Рассуждая на эту тему, необходимо учитывать двоякую суть европейского интеграционного проекта, опирающегося как на межгосударственные, так и на наднациональные отношения. Справедливо утверждение, что коммунитарная сторона деятельности ЕС во второй половине XX в. возрастала. На этом пути были свои приливы и отливы, но в целом государства-члены по мере «перелива» интеграции из одной сферы в другую делегировали в политическую надстройку ЕС всё больше своих полномочий. В результате «пул суверенитетов» становился всё шире и глубже.

В то же время такое развитие событий не означает, что 27 членов объединения (за вычетом Британии) постепенно и согласно плану сливаются в сверхгосударство, своего рода Соединённые штаты Европы. Дело в том, что в связи с уникальной природой, отличающей Евросоюз как от типичного государства-нации, так и от традиционного межгосударственного объединения, неверно ожидать появления у ЕС атрибутов власти, аналогичных тем, что находятся в распоряжении национальных столиц.

Более того, этот интеграционный проект не гарантирован не только от новых серьёзных неудач, но и от попятного движения. Уместно поставить вопрос о том, не оказался ли ЕС в ситуации стратегического перенапряжения, реакцией на которое становится упрочение межгосударственных основ организации? Одним из последствий брекзита для ЕС может стать упрочение именно этой тенденции.

В этой ситуации внешняя политика «двух треков» государств, не входящих в Европейский союз, т. е. маневрирование между руководящими органами ЕС и странами-членами, остаётся высоко востребованной. Такой подход к отношениям с ЕС в Брюсселе обычно критикуют как политику по принципу «разделяй и властвуй». Особенно достаётся Москве, но такое неприятие необоснованно, по крайней мере по трём причинам.

Во-первых, политика «двух треков» в отношении с ЕС – не изобретение России, а общемировая практика. Достаточно вспомнить американские тезисы о «старой и новой Европе» или о «коалиции добровольцев». Никто в Европе не собирается ликвидировать национальные министерства иностранных дел, как и посольства, включая диппредставительства стран-членов на территории других государств ЕС. Каждое из них имеет собственные концепции внешней политики и безопасности, хотя по своему качеству и самостоятельности они сильно разнятся. Делегации ЕС играют не более чем координирующую роль в деятельности посольств стран-членов и представляют не столько их, сколько вице-президента Еврокомиссии по вопросам внешней политики и безопасности.

Во-вторых, область внешней политики ЕС превратилась в коллективный инструмент лишь частично, а вопросы обороны и безопасности в основном остаются в суверенном ведении стран-членов. Принцип солидарности в данном случае имеет консультативное, а не обязательное применение. Благо это или беда ЕС – вопрос отдельный. Но факт остается фактом: концепция безопасности этой организации впервые появилась только в 2003 г. Лишь в июне 2016 г. на её место пришла Глобальная стратегия. В целом общая политика безопасности и обороны с принятием Лиссабонского договора продвинулась вперед, но пока не принципиально. Требуется время для того, чтобы оценить жизнеспособность лоббируемой Парижем и Берлином идеи оборонного пакта и продвигаемого Еврокомиссией проекта оборонного фонда ЕС.

В-третьих, политика «двух треков» часто эффективна и приносит результаты. Таким образом, с точки зрения международных норм и практик её не только допустимо, но и необходимо продолжать. Однако вероятно, что «зазор» между этими треками постепенно будет, судя по всему, сужаться за счет снижения самостоятельности внешней политики на национальном уровне. Следовательно, принцип солидарности внешним для Евросоюза игрокам будет обходить всё сложнее.

Ряд малых стран – членов ЕС во многом уже де-факто утратили свою независимую внешнюю политику, будучи вмонтированы в структуры ЕС и НАТО. Но это нельзя сказать о крупных игроках, в первую очередь о новой «большой тройке» ЕС – Германии, Франции и Италии, тем более о покидающей интеграционный проект Британии. Более того, и среди стран ЕС «второго эшелона», не имеющих такого экономического и геополитического веса, растёт стремление к более самостоятельным действиям, что уже не раз продемонстрировали, например, члены Вишеградской четвёрки.

Европейские тяжеловесы тем более не собираются отказываться от представления о собственных национальных интересах во внешней политике. Это наглядно в 2003 г. показал кризис евроатлантизма в 2003 г. в связи с интервенцией в Ирак, разногласия вокруг признания независимости Косово, трения между Испанией и Британией из-за Гибралтара, вышедшие на новый уровень после референдума о брекзите, односторонние решения Парижа и Лондона начать военную операцию в Ливии в 2011 г. и т. д. Кроме того, лидеры крупнейших государств ЕС могут предпринимать самостоятельные шаги, движимые не обязательно узконациональными интересами, но и своим представлением об интересах Европы в целом. Так поступил Н. Саркози в августе 2008 г., когда активно подключился к урегулированию грузинского кризиса, не имея на то мандата ЕС; так сделали А. Меркель и Ф. Олланд, отправившись в феврале 2015 г. вначале в Москву, а затем в Минск для урегулирования кризиса на востоке Украины.

Украинский кризис ярко высветил двоякость внешней политики ЕС и входящих в него государств (а также стран-кандидатов). Несмотря на разношёрстность состава организации, тем более в вопросах отношений с Москвой под давлением обстоятельств был достигнут консенсус о введении антироссийских санкций. Однако добиться этого удалось в условиях беспрецедентных: государственный переворот на Украине; крах соглашения 21 февраля 2014 г., первоначально поддержанного Польшей, Францией и Германией; воссоединение Крыма с Россией; очевидное давление, оказанное на своих союзников Вашингтоном.