Тиффани визжит, когда я отворяю дверь; она бросается вперед, хлопая в ладоши.

— О. Боже. Мой. Я в таком восторге. Эта книга такая жизненная. Я не могу дождаться, чтобы показать вам отзыв, который написала на Гудридсе [6] . А где Али?

— Она в доме.

Тиффани проходит мимо меня в дом, с широкой улыбкой на лице. Кайла и Кика выглядят просто обалденно на высоких каблуках. Кайла оставляет поцелуй на моей щеке, в то время как Кика стискивает мою руку. Она отходит в сторону, позволяя двум девушкам пройти в комнату вперед нас.

— Ты бледная, — говорит она. — Ты ела что-нибудь сегодня? Я не буду пытаться смягчить правду, выглядишь ты дерьмово, детка, — вот в этом вся Кика: очень проницательная, но до невозможности прямолинейная. И мне это нравится в ней, но остальные не очень одобряют ее честность.

— Я в порядке. И да, я ела, спасибо тебе огромное, Мать Тереза.

— Эй. Я не предлагаю тебе приготовить ужин или еще что-то. Я лишь говорю, что ты могла бы съесть его. Не стоит приписывать мне больше, чем я того заслуживаю.

— Ха, я и не мечтала об этом.

— Отлично. Пойдем. Давайте выпьем вина и закусим сыром.

Быть смотрителем в Американском музее естественной истории может казаться не такой уж увлекательной работой для большинства людей, но я люблю свою работу. Диорамы, выставки динозавров, крокодилы, космические выставки. На каждом этаже музея находится что-то удивительное для меня. Я каждый раз чувствую восторг, когда поднимаюсь по ступенькам к главному входу в музей, уворачиваясь от туристов и людей, делающих фотографии, прислоняющихся к колонам и позирующих на фоне светящихся кустов, подстриженных в форме динозавров. Работа — это все, что заставляет меня испытывать восторг в эти дни. Что является достаточно печальным фактом. У меня был момент в жизни, когда предстоящие семейные поездки и путешествия по просторам нашей страны заставляли чувствовать себя воодушевленно, взволнованно по поводу предстоящих приключений, сгорать от нетерпения узнать что-то новое. Рождество было моим любимым временем года, наступление весны в городе внушало мне безумное чувство счастья от скорого потепления погоды, ожидания посиделок с бокальчиком прохладного Совиньон Блан и барбекю на крышах. А теперь, кажется, что все сезоны слились воедино. Я не покидала пределов Нью-Йорка на протяжении многих лет.

Когда я поднимаюсь по ступенькам музея, то стараюсь обходить людей, которые одеты в теплые пальто, шапки и шарфы; они выглядят так, словно собрались на модный показ, в то время как я могу думать лишь о том, что уготовил грядущий день. Утренние встречи неизбежны, так же как обязательные ответы на унылые электронные письма. Днем, мне предстоит провести три собеседования, по поводу которых я лелею тщетные надежды, наконец, найти достойную замену Шунь Чжин, моей стажерке, которая практически спасала мою жизнь на протяжении шести последних месяцев. Теперь только одному Господу известно, как я собираюсь найти человека, который будет так же отлично исполнять свои обязанности, как она. Шунь Чжин обладала очень ценным качеством для работника — она оценивала ситуацию и делала вывод, необходимо ли мое вмешательство или нет. И если ответ на этот вопрос был отрицательным, она разбиралась сама с этой ситуацией, совершенно не загружая меня ненужной информацией. Она не парилась по пустякам. Кроме этого, Шунь отвечала за мое расписание, а так же занималась моим графиком выставок. Хотя я вряд ли могу ворчать и проявлять недовольство по поводу этого, потому как ей, наконец, подняли зарплату и дали должность младшего сотрудника в нашем музее, ко всему прочему, это именно я порекомендовала ее на эту должность, но теперь мне нужно было найти такого же ответственного работника, как она. Однако, с течением времени я начинаю ощущать, что подставила саму себя.

На моем столе возвышается стопка писем, которая была оставлена внутренней почтовой службой музея. Я вешаю свою сумочку на крючок темной двери вместе с моим пиджаком, затем начинаю просматривать почту, выбрасывая в мусорное ведро рекламные проспекты и откладывая в сторону счета, которые попадаются мне. До того момента, пока в моих руках не оказывается последний небольшой конверт. Мои руки замирают, когда я пристально смотрю на свое имя, выведенное черными размашистыми буквами над адресом музея. Я узнаю этот почерк. Вспоминаю, когда впервые увидела этот глупый, неаккуратный, мальчишеский почерк. Это было много лет назад, еще в колледже, когда парень оставил записку в моей тетради по Изобразительному искусству 20-х годов. В записке было написано:

«Если тебе когда-нибудь понадобится натурщик, можешь смело набрать меня.

т.: 310 962 5177»

Под номером он нарисовал ухмыляющуюся рожицу, которая подмигивала и показывала язык.

Я убираю конверт в верхний ящик стола, тяжело сглатывая. Во рту внезапно пересыхает.

— Саша! Ох, Саша, вот ты где. Я так рад, что нашел тебя, — Оскар Блэкхит, старший смотритель музея, вбегает в мой кабинет без стука, с мягкими, словно облако, волнами кудрявых волос, коричневом твидовом пиджаке и окруженный облаком аромата Davidoff Cool Water [7] . Если бы вы столкнулись с ним на улице, то были бы абсолютно правы, подумав о нем, как о восьмидесятилетнем старике; но в тоже время, если бы вам посчастливилось побеседовать с ним, вы бы ощутили себя жертвой какого-нибудь телевизионного розыгрыша. Его поведение, его энергетика и общие взгляды на жизнь больше соответствуют молодому мужчине, которому примерно под тридцать. Он отлично разбирается в технике, но его вкус в одежде просто ужасен. Летом его гардероб являет собой: плотную рубашку, застегнутую на все пуговицы, вкупе с шортами цвета хаки, которые обнажают его бледные, узловатые колени. Будучи предельно вежливым, он говорит, как джентльмен с Севил Роу [8] , которая находится в Лондоне, хотя мне достоверно известно, что он родился и вырос в Нью-Йорке.

— Искали меня, мистер Б.? — спрашиваю я.

— Еще как. Я задавался вопросом, будешь ли ты еще здесь после обеда? Хотел бы поинтересоваться твоим мнением по поводу «Теории Эволюции», которую мы будем представлять в следующем году. Множество людей отвечающих за школьные программы выразили свою озабоченность по поводу предстоящих запланированных выставок.

— Озабоченность?

— Да. Мне кажется, что огромное количество Католических и Баптиских школ огорчены, что мы опустили слово «теория» на наших рекламных плакатах.

— О Господи.

— Да. Именно. Я составил очень выразительное официальное письмо в ответ, но мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на него до того, как я нажму кнопку «отправить». Не имею не малейшего желания в пустую расстраивать кого-то.

Я смеюсь.

— Конечно. Я могу забежать к вам в кабинет примерно около трех, подходит?

— Замечательно, — Оскар исчезает, оставляя позади себя шлейф парфюма и пару влажных следов на полированном полу, где он стоял всего мгновение назад.