Как она и думала, пресса прознала о том, что Марк — сын Связерского. Наверное, это было нетрудно. Все же — Связерский записан его отцом, и вряд ли в их стране много Богданов Владимировичей Связерских. Их стали преследовать репортеры. Ну… как преследовать? Ошивалось несколько человек и у их дома, и у школы Марка, и в спорткомплексе, где он занимался. Конечно, их внимание было не сравнить с вниманием к каким-нибудь голливудским звездам, но впечатлительному ребенку и этого было вполне достаточно. Марик злился, и Рита боялась, что однажды он просто сорвется.

Она вообще очень за него боялась в ту осень. Марк… стал другим. Более скрытным, замкнутым. Ему пришлось повзрослеть и столкнуться с житейской правдой чуть раньше, чем Рита была готова. Когда Богдан с Машей заглянули к ним, перед отъездом в аэропорт, Марик даже не вышел. Связерский сам пошел к сыну. Он сказал ему практически то же, что и самой Маргарите.

— Я не горжусь своими поступками, Марк. Мне бы хотелось исправить свои ошибки и переиграть эту игру, но ведь ничего уже не изменить… А потому все, что мне остается — зная, что я потерял, просто надеяться на то, что ты дашь мне еще один шанс. Я… черт! Я… действительно тебе задолжал — внимания, заботы, любви. Подарков…. — хмыкнул Связерский. — И я больше всего хочу отдать тебе эти долги, всей душой хочу… Вот. Тебе вроде нравится фотография… С мамой я поговорил. Она не против.

Марк скосил взгляд на сумки с оборудованием. Плотно сжал губы и отвернулся к окну. Он не принял подарок, но и не отказался от него. Богдан кивнул и поплелся из комнаты.

А потом эта пресса! О том, что отец Марка — Богдан, узнали в школе и на катке. И не сказать, что ее сын обрадовался такому вниманию. Оно его страшно злило. Все разговоры Риты и Богдана по скайпу сводились к обсуждению сложившейся ситуации. Напряжение было страшным. Лишь к началу ноября Марк более-менее пришел в себя и даже снова стал общаться с отцом. Все так же по старинке, в письмах. Почему-то так было проще им обоим.

— Вчера они ездили на игру в область, — отчитывалась Рита перед Богданом, покрывая лаком ногти на ногах.

— Я видел. Тренер присылал мне пару видюх. Он молодец.

— Думаю, тебе стоит об этом сказать.

— Марку? Я не уверен. Почему-то он избегает этой темы. Совсем.

Рита вскинула голову и с удивлением посмотрела в монитор на изображение голого по пояс Связерского.

— Странно. Тебе не кажется? С кем ему еще обсуждать свои хоккейные достижения, как не с тобой?

— Вот и я не понимаю. Чего уже только ни передумал.

— Хм… Попробую его попытать… — задумчиво протянула Рита, вытягивая вперед ногу и внимательно разглядывая результаты своей работы. Нежно-розовый лак лег довольно красиво.

— Малыш… Ну, разве так можно? — застонал Связерский.

— Что? — невинно поинтересовалась Рита.

— У тебя шикарные ножки… А я очень соскучился. Очень…

Его голос звучал несколько приглушенно и сипло. Помехи в связи? Или ее плейбой приболел?

— Расстегни пуговичку…

— Что?

— Расстегни пуговичку… Покажи мне себя, детка.

— Бодя… Скажи-ка мне, милый, — Рита облизала пересохшие губы, — где сейчас находится твоя рука?

— Там, где ей самое место, когда тебя нет рядом. Ну же, детка… Сними это чертово платье! Я хочу на тебя посмотреть.

Рита открыла рот. Помедлила, а потом со всех ног бросилась к двери и, закрыв ту на защелку, жадно вдохнула. Они были порознь без малого три месяца. И все это время обходились без секса. Не до этого было, совершенно. Переживания, страхи, сомнения…

— Малышка, ну же! Иди ко мне…

Рита стащила через голову рубашку и предстала перед Богданом в одном белье.

— Ты совершенно испорченный! — прошептала Рита, задыхаясь. Увязнув в проблемах сына, в своих собственных чувствах, она и не догадывалась, как сильно её тело нуждалось в разрядке.

— Еще какой… Поласкай себя…

— Что?

— Поласкай себя для меня. Сдвинь трусики и просто сделай это. — Богдан чуть сместил расположение камеры так, что теперь ей стал виден его ствол, по которому в медленном темпе скользила рука.

— О господи, Бо!

— Ну же, детка, давай, прикоснись к себе… Ты мокрая?

В общем… Да, Рита знала, что так сильно воодушевило Связерского. Да чтоб его! Она и сейчас горела, стоило только вспомнить о том, что случилось. Ей было так хорошо, что приходилось глушить собственные стоны подушкой. Она кончала, как сумасшедшая, с жадностью наблюдая, как то же самое происходило и с Богданом.

«Может, он, наконец, взял себя в руки», — ответила Питу, отложила телефон и снова улеглась на подушку. На улице шел мерзкий ледяной дождь, и выбираться из кровати не хотелось совершенно.