Понес поражение и третий вражеский отряд — «Нордвинд». Как уже говорилось, этот отряд состоял из кораблей финского флота. По сведениям, которые мы потом получили, финны не хотели участвовать в операции. Под нажимом немцев они согласились лишь на демонстративные действия. Но еще при выходе из шхер броненосец «Ильмаринен» подорвался на мине и затонул. Отряд все-таки подошел к острову Хиума, сделал несколько залпов и тотчас повернул обратно к острову Утэ. Этим и закончилась вся операция.

На фарватере возле Утэ мы еще в августе неоднократно ставили мины с торпедных катеров и самолетов. Видимо, на одной из этих мин и взорвался финский броненосец. Как ни странно, но о факте его гибели нам очень быстро сообщили из Главного Морского штаба. Летчики и катерники спорили о том, кем была поставлена эта мина, но этот спор уже не имел значения, мина была наша, балтийская, и она сработала хорошо!

Но положение на Эзеле оставалось тяжелым. К исходу дня противник подтянул с материка свежие силы и повел новое наступление. Наш гарнизон, чтобы сократить фронт, отошел на полуостров Сырве, где генерал Елисеев решил обороняться до последней возможности. Без танков и с малочисленной мелкой артиллерией, без авиационного прикрытия балтийцы упорно защищали каждую пядь земли.

Вновь и вновь мы думали, как выручить товарищей. А помочь им можно было только сильными ударами авиации и воздушным десантом. Этот вариант мы в штабе не раз обсуждали. Комфлот докладывал наши предложения Военному совету фронта, но где было взять силы? Ведь смертельный бой гремел тогда у самых стен Ленинграда. Здесь решался вопрос — кто кого?

Запись в моем дневнике о последующих сутках очень короткая: «15 сентября — самый тяжелый день битвы за Ленинград».

Противник бросил все, чтобы прорваться к городу. Он вел интенсивнейший обстрел жилых кварталов в течение восемнадцати с половиной часов. В сумерках начались налеты двухсот бомбардировщиков. Наши истребители беспрерывно поднимались в воздух, вели смелые бои, много было в тот день сбито фашистских самолетов, но, к сожалению, еще больше их осталось в строю. Весь день не умолкал грозный рев орудий флота. И все же фашисты подошли к городу на расстояние десяти километров. Как мне докладывали командиры кораблей, стоявших в районе Торгового порта, с мостиков в бинокли и стереотрубы были отчетливо видны танки противника.

Начальник Политуправления флота дивизионный комиссар В. П. Лебедев в течение дня несколько раз заходил ко мне и рассказывал, как повсюду героически дерутся наши матросы, и на берегу и на кораблях, как настойчиво атакуют фашистов наши герои-летчики и как много в этот тяжелый день от людей, отличившихся в боях, подано заявлений с просьбой принять их в партию. «Если даже придется умереть — хочу быть коммунистом…» — так или иначе, но эту мысль высказывали многие тысячи бойцов.

В. П. Лебедев — опытный, образованный политработник. В эти критические дни он всегда приносил в штаб какие-нибудь ободряющие известия, укреплявшие силу духа людей. Он рассказал нам, что во Дворце Урицкого горком комсомола провел городской митинг молодежи с участием трех тысяч молодых патриотов. Под вражеским артобстрелом комсомольцы дали клятву до последнего дыхания быть верными Родине. В Смольном собрался партийный актив города. Обсуждались дела, связанные с обороной Ленинграда. Все это — свидетельство уверенности, отсутствия даже намеков на растерянность или панику. Партия вела людей на разгром врага.

На всех кораблях и в частях было принято обращение балтийцев к ленинградцам. В письме говорилось:

«Мы даем вам священную нерушимую клятву: пока бьется сердце, пока видят глаза, пока руки держат оружие — не бывать фашистской сволочи в городе Ленина… Будем биться за Ленинград. До последней капли крови, до последнего вздоха…»

И флот бился. Слова клятвы стали нашим священным девизом…

Телефонная связь Кронштадта с Ленинградом то и дело нарушалась из-за артобстрелов, повреждения кабелей и проводов в черте города. Наши связисты быстро устраняли обрывы. Не особенно длительными были эти телефонные паузы, но они часто казались вечностью, ибо в такую пору сухие лаконичные тексты радиограмм и телеграфных лент никак не могли заменить живого слова.

Поздно вечером мы получили приказание начать срочную перевозку двух дивизий 8-й армии из Ораниенбаума в Ленинград, к чему мы уже подготовились.

Видимо, нелегко приходилось немцам под Ленинградом, если они прохлопали эту очень важную для обороны города переброску войск. На второй день перевозок, 17 сентября, гитлеровцы произвели первый артиллерийский обстрел Ораниенбаумского порта, но довольно беспорядочно, войска были укрыты и потерь не понесли. 19 сентября, спохватившись, фашисты начали методический обстрел Ораниенбаумских гаваней. Поздно! Еще за день до этого обе дивизии уже были в Ленинграде. Противник палил по пустым гаваням, нанес некоторые повреждения, сжег несколько сараев. Но все это были сущие пустяки…

Помню, с каким счастливым чувством я посылал донесение в штаб фронта: «Последнее подразделение дивизии покинуло Ораниенбаум…»

В таком большом деле, как оборона города, не обходилось без серьезных упущений, которые Военный совет фронта видел и стремился быстрее исправить. Были свои претензии и у нас, моряков. Часто в разгар боев армейские артиллерийские начальники требовали от флота вести огонь мощными орудиями по малозначащим целям, с которыми успешно справились бы и армейские пушки, значительно меньшего калибра… Между тем стволы крупных орудий крейсеров и линкоров рассчитаны лишь на определенное количество выстрелов. После этого стволы надо заменять. И могло получиться так, что в самый ответственный момент боев корабли вышли бы из строя. Это резонное беспокойство Военный совет флота не раз высказывал командованию фронта. Однако в те горячие, напряженные дни, когда противник прорвался к самым стенам города, трудно было спорить и что-то доказывать. Слишком велика была опасность, чтобы считаться с износом флотских пушек. Но вскоре к нашему голосу прислушались и установили новый порядок, при котором вызывать огонь мог только начальник артиллерии флота генерал Одинцов.

Военный совет флота не раз докладывал о слабости нашей воздушной разведки на морском направлении, и вот теперь флоту выделили для этой цели эскадрилью самолетов ДБ-3, о чем нам сразу же сообщил командующий морской авиацией генерал М. И. Самохин.

Для усиления артогня Ленинградской группы кораблей в Неву вошел лидер «Ленинград» и три эсминца. На рейд Петергофа перешли четыре канонерские лодки, а линкор «Октябрьская революция» и один эсминец заняли позиции в неогражденной части Морского канала против Стрельны и Петергофа. На позиции в районе Ораниенбаума оставался один эсминец. Такое развертывание артиллерийских кораблей давало возможность лучше организовать огонь флота для отражения непосредственных атак фашистов на Ленинград.