Уездные предводители дворянства считались находящимися на действительной государственной службе. Они, независимо от наличия у них классного чина, считались «зауряд» (на время нахождения в должности) чинами V класса (статский советник). По выслуге двух трехлетий они утверждались в чине VI класса (коллежский советник), а по выслуге трех трехлетий – в чине V класса. Предводители не получали содержания, но имели право на пенсию. Уездные предводители дворянства были полностью независимы от губернских предводителей дворянства. Обязанности предводителя состояли из двух несвязанных частей – по дворянским делам он действовал как выборное лицо дворянского самоуправления, подчиненное только дворянству уезда в целом, по общегосударственным административным делам – как несменяемый чиновник, ограниченно ответственный перед губернатором. Хотя законодательство Российской империи не предусматривало единого управления на уровне уезда, уездные предводители, возглавлявшие все уездные коллегиальные учреждения, на деле выступали как главы уездов 158 .

Сословные обязанности уездного дворянского собрания были следующими: а) председательство в уездном дворянском собрании (уездные собрания, в отличие от губернских, имели малое значение, занимаясь только делами дворянской опеки и утверждением списка дворян); б) участие в собрании предводителей и депутатов дворянства – распорядительном собрании, готовившем повестку для губернского дворянского собрания; в) ведение списка всех дворянских родов уезда; г) председательство в Дворянской опеке – сословном учреждении, управлявшем имуществами сирот и недееспособных дворян и по уполномочию дворянства, о нуждах и пользах общественных; е) управление «дворянскими суммами» (то есть сословной кассой); ж) участие в судейской коллегии суда с сословными представителями (суд с сословными представителями производился судебными палатами (суды второго уровня) по делам о тяжких государственных и политических преступлениях, уездные предводители вызывались в суд по очереди, по жребию). Общегосударственные обязанности состояли из: 1) председательства: а) в уездном земском собрании, представительном органе уездного самоуправления; б) в уездном съезде (уездный съезд был одним из «установлений, заведующих крестьянскими делами», судебно-административной инстанцией, контролировавшей земских начальников и городских судей. Уездные съезды были учреждены в 1893 г. вместо упраздняемых уездных по крестьянским делам присутствий. Присутствия, в свою очередь, были учреждены в 1874 г. вместо съездов мировых посредников, учрежденных в 1859 г. Председателями всех этих предшествующих учреждений также были уездные предводители дворянства); в) в уездном по воинской повинности присутствии; г) в уездной оценочной комиссии, которая занимались контролем за работой по оценке земли и недвижимых имуществ (служившей базой для ряда государственных налогов и земских сборов), проводимой земствами; д) в уездном училищном совете (совет занимался координацией работы всех учреждений, финансировавших и содержавших начальные училища Министерства народного просвещения, духовного ведомства, земств); е) в уездном попечительстве детских приютов; ж) во временных комиссиях для составления очередных списков присяжных заседателей по уезду; 2) участия: а) в губернском земском собрании; б) в губернском попечительстве детских приютов; в) в уездном Комитете попечительства о народной трезвости; 3) ведения списка лиц, которые могли быть назначены земскими начальниками; 4) проверки приговоров волостных и сельских сходов об удалении (высылки) из крестьянских обществ порочных членов, после утверждения их земским начальником; 5) ревизии, по своему усмотрению, делопроизводства земских начальников, волостных и сельских управлений 159 .

Фактически уездный предводитель дворянства концентрировал в своих руках значительную власть и полностью руководил уездом, в том числе и образованными при предыдущем либеральном царствовании земствами. При этом контроль губернаторов над уездными предводителями дворянства был, как правило, достаточно условным – во всяком случае, они не считали нужным входить в подробности уездной жизни. Таким образом, П.А. Столыпин получил почти неограниченные полномочия, и в его руках оказалось благополучие довольно крупного уезда. Конечно, он понимал, что назначением был обязан вовсе не своим личным достоинствам, а связям и влиянию отца. Он не стремился к прожектерскому реформаторству на уездном уровне, а делал все возможное, чтобы наладить эффективное управление в доверенном уезде. При этом подавляющее большинство ковенских помещиков и вообще образованных людей (за исключением офицерства и чиновников) составляли поляки, у которых русскому добиться признания было не так легко.

Обратимся к свидетельству старшей дочери П.А. Столыпина Марии. Она писала: «Патриархальные нравы царили в милой Ковне 1890-х гг. По бокам улиц тянулись деревянные тротуары, а рядом с ними текли ручейки грязной воды, через которые были перекинуты слегка горбатые мостики. Зимой по замерзшим ручейкам лихо носились на одном коньке уличные мальчишки… Как я им завидовала! И как досадовала на Эмму Ивановну, немку, сменившую няню Колабину, за то, что она, по непонятным мне тогда причинам, не позволяла присоединиться к ним. Улицы были мощены поразительно выпуклыми булыжниками, по которым тряслись и немилосердно шумели дрожки гарнизонных офицеров, большинство еще без резиновых шин. Так же тряслись и красные, как бифштекс, щеки полковника Пыжова, когда он, к радости моей и всех гуляющих по бульвару, сам объезжал в шарабане вороного своего жеребца. Все были знакомы друг с другом, если не лично, то все же знали, кто это, и появление нового лица на улицах вызывало толки и пересуды. Когда брали извозчика, тот спрашивал: "Домой или в гости прикажете ехать?"… Из дома в старом городе, где мы поселились сначала, скоро переехали в маленький деревянный домик с большим садом на одной из боковых улиц центральной части города. Улица эта вообще не была мощена, и по городу ходил анекдот, что когда кто-нибудь нанимал извозчика, чтобы ехать к нам в осеннее или весеннее время, тот отвечал: "Если к Столыпиным желаете, то лодку нанимайте, а не меня". И я хорошо помню громадную лужу перед нашими окнами… Я ходила гулять на набережную Немана. С самого раннего детства знала, в каком месте Наполеон перешел со своей армией Неман, и в каком доме он в 1812 г. останавливался. Высота набережной, дома, горы на противоположном берегу в Алексотах, пароходы на Немане – каким все это казалось прекрасным, когда я гуляла по Ковне, держа за руку няню. Алексоты находились уже в Сувалкской губернии, где, как и во всем Царстве Польском, был введен новый стиль. В Ковне по этому случаю задавалась загадка: «Какой самый длинный в мире мост»? Следовал ответ: «Неманский, потому что через него надо проезжать 12 дней». Лавочки были маленькие, убогие, и выставленные в окнах товары стояли там месяцами, покрытые густым слоем пыли. Веселье в уличную жизнь вносили солдаты, часто проходившие по городу с музыкой, и еще больше парады на Соборной площади в торжественные дни высочайших праздников» 160 .

Не такое романтическое впечатление о Ковно осталось у другой дочери П.А. Столыпина – Александры: «Это был… очень маленький городок, в общем-то "дыра", с плохонькими постройками и еще худшей мостовой, но на прекрасной реке, великом Немане… Общество состояло из чиновников, приехавших из Петербурга, и крупных помещиков уезда, людей, любивших роскошь, имевших дома в городе и часто подолгу живших здесь. А для их досуга существовало только одно развлечение: театр. Сам театр был очень скромным, однако иногда сюда заезжали великие артисты: ведь Ковно лежал на пути из Берлина в Петербург и Москву. Звезды, переезжавшие из одной столицы в другую и ни за что на свете не заезжавшие в маленькие городки центральной России, останавливались у нас, и потому здесь иногда случались спектакли-гала, когда зал был переполнен. Для нас это бывали целые события. Однажды было объявлено о выступлении великого Мазини. Моментально были раскуплены все билеты. Артист, узнав об этом, объявил в день представления, что цена на билеты удваивается и что, если зрители не доплатят, он не станет петь. Губернатор послал ему передать, что уже слишком поздно и его капризу не уступят. Настал вечер, в зале царило крайнее напряжение. Все только и говорили что о произошедшем. Поднялся занавес, и маэстро появился спиной к публике. Он решил петь весь спектакль, стоя лицом к декорациям. Вначале люди были возмущены, но потом его талант покорил их; и в конце представления Мазини устроили овацию, оглушив его аплодисментами и забросав цветами» 161 .

В самом Ковно Столыпины сначала поселились в очень неудобном доме в старом городе (напротив ратуши) – П.А. Столыпину приходилось из спальни идти в свою уборную, надев на халат пальто, но потом они переехали в маленький деревянный дом с большим садом на одной из боковых улочек центральной части города. В 1892 г. из маленького дома на Лесной улице Столыпины переехали в гораздо больший дом на Соборной площади, в котором сначала занимали одну часть второго этажа. Потом, по мере рождения младших детей, прибавлялось по комнате, и семья постепенно заняла весь этаж. Сразу же после обеда, до того, чтобы перейти уже на весь вечер в кабинет, Ольга Борисовна садилась к своему письменному столу в гостиной, являлся повар и приносил счета и меню на следующий день. Составление счетов доставляли мучения жене Столыпина, она была до щепетильности аккуратной, но очень плохой математичкой: как-то выходило, что копейки всегда сходились верно, а рубли – нет, и постоянно приходилось призывать на помощь мужа, который с улыбкой садился за приходно-расходную книгу, проверял итог и, «поправив все дело», уходил снова к себе. Завтракали в половине первого. Обедали в шесть часов и лишь под самый конец ковенской жизни – в семь, так что вечера были длинные. После обеда взрослые пили кофе за столом, а детям разрешалось встать. А.П. Столыпина вспоминала это время так: «Зимой, в Ковно, я смотрела из окна нашей квартиры на большую площадь, собор, редких прохожих на тоскливой мостовой и на группу солдат в углу площади, упражняющихся в маршировании. После обеда мы отправлялись на неизменную прогулку по бульвару, единственной приличной улице в Ковно. Мы знали наизусть все вывески и были знакомы со всеми прохожими. Однажды мама заметила незнакомца в экипаже. На нем была светло-серая шляпа. Ей очень понравилось, что в ковненской жизни появилось хоть что-то загадочное. Но полчаса спустя очарование уже растаяло: к тому времени весь город знал имя не таившегося приезжего». Ольга Борисовна не была, мягко говоря, счастлива переселением из блестящего столичного Санкт-Петербурга в провинциальную глушь Литвы. Культура и весь уклад жизни там были для нее чуждыми. Как писал сын Столыпиных Аркадий, его матеpи было нелегко привыкнуть к литовским крестьянам. Эти люди П.А. Столыпина знали с детства, а oна была здесь чужая. Их монотонные песни в сравнении с русскими народными песнями из широких приволжских просторов сначала ей наводили тоску. Но скоро это все кончилось, когда она почувствовала здесь себя настоящей хозяйкой. Литовцев из своего имения она полюбила искренне и даже страстно. Вся литовская прислуга каждый год до самой революции перевозилась из Колноберже в Санкт-Петербург. Это было потому, что жена П.А. Столыпина так привыкла к литовцам и уже не хотела прислуги из русских 162 .

Иногда к Столыпиным приходили гости. По воспоминаниям А.П. Столыпиной: «В день большого приема гостей нас обычно запирали в комнатах, чем мы, конечно, бывали очень раздосадованы, но получали и некоторую компенсацию. Нам разрешали попробовать некоторые блюда с праздничного стола, и мы вдоволь объедались взбитыми сливками и сладостями. Нам разрешалось из-за двери наблюдать, как съезжались приглашенные. И мы с жадностью разглядывали мужчин и дам, о которых ходили удивительные истории и легенды. Например, величественная и прекрасная княгиня О…, которая приводила меня в полное восхищение не только своей красотой и чудесными нарядами, но и тем, что, как я узнала от отца, у нее, как у сказочной принцессы, был свой домашний оркестр, свой театр и целый шлейф поклонников. Все эти приемы, и посвященные серьезным беседам, и просто светские вечера, постепенно делали жизнь в Ковно насыщенной и интересной» 163 .

М.П. фон Бок вспоминала: «Были у моих родителей другие имения и побольше размерами, и, быть может, более красивые, нежели Колноберже. Но мы, все дети, их заглазно ненавидели, боясь, что вдруг папе и маме заблагорассудится ехать на лето в Саратовскую, Пензенскую, Казанскую или Нижегородскую губернию, что мне и моим сестрам представлялось настоящим несчастьем». Зимой семья Столыпиных обычно жила в Ковно (примерно 5 месяцев), а после Пасхи, по старой помещичьей традиции, переезжала в имение на все лето. Причем выезд происходил сначала на конке («парк» конок был рядом с домом П.А. Столыпина), и вся его семья, веселой гурьбой с дорожными мешками, пакетами и корзинками, наполняла собой целый вагон конки, из которого пересаживалась на вокзале в железнодорожный вагон «микст», нанятый также целиком. В первом классе устраивалась семья с гувернантками, няней и кормилицей младшей сестры, а во втором классе – прислуга. Поездом ехали до Кедайняй, а оттуда до Колноберже – в повозках. Поезд шел скромные 60 верст от Ковно до Кедайняй целых 9 часов из-за долгих простоев на узловой станции в Кайшедоряй (П.А. Столыпин, проводивший летом половину недели в Ковне, всегда шутя говорил потом, что половину времени своей службы предводителем он провел на кошедарском вокзале). Дети же П.А. Столыпина этот вокзал очень любили. Для них заранее письменно заказывался в станционном буфете завтрак, и всё, что там подавалось, было необычайно вкусным. Долгие годы спустя, когда где-нибудь какое-нибудь блюдо им очень нравилось, они говорили: «Совсем как в Кошедарах». Это была высшая похвала. Встречал их в буфете его владелец, Бодиско. Он подходил к стойке, выбирал несколько коробок конфет и, ничего не платя, раздавал их нам. В Кедайняй их встречали все: батюшка, отец Антоний Лихачевский, доктор И.И. Евтуховский, следователь, мировой посредник – словом, все кедай-няйские знакомые. А перед вокзалом ждала целая вереница экипажей и телег. Не сразу удавалось всех рассадить и устроить. По несколько раз пересчитывался ручной багаж, всегда чего-нибудь не хватало. Наконец, все рассаживались, все укладывалось, и, мерно покачиваясь на мягких рессорах, первой двигалась карета, запряженная четверкой цугом с Ольгой Борисовной, кормилицей и младшим ребенком, с кучером Осипом, в цилиндре и с длинным бичом, на козлах. За ней следовала коляска с П.А. Столыпиным и старшими детьми, а дальше – «курлянка», «нытычанка», «тележка» и последней, подпрыгивая по мостовой станционного двора, проезжала нагруженная сундуками и корзинами телега. Около въездных ворот в усадьбу, украшенных по случаю приезда хозяев зеленью и флагами, стояли, выстроившись в два ряда, рабочие: с одной стороны – мужчины, с другой – женщины. Этого П.А. Столыпин не любил, он вообще был врагом всякой театральности, а тут люди сошлись по приказанию управляющего. «И к чему отрывать их от работы, а женщин – от домашнего хозяйства?» – говорил П.А. Столыпин. Но управляющий, послушный и исполнительный во всем остальном, в этом никак не мог отказаться от раз заведенного обычая. Как же это, господа приехали, а их рабочие не встретят с честью? Не годится это. И на следующий год повторялось то же самое 164 .