Это то, что пудрило мозги в этом фильме. Дело было в любви Эйприл к её сыну и параллельно в том, что её искала опустошённая, но решительная семья. Потому что, несмотря на всю её любовь к сыну, она была неспособна заботиться о нём, и её семья была намерена забрать его у неё.

— Я тоже на стороне Эйприл, — тихо сказал Джулиан. — Я понимаю, что она не может быть матерью, которая ему нужна, но чёрт возьми. Она так сильно его любит. Кто бы этого не хотел?

Я промычал.

— Но иногда дело не в том, чего ты хочешь. Нужды стоят на первом месте.

Я начинал переживать, что смешиваю эти две вещи. Я год пытался делать то, что лучше. Внимать нуждам, а не только желанию. Но что, если то, что я хотел, было также тем, в чём я нуждался?

Пока другие продолжали обсуждать фильм, я отвлёкся, разговаривая с Джулианом о Париже. Он был там всего раз, во время школьной поездки.

— Значит, полагаю, ты ходил по всем скучным музеям, — пробормотал я.

— Это было не скучно, — он тихо хохотнул, проводя пальцем по узорам на моих шортах. — Я слышал, что нужна целая неделя, чтобы увидеть в Лувре всё.

Я чуть не забыл, что он специализировался на искусстве.

— Ты был бы не против, да?

— Нет, это было бы сбывшейся мечтой, — он устало усмехнулся и заёрзал на месте. Его ноги оказались сверху на моих, и он захватил одеяло, прежде чем прислониться спиной к ручке кресла. — Когда приедет машина?

— Через час, — я расправил одеяло побольше и погладил его по голени. Я больше не мог не прикасаться к нему. — Удовлетвори своего начальника в Париже, и он может дать тебе немного времени, чтобы повеселиться в Лувре.

Я сделаю так, чтобы он пожалел о мысли, что я оказал ему услугу, наняв его. На площадке здесь, в ЛА, он был сосредоточен на музыке. Они с Теннисоном работали только друг с другом, так что я ничего не слышал. Но в Париже Джулиан будет моей сучкой. Он будет работать усерднее, чем другие помощники, просто чтобы он понял, что семейственность не всегда преимущество.

— Я должен называть тебя сэр? — он усмехнулся и нашёл мою руку под одеялом. Он рассеянно играл с моими пальцами, сложив наши руки у себя на животе. — Или, может быть, профессор. Ты обещал научить меня странному слэнгу, который вы используете на площадках.

Чёртов ад. Мой разум наполнился изображениями того, как я даю ему задания и тесты. Я помнил его фантазии. Среди них были профессор и студент. А ещё начальник и работник.

— Мы можем начать прямо сейчас, если хочешь, — я покопался в голове в поисках распространённого термина, проводя большим пальцем по его торсу. Его глаза потемнели, и он тяжело сглотнул. — Что такое переворот?

— Эм, — он сводил меня с ума своими выразительными глазами. — Перевёрнутая глазунья, которую ты ешь по утрам?

Я мрачно хохотнул, мой разум кричал, чтобы я остановился.

— Да, Бруклин говорила мне, что Питер нанимает частный самолёт для актёров и важных шишек, — услышал я Зейна. — Это отлично. Мы с Дэниелом будем ждать звонка из агентства по усыновлению, они могут позвонить в любой момент, а вы все полетите в Париж первым классом. Я за вас счастлив.

Я увидел свой выход. Я не хотел пользоваться этим, но если мы с Джулианом зайдём дальше, я нападу на него, как только мы окажемся дома.

— Эй, ребята, я пытаюсь научить Джулиана слэнгу съёмочных площадок, — сказал я, прочистив горло. — Он не знает, что такое переворот. Есть предположения? Только не ты, Теннисон.

Он фыркнул.

— Я знаю, — пропела Софи. Она повернулась к Джулиану. — Это угол. Например, если я стою спиной к камере, а они снимают человека, с которым я разговариваю — через моё плечо.

Я кивнул и немного выпрямился, потому что мне нужен был перерыв от Джулиана, пока я не растерзал его.

— Верно. Так что за это тебе двойка, малой, — я сжал его ногу, а затем встал. — Пойду соберу твои подарки.

Он получил кучу вещей для своей кошки от Бруклина и Ашера, подарочные сертификаты от Дэнни и Зейна и студийное время с хорошо известным музыкальным продюсером от Теннисона и Софи. И я подумал, что если буду выносить кошачью мебель на крыльцо дома, это сработает лучше, чем бейсбольная статистика.

Проблема была в том, что когда мы сели в машину, чтобы поехать домой, я снова потерял способность держаться подальше. Он был таким чертовски сладким, восторженно — хоть и сонно — говорил о Париже, о работе на съёмочной площадке, о достопримечательностях и возвращении в Европу, и я не мог больше оставлять между нами никакой дистанции.

Прикосновение тут и там, скольжение, движение ближе. Мы сели ближе к тому, как я хотел, и он завёл историю о французской кухне, в то время как я обвил его рукой и поцеловал в висок.