Потом они играли в лото, сидя за столом в старой деревянной беседке, и болтали о своем, о мужском. О рыбалке, о машинах, о спорте… Как хорошо. Господи… как же невыносимо хорошо. Здесь все в этих разговорах — и связь поколений, и любовь, и смех, и общие воспоминания. Богдан зажмурился, неосознанным движением растер грудь, вслушиваясь в разговор деда и внука. Здесь только Риты не хватало. Он так явно представил ее рядом… Как она подкладывает своим мужчинам что-то в тарелку, как смеется над их спорами и улыбается легонько, но уже только ему… Таинственно, искушающе и немного стеснительно. Он еще в восемнадцать сходил с ума от этого странного коктейля.

— Марик… да ты совсем носом клюешь, ну-ка, давай, топай спать.

Полусонный Марк даже спорить не стал. Встал на автопилоте и, не попрощавшись, побрел в дом. Мелькнула мысль, что с уходом сына за столом повиснет напряженное молчание, но этого не случилось. В тишине было уютно.

А потом у Богдана зазвонил телефон. Это был агент, с которым Связерский не разговаривал вот уже… а с того самого момента, когда от души ему съездил по морде. Он немного помедлил, не слишком торопясь брать трубку. Разговаривать со Дагом Богдан не хотел. Тогда бы пришлось решать, как с ним быть дальше, а он еще определенно не созрел для такого решения.

— Привет, брат.

— Привет.

— У меня для тебя дерьмовые новости.

— Ты просто мастер, как их подать… — хмыкнул Богдан, пряча за невеселой улыбкой свою настороженность.

— Прости, Бо. Но это тот самый случай, когда, как ни подай…

— Ближе к делу.

— Это касается твоей сестры. Она… умерла, бро. Мне очень жаль.

Несколько долгих секунд Богдан молчал, тупо глядя в выцветшие глаза Ритиного деда.

— Бо… ты меня услышал, дружище? Там есть люди, которые проследят, чтобы все прошло самым достойным образом…

— Спасибо…

— Я могу тебе еще хоть чем-то помочь? Хочешь, я приеду к тебе? Или ты… ты приезжай к нам, Лили очень тебя звала.

— Нет. Просто сбрось мне контакты людей, которых ты нанял. Дальше я сам…

— Ты точно в порядке, потому что…

— Просто скинь номер.

Богдан сбросил вызов. Низко-низко склонился, между широко расставленных ног, делая жадные вдохи.

— Эй-эй, дружок! Ну, что ты? Ну-ка, вот… На, выпей маленько!

Связерский вскинул обезумевший взгляд на Николая Ивановича и, как под гипнозом протянув руку, опрокинул в себя самогон.

— Еще… — скомандовал он.

— А худо тебе не будет?

Замотал головой и не то чтобы доходчиво, но пояснил:

— Не могу… Не справлюсь…

— Тогда пей! Что случилось хоть?

— Сестра умерла… Сестра… Я пойду… можно я… возьму и пойду?

— Да куда ж ты пойдешь, глупый?

— К реке пройдусь… Не могу… — повторил опять севшим голосом. Дернул ворот футболки так, что тот затрещал по швам. Подхватил бутылку самогонки, сбежал по ступенькам беседки и, с трудом открыв калитку, побрел, куда глядели глаза.

Время существовать перестало. Как будто все привычные пространственные ориентиры стерлись, заштриховались болью. Богдан сидел на берегу и слепо смотрел вдаль. Он не успел. Не успел на какой-то миг. Ведь думал, думал найти сестру… Но так боялся увидеть, что с нею сделали время, жизнь и водка, что все откладывал. А теперь поздно. Он никогда не успевал. Кошмарный сон какой-то. Ведь только в кошмарах бывает, что ты куда-то бежишь-бежишь сквозь туман, спотыкаясь и падая, а когда до цели остаются какие-то миллиметры — она ускользает, и ты замираешь, скованный ужасом, сжимая в руках пустоту.

А он всю свою жизнь гнался… И вот итог.

Рядом послышался легкий шорох.

— Далеко же ты забрел…

— Рита… ты что… ты что здесь делаешь?

— Да вот. Проезжала мимо. Думаю, дай заеду… Ну… что такое? Что случилось?

— Ленка умерла… Я… я так и не успел. Опять не успел…

От него, наверное, несло, как от помойки. Черт… да он ведь прикончил всю ту бутылку! Но она села рядом и, осторожно погладив Богдана по волосам, опустила его голову себе на колени. И, может быть, от этой нежности, а может быть, во всем виновата горькая — он заплакал. Впервые за долгие, долгие годы.

Глава 21

Рита вела машину максимально осторожно. Притихший Связерский сидел рядом, уткнувшись лбом в стекло, по которому скользили блики проносящихся мимо фонарей. То, что она испытывала в тот момент, было неправильным и опасным. Эти эмоции приближали ее к другим, тем, поддаваться которым она не имела права, но противиться которым не было сил. Мягкая ладошка сместилась с рычага переключения скорости и осторожно накрыла большую руку. Они молчали. Слишком много всего Связерский себе позволил сказать там, у реки. Слишком много правильных слов прозвучало. Тех слов, которые Рита, наверное, хотела услышать. Слов раскаяния и вины. А теперь пришло время молчания.