В головном классе мы рисовали бюсты Геркулеса, Ариадны, Луция Вера, которого называли «Люцифером», Антиноя и Зевса [265] , над выделкой пышной его шевелюры долго мучились. Ученики наблюдали за работой друг друга, давали советы, а преподаватель Десятов редко говорил, больше молчал, нюхал табак или возьмет платочек, смахнет уголь и сам нарисует. После угля рисовали «итальянским» карандашом (иначе называемым и «французским» [266] ). Тени прокладывали и соусом, но считалось более ценным и тени проложить карандашом.

Этот штрих происхождения давнего. Чисто академический прием, применявшийся в школах рисования Фулона [267] , Калама и др. Сохранилось у меня академическое издание «Основательные правила, или Краткое руководство к рисовальному художеству» Иоганна Прейслера, напечатанное в 1781 г. в Академии наук. Это был ходовой учебник в Академии художеств. В нем ясным языком излагаются «отрокам потребное увещание и изъяснение» о схемах построения частей лица и тела, пропорциональные соотношения частей и целого [268] .

Элементарное понятие и убедительное начертание, постепенно переходящее от общего, например, построения лица к четкому его абрису и, наконец, тени и свету. А так как таблицы в этом увраже [269] были гравированными, то манеру штриха переносили и на рисунок. Но обязательным такой способ прокладки теней не был, растушевка допускалась. «Рисуйте чем хотите и как хотите, – говорил П.С. Сорокин, – было бы хорошо, и была бы правда!»

Не выходили в моем рисунке волосы Зевса, гипс не поддавался передаче, получалось что-то спутанное. Подошел Десятов, посмотрел и сказал: «Что? Наплевал в бороду Зевсу, да и думаешь, что хорошо!» Подсел на табуретку, велел стереть и углем нарисовал бороду, ну, конечно, по его следам и сам начал рисовать карандашом. Но каких-нибудь объяснений толковых, ни Десятов, ни Прянишников не давали. Мы сами искали и добивались.

Нас всех в училище изумлял Головин. Его рисунок с гипса Венеры Милосской был сделан только карандашом, без растушевки и без соуса, одним классическим штрихом, но освеженным, гибким. Этот рисунок долгое время висел среди лучших образцов. С другой стороны, рисунки С. Малютина поражали свободным применением черного соуса, растушевки и резинки, без всякого карандашного штриха. Из архитекторов были такие выдающиеся рисовальщики, как Модест Дурнов, рисовавший и в натурном классе, причем его рисунки получали первые номера к великой ревности учеников-живописцев.

К живописи у всех у нас было какое-то затаенное влечение, и многие товарищи работали также и маслом. Завелся потом и мольберт, и ящик с красками. В училище работать маслом было некогда, не совпадали часы, и только очень немногие ухитрялись иногда спуститься из архитектурного отделения в головной живописный, примостится такой волонтер где-нибудь в уголке и начнет писать голову старика-натурщика.

– Ты, циркуль, что сюда пришел? – спросит Александр Захарович, – делать, что ли тебе нечего? Шел бы лучше к себе наверх, – но не выгонял.

А наверх к нам, архитекторам, А.З. Мжедлов почти никогда не показывался. Свобода у нас наверху была полная, но живописцы редко нас посещали, разве зайдут попросить акварели или взаймы гривенник на «Моисеича».

Субботние дни были праздником: для нас, учеников архитектурного отделения, вход в классы акварели был открыт. В эти дни вечерних классов рисования не было, а были классы акварели. Ставилась фигура наших натурщиков, одевалась в какой-нибудь костюм, взятый из гардероба Большого театра, и под обстоятельным руководством Поленова рисовали с увлечением, заражаясь рисунком живописцев. Поленов же преподавал и натюрморт. Маслом любители из нас рисовали дома. Мучаешь, бывало, кухарку, всё добиваясь хорошего этюда, или кто-нибудь из товарищей позирует, и ждешь только весны и лета, когда на этюды пойдешь свободно и весело. Вот этим духом веселья и было проникнуто все наше учебное время.

Иверская часовня. Открытка начала XX в. РГАЛИ

В архитектурном отделе был уклон – приготовить художника-архитектора, и такое же звание давалось окончившему училище.

Научные проблемы были каким-то второстепенным занятием. Руководители училища держались мнения, высказанного в 1871 г. в речи на торжественном заседании училища: «Искусство должно быть главным предметом наших работ и попечений, науки же играют второстепенную роль как вспомогательное средство развития художника» [270] .

Подобная установка предрешала превалирующий метод занятий в училище, прежде всего искусством. Создалась свободная студия, проникнутая пламенным горением к искусству и твердой установкой обучить художника, сделать его, прежде всего, грамотным в рисунке. Пусть устарелые технические методы старых академических навыков водят рукой художника, но он должен научиться хорошо рисовать, знать пропорции, уметь уловить сущность изображаемого, природу должен постичь. Анатомию не только по учебнику штудировать, а всего больше рисовать гипсовую фигуру «ободранного», как звали гипсовую фигуру с обнаженными мускулами (раб[оты] Ж.-А. Гудона) [271] . Таково было требование к художнику-живописцу и к архитектору.