Труфан Федорович вспомнил подробности вчерашнего совета старейшего новгородского купечества, на котором выбирались послы.

«Молодцы ребята, – думал он, – для дела себя не пожалели! А люди надежные, с умом, должны бы и в доньскую землю дойти и в обрат вернуться».

Глянув на закрытую дверь церкви, Амосов подошел к небольшой пристройке, прислонившейся к древней церковной стене. Тут жил старый поп отец Сергий со своей внучкой.

– Господи Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас! – громко сказал мореход, стуча в дверь.

– Аминь! – раздалось в ответ.

Дверь открылась, и на пороге показалась девочка с рыжими вихрами и лицом, часто усыпанным веснушками.

– Труфан Федорович! – радостно воскликнула девочка, – А дедушка вас утресь еще ждал…

В этот миг из-под ее ног выскочил на улицу молодой петушок и, задорно взмахнув крыльями, пропел хриплым голосом свою песню. Девочка стремглав бросилась за петухом и словчилась ухватить его за хвост, но не удержалась на когах и упала на мостовую.

Петух с тревожным клекотом вырвался, оставив в руках своего преследователя несколько перьев, и с испугу взлетел на ограду.

– Кыш, кыш! – поднявшись, замахала на него руками девочка.

И, когда петух слетел в церковный сад, сказала Амосову:

– Хорошо, народа на улице нет, а то не видать бы нам боле кочетка.

Приласкав ребенка, Амосов подошел под благословение отца Сергия.

Поп был одет по-домашнему: в холщовой рубахе, в таких же штанах, заправленных в белые шерстяные чулки, и без обуви.

– Садись, садись, Труфане! – приветливо приглашал он. – Садись, голубь, совсем старика забыл. Амосов устало опустился на широкую лавку.

– Пошто пожаловал? – Отец Сергий посмотрел на морехода и, не ожидая ответа, снова сказал: – Сними опашень свой – полегчает, голубь.

– Люди должны сюда подойти, отче, – ответил Амосов, – купцы наши. В дорогу проводить надо. Так ты братину меду хмельного на стол подай. Есть ли?

– Есть, есть, Труфане, как не быть!.. – засуетился старик. – Любаша, – обратился он к девочке, – сбегай, голуба, в погреб, медка принеси. На вот, – он протянул ей связку ключей с затейливыми бородками, – этим отмыкай, да не балуй, озорница.

В дверь еще раз постучали.

– Господи Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас! – донесся приглушенный голос.

– Аминь! – звонко отозвалась девочка, открывая дверь.

Пригибая голову, в горницу вошли три человека. С первого взгляда они казались воинами: под опашнями блестели стальные кольчуги, на голове надеты были шлемы, а у пояса висели короткие мечи.

– Труфане Федорович! – увидев морехода, обратился к нему старший из них. – Здоров буди! И все трое, сняв шлемы, поклонились.

– Здоров буди и ты, отче! – оглядевшись, продолжал он, обращаясь к отцу Сергию.

Все снова поклонились.

– Садитесь, люди добрые, места хватит на лавках, в ногах правды нет.

Гости, загремев оружием, уселись на лавку.

Это были купцы, едущие послами в Данию. Старший из них, Михаил Медоварцев, был плотный мужчина пятидесяти лет, суровый на вид, с темными волосами и сединой, струившейся в бороде. Держался он степенно, говорил медленно и веско.

Второй посол, Федор Жареный, был моложе – ему в этом году минуло сорок лет. Рыжие, почти красные волосы со всех сторон густо обрамляли краснощекое веселое лицо. Борода была широкая, лопатой, и волосы коротко подстрижены под горшок. Прямой славянский нос, правильные черты лица делали его красивым.

Наконец третий, Порфирий Ворон, был самый младший – ему не было еще и тридцати. Несмотря на молодость, Порфирия Ворона уважали за смекалку и грамотность.

Волосы у Порфирия были белы, как чистый лен. Голубые глаза ласково и доверчиво смотрели на людей, а слегка вздернутый небольшой нос придавал ему задорный вид. Бородка у него была курчавая, холеная, расчесанная на две стороны. Видно было, что Порфирий обращал немалое внимание на свою внешность. Под плащом он носил не кольчугу, а панцирь миланской работы.

– Труфан Федорович, – поднял голову Медоварцев, – что велишь?

Амосов обвел глазом купцов. На миг морщины.разгладились, лицо стало приветливым и добрым.

– Зазвал я вас, други милые, – начал мореход, – чтобы удачи в пути пожелать и доброго здравия.

Купцы поклонились.

– Хочу вам сказать… – Он помолчал, ища нужное слово. Залетевшая в горницу пчела громко жужжала и билась о слюдяное оконце, мешая думать. – Еще хочу сказать вам, други, – раздались тихие слова, – не для корысти вы в путь собрались, а ради народа русского… – Голос стал твердым и строгим. – Ради земли родной, Новгородской!.. Нет, други, ничего краше жизни. Хороша жизнь: и солнце красное, и звезды, и море великое, и реки студеные, и леса дремучие!