потому что флиртовал с Вирджинией Вульф [24]) еще в четырнадцатом году прошлого века) высказал теорию «значимой формы» (significant form) как характерного отличия произведений искусства ([25–26], см. современные представления о его теории искусства [27–29]). Эстетические эмоции создаются линиями и цветом, определенными формами и отношениями форм. То, что изображается, не имеет к этому никакого отношения. Поэтому там, где на нас действуют идеи или информация, там нет эстетической функции.

Эстетическая составляющая информационного вторжения обеспечивает снижение сопротивляемости аудитории. При этом такая эстетика может нести и определенный разрушительный характер, что показала концепция «Шок и трепет», принятая на вооружение США на момент вторжения в Ирак, чтобы парализовать волю противника. Соответственно, сегодня говорят уже не о военно-промышленном комплексе, а, например, о развлекательно-военном комплексе, поскольку развлекательные механизмы вошли в военное дело.

Дж. Дер Дерян (см. о нем [30–31]) после исследования виртуальности политики и войны издал книгу, названную им «Виртуозная война», которая после выхода в 2001 году была переиздана в 2009-м [32]. В предисловии ко второму изданию им написаны такие слова: «Созданная в Пентагоне, прошедшая прослушивание в Боснии и отрепетированная в Афганистане, виртуозная война оказалась на сцене во время вторжения в Ирак. Виртуозная война проецирует технологическое и этическое превосходство, в котором компьютерное моделирование, медийная симуляция, глобальное наблюдение и сетевая война соединились, чтобы сдерживать, дисциплинировать и, если надо, уничтожить врага. Этически обусловленная и виртуально примененная, основанная на доктрине справедливой войны, когда это возможно, и священной войны, когда это необходимо, виртуозная война играет на своем неоднозначном статусе как удачный оксюморон. После 11 сентября, когда Соединенные Штаты избрали принуждение вместо дипломатии в своей внешней политике, приняв риторику полной победы над абсолютным злом, виртуозная война стала окончательным средством, с помощью которого Соединенные Штаты собираются обезопасить свои границы и отстоять свои глобальные позиции».

По сути речь идет снова о том, что комплексный объект, в данном случае – война, созданный с использованием новых технологий, открывает в себе такие характеристики, которые были не видны в каждой из его составляющих.

Дер Дерян считает, что в данном случае влияние оказала software, а не hardware [33]. Это результат действия сетей, а не акторов. Поэтому мутация способа войны прошла и легче, и быстрее. Он использует термин «война-как-игра» [34]. Но переход к ней был бы невоможен без развития военных игр в области обороны.

Однако из уст Дер Деряна звучит и предостережение, которое встретилось в одном из его выступлений [35]: «Чем больше мы будем обращаться к виртуальным средствам для разрешения политических проблем, тем сильнее мы подорвем основу, на которой базируются наши политические добродетели».

Мы можем понять эти слова, вспомнив, во что постепенно превратилась политика в виде выборов. Это та же игра, в которой слова не имеют стоящего за ними смысла, поскольку единственным их предназначением является победа над соперником.