Представляется, что ожидания относительно того, что МО качественно изменятся благодаря влиянию глобализации посредством нивелирования и унификации их субъектов, оказались чрезвычайно завышенными. В целом речь идёт о категориях «медленной истории», «истории структур», которые подспудно обусловливают поведение субъектов МО. Среди наиболее давних из таких категорий – география, границы, культура, идентичность, религия, язык [16] ; из более поздних – национальное государство, суверенитет, нормы взаимоотношений на международной арене. Отсюда большая сопротивляемость одних структур попыткам их видоизменить со стороны других, например противостояние вестернизации в странах традиционной культуры, или наоборот – противостояние со стороны постмодернистской культуры попыткам европейских доморощенных анклавов традиционной исламской культуры распространить своё мировоззрение на окружающее их светское, во многом атеистическое окружение.

Происходящий транзит МО застал Европейский союз в ситуации, когда это региональное объединение переживало не лучшие времена не только с точки зрения социальной и экономической. ЕС после мегарасширения 2004 г. и в условиях обсуждения проекта европейской конституции считал гарантированным свой статус ведущего центра влияния XXI в. Провал ратификации конституции и мировой экономический кризис перечеркнули эти надежды. Будущее ЕС перестало видеться как неизбежный прогресс, восходящее линейное развитие, на пути которого случаются лишь временные откаты. Появились реальные угрозы, масштаб которых поставил организацию перед фактом как минимум длительного периода стагнации. В результате представление о высокой миссии ЕС, которое неизменно стояло за всей историей евроинтеграции, стало размываться. ЕС часто образно описывают как «велосипед», который должен постоянно двигаться, чтобы не упасть. В настоящее время скорость движения этого «велосипеда» мала, а значит, и вся конструкция неустойчива.

Серьёзным вызовом будущему ЕС, как и других интеграционных проектов в Старом Свете, является переход регионализации из категории процессов, комплементарных глобализации, в категорию явлений, ведущих к её фрагментации. До недавнего времени считалось, что регионализация мира не противоречит, а напротив, подкрепляет генеральную линию глобализации на всестороннее «стягивание» экономических, социальных, политических и иных пространств. Глубокие противоречия в методологии сочленения региональных интеграций, имеющиеся, например, у России и ЕС, США и Китая, ставят вопрос о пределах глобализации.

В своей истории международные отношения примеряли на себя многочисленные модели развития. Среди них наиболее хрестоматийные: по Гоббсу – «война всех против всех», по Локку и Миллю – модель «естественного состояния человека» и социального договора; модель европоцентричного концерта держав; модели биполярности и моноцентричности, наконец, модель многополярности (или иерархической полицентричности).

Что может стать залогом успеха в условиях полицентричности, пусть даже и иерархической? Какие конкурентные преимущества позволят государствам и их объединениям пройти очередной транзит в циклической истории международных отношений, желательно не только без сдачи своих позиций, но и с увеличением веса на мировой арене? Представляется, что это стратегическое, гибкое мышление, внешняя политика стратегической глубины и предсказуемости, адаптивность, коммунитарность в принятии решений, выстраивание «пояса добрососедства» (коалиций и союзов с твоим участием, в крайнем случае – пояса нейтральных стран), «умная сила», эффективность и привлекательность собственной модели развития, учёт законов «медленной истории», включая цивилизационный фактор [17] .

Этот набор необходимых конкурентных преимуществ ставит перед Россией и Евросоюзом важные вопросы об их готовности и способности успешно преодолеть эпоху «большой дестабилизации».

О стратегическом мышлении говорят и пишут много.

В мире «большой дестабилизации» спрос на эту тематику будет только возрастать.

Каждый крупный игрок на мировой арене претендует по крайней мере на три вещи:

– во-первых, на способность к осознанию главных трендов современности, на понимание регионального и глобального контекста своих действий, другими словами, на понимание внешней среды, которой этот игрок окружён;

– во-вторых, на основе такого анализа крупный игрок претендует на способность к вычленению главных вызовов и угроз, выстраиванию их в порядке приоритетности;

– и, в-третьих, на основе первых двух способностей он расставляет для себя приоритеты и вырабатывает механизмы по реагированию на наиболее сильные внешние раздражители.

Эти три вещи можно представить в виде вопросов: «Что происходит вокруг?», «Какие в этом для меня риски?», «Что я должен делать?»

Современная история Европы неразрывно связана с внешнеполитическими и экономическими интересами Соединённых Штатов Америки. Более того, даже после избрания Д. Трампа многие европейские страны по сути приравнивают свои национальные интересы к интересам США. В этой связи, прежде чем рассматривать элементы стратегии Евросоюза, полезно оценить ключевые параметры стратегического мышления США на примере документов, которые его призваны выражать; это – Национальная стратегия безопасности (февраль 2015 г.) и Национальная военная стратегия (июнь 2015 г.).

При ответе на вопрос «Что происходит вокруг?» американская стратегическая мысль исходит из следующих параметров:

1. Современная ситуация в мире отличается «крайней непредсказуемостью».

2. В последние годы масштабы «мирового беспорядка» значительно увеличились.

3. Сравнительная военная конкурентоспособность США снижается.

Здесь придраться особенно не к чему. Вряд ли с этими тезисами стали бы спорить большинство экспертов в Евросоюзе, тем более в России.

Но при ответе на вопрос «Какие в этом для меня риски?» картина значительно усложняется. На современном этапе главные угрозы для безопасности Америки, согласно военной стратегии, исходят из двух источников: первый – это ревизионистские государства; второй – экстремистские организации, прибегающие к насилию [18] . В стратегии безопасности источники угроз более многочисленны и расставлены в ином порядке: экстремизм и терроризм, киберугрозы, Россия, изменение климата и заболевания.

Обращает на себя внимание, что для США, согласно военной стратегии, главными субъектами международных отношений остаются государства, хотя Вашингтон и признаёт растущую роль негосударственного фактора, как над-, так и субгосударственных субъек тов. Процитируем: «Государства остаются доминирующими акторами международной системы».

Надо сказать, что для России такой тезис полностью приемлем, так как её внешняя политика также опирается на принцип «суверенности». А вот в стратегических документах Евросоюза, включая Глобальную стратегию (июнь 2016 г.), его вряд ли стоит искать, так как эта организация претендует на выработку внешней политики на основе «пула суверенитетов», стремясь интегрировать внешнюю политику своих ведущих членов в нечто общее.