Труфан Федорович с удивлением глядел на военные приготовления богатых бояр.

Посмотрев по сторонам, старый мореход собрался было спуститься с колокольни, но его остановил шум и яростные крики, доносившиеся теперь с другой стороны.

На улице показались несколько человек: они бежали, крича и размахивая руками. За ними повалила плотная толпа горожан – у многих в руках было оружие.

По сигналу дозорного на дворе Борецкого заиграли в боевой рог, его призывный сигнал повторился у Арбузьева. Воины стали садиться на лошадей.

Труфан Федорович схватился за сердце. Теперь он понял, для чего готовили войско. Забыв свои годы, он мигом спустился на землю и бросился бежать по улице прямо навстречу яростно ревущей толпе.

– Стойте, стойте, други! – закричал он, расставив широко руки, словно норовя остановить бегущих горожан. – Много войска там… Посекут, порубят вас!

Его окружили. Один молодой кожевник с коричневыми от дубовой коры руками с ругательством схватил старика за бороду и замахнулся на него топором. Несколько рук остановило парня.

– Стой, тебе говорят! Мореход это, Амосов старший. Людям от него обиды нет. Слушай, что старик говорит.

– У бояр, у Борецкого да Арбузьева, войско стоит. Сейчас ворота отворять будут, – говорил, задыхаясь, Амосов.

Толпа приближалась к Амосову. Впереди вели Степанька, рядом шла его жена Амефа, заплаканная, с растрепанными волосами.

– Чего тут, ребята? – подошел к Амосову Афанасий Сырков. Щека у него была разрезана мечом и залита кровью. Он еле ворочал языком. – Здравствуй, господине! – поклонился он старому мореходу.

Не успел Амосов еще раз повторить свой рассказ, как в воротах двора Борецкого показались первые конники.

Афанасий Сырков сразу понял все:

– Перебьют нас здесь, ребята, как цыплят передушат! Расходись по дворам, разбегайся, а завтра мы им покажем!

Конница лавиной неслась навстречу толпе.

Афанасий мигом собрал возле себя сотню хорошо вооруженных горожан. Он решил задержать всадников и дать время спастись остальным.

Амосова подхватили под руки и понесли; разломав ворота, его затащили в чей-то двор.

Началась схватка. Боярская дружина, разметав заслон горожан, ринулась преследовать бегущую толпу, рубя направо и налево, топча и калеча людей.

В другом конце города, у земляного вала, двигался купеческий обоз, состоящий из нескольких груженых колымаг и группы вооруженных всадников.

В каждую колымагу была впряжена четверка крепких лошадок, груз надежно закрыт сермягой и плотно увязан пеньковой веревкой.

Подъехав вплотную к воротам Псковской проезжей башни, обоз остановился.

Один из всадников, высокий рыжебородый мужчина, спешился у маленькой, почерневшей от времени дубовой калитки и несколько раз громко постучал.

Дверь отворилась не сразу – ему пришлось стучать еще и еще.

– Эй, что за люди? – прохрипел показавшийся наконец в дверях стражник. – Сказывай!

– Люди простые, костяные да жильные, – насмешливо ответил рыжий мужчина, глядя на заспанное лицо стражника. – Отворяй-ка, друг, ворота попроворнее – спросонья и своих не узнаешь!

– Не велено! – глядя исподлобья, строго ответил стражник.

– Что – не велено?

– В эти ворота пущать, вот что! – И сторож хотел было захлопнуть калитку.

– Постой-ка, братец, – ответил рыжебородый. Он успел сунуть в щель здоровенный сапог, – поспешишь, так ведь и людей насмешишь… Ну-ка, на, читай владычну грамоту!

Сторож молча осмотрел свинцовую печать, подвешенную к пергаменту на шелковом шнурке. На одной стороне печати было вытиснено имя новгородского архиепископа и осьмиугольный крест на подножии, на другой – изображение божьей матери.

Шевеля губами, сторож стал читать грамоту.

– «…купцы новгородские Михаил Медоварцев, Федор Жареный и Порфирий Ворон…» – вслух произнес стражник.

– Так, так, – поддакнул рыжебородый, – правильно чтешь, мы и есть купцы, про нас сказано. Я вот, – он ткнул себя пальцем в грудь, – Федор Жареный, а на пегом коне, шишак позолочен, – то Медоварцев, а у Ворона и конь вороной. У него на шишаке лента синяя – невеста на счастье повязала.

– Замолкни, пустомеля! – оборвал его стражник. – Мешаешь только.