Наверху, у раскрытого окна, пахло близким небом. Тянуло прогретой за день листвой старого дерева. Оно доверчиво льнуло к водосточной трубе и вместе с ней доходило до самой крыши. Гай мог бы потрепать его крону, если бы хорошенько высунулся и протянул руку, но ему было лень совершать какие-либо движения, не имеющие насущного смысла.

Только мягкая тень Гая, рождённая трепетным огнём свечи, бесшумно скользила по граффити, карабкалась по стенам, прыгала с крыши на крышу разноуровневых сараев и домов, топивших двор в колодце. Она казалась настолько свободной и безграничной сейчас, что Гаю на секунду померещилось: всё будет хорошо. Да, это всего лишь сон, и он вот-вот проснётся у себя дома в Нижнестранновске. Или, что ещё лучше, Кит позвонит и скажет, что он разобрался в этом незначительном недоразумении, и все даже извиняются перед Гаем, и пора возвращаться в свою привычную жизнь. Можно, кстати, даже и без извинений, только бы всё оказалось ошибкой…

Он всецело надеялся на Кита, который всегда знал, как поступить в том или ином случае. И решения принимал уверенно и мгновенно. Когда перепуганный Гай позвонил ему (прячась за сараем во дворе, а в этот момент дверь в его квартиру выбивали ребята из особого отдела), Кит нашёл момент, чтобы пошутить.

– Самое главное: порнуху-то спрятал? – спросил Званцев со своим обычным полусмешком, и тут же стал серьёзен:

– Быстро в аэропорт, и ко мне. Встречу. Скорее всего, в базу ты ещё не попал. Пока они данные передадут, пока система заработает…

Всего несколько часов назад…

В безмятежность вечера ворвалось что-то постороннее, неприятное. Гай прислушался. Откуда-то из подъезда, по ту сторону входной двери, часто и дробно просыпалась тревожная суета: лопочущий топот, молчаливое нашествие.

Он с сожалением поднялся с подоконника, вышел в коридор, цыкнул на всякий случай, чтобы этот непонятный шум его испугался. И открыл входную дверь. На лестничной клетке было темно, но сразу понятно, что какие-то маленькие зверьки мечутся в беспорядочной панике по пролётам. В движении серые шкурки обнаруживали себя промельками, возникали и тут же гасились.

В темноте сквозь немое шуршание прошелестел тихий и спокойный человеческий голос.

– Вода поднимается? – вопросительно охнул таинственный обитатель опустевшего дома. – Когда начнётся?

После секундной паузы, которую заполняла только суетливая тишина, он опять очень тихо, но разборчиво прошелестел:

– Значит, ждём гостей?

Опять небольшая пауза: кто-то, неслышный Гаю, отвечал невидимке.

– Уже скоро? – опять ухнул тихий шелест, прошуршав по лестничным пролётам.

В ответ неожиданно раздался отчаянный писк.

– Ну, чего раньше времени панику разводить, – успокоил пищащего всё тот же рассудительный баритон. – Будем готовы, а там уж и посмотрим, кого нам…

Скрипнула в темноте лестничного пролёта дверь, и сразу стало пустынно и тихо. Гай постоял ещё несколько секунд на пороге, убедился в том, что никто не топает, не суетится, не разговаривает, и вернулся в квартиру.

Он остановился на пороге кухни. В полосе синего света на полу, принесённого бог весть каким образом от далёкого уличного фонаря, пёстрой кучкой валялся разодранный в клочья блок сигарет, оставленный Гаем на кухонном столе. Его явно рвали зубы мелкие и частые… Крысиные. Гай стремительно вылетел в коридор, затем – в туалет. где его долго выворачивало горькой желчью. Воняло никотином и почему-то – настойчиво —слежавшимся туалетом арки. Он долго чистил зубы, пытаясь избавиться от ощущения мокрой грязной пыли и выблеванных чесночных баклажанов, которые он ел на завтрак ещё в Нижнестранновске.

Нижнестранновск. В тот же день, утром.

– Гаевский, – Леонид, хозяин магазина, появился на пороге в очень неподходящий момент. Гай только что открыл пластиковый контейнер, собираясь пообедать, и в запах канцелярии настойчиво и торжествующее внедрялся аромат свежевыжатого чеснока. Он плыл по полкам с детективами и учебниками, торжествующе захватывал в плен стопки общих тетрадей, прошнурованных спиралями, и опошлял своим присутствием трепетные и страстные обложки дамских романов. Баклажаны, обжаренные в чесноке, были вкусны и пикантны, но очень уж ароматны для небольшого помещения книжного магазина.

Гай застыл, придавив языком остро щекочущий ломтик. Он чувствовал, что в углах губ размазался густой белый соус, но боялся, что высунутый язык будет воспринят Леонидом, как издевательство. И повлечёт за собой дополнительные репрессии.

Хозяин недовольно поморщился:

– Я же просил вас, Гаевский, не жрать на рабочем месте. У вас есть чёткое обеденное время, вполне достаточное, чтобы утолить голод где-то вне моего храма искусств.

Леонид так и говорил, перемежая слова типа «жрать» с речью высокопарной. «Утолить голод» было тоже из его лексикона. А «храмом искусств» он почему-то называл свой маленький магазинчик, который считался книжным, но чем дальше, тем больше становился лавкой, в которой торгуют всякой всячиной. Вроде рыночного павильона «Всё за 100 рублей». Слаженными кучками по прилавку рассредоточились точилки для карандашей, резинки для волос с блестящими бантиками, разноцветные ластики, пластиковые браслеты, всевозможных видов карандаши. На полках пылились старомодные картонные файлы для документов, липкие от долгого лежания, вскрытые упаковки мультифор, которые Леонид решил продавать поштучно, коробки с акварельными красками, детские книжки, разрисованные яркими и весёлыми до идиотизма мордами невиданных существ. Были и книги, только мало. Лучше всего шли дешёвые любовные романы в мягких обложках, вот эта полка никогда не пылилась. В городе ещё оставалась очень небольшая кучка книгофилов, но они предпочитали заказывать книги определённые и по интернету.

Леонид, раздражённый тупым молчанием (рот забит, а жевать пойманный с поличным Гай не посмел), махнул рукой, театрально прикрыл глаза:

– Зайдёшь сегодня в Покатаюшку, там бандероль с заказом пришла…

И вышел, тяжело вздыхая. Гай был сыном старого друга, который несколько лет назад умер от инфаркта, оставив мальчишку на попечение Леонида. По его мнению, Гай являлся парнем бестолковым и не очень умным, но старинная дружба обязывала. Приёмыш закончил университет по абсолютно бабской филологической специальности, так ни разу и не воспользовавшись единственным преимуществом – гаремом филологических девиц всевозможных конфигураций и душевных порывов. Парней на филфак брали с большой охотой и тянули до последнего, только бы они имели место быть. Насколько Леониду было известно, Гай ни с кем не встречался, остался абсолютно равнодушным к лобовым и касательным атакам барышень. А ведь совсем не урод – выглядел высоким, если бы не сутулился, светлоглазый, русоволосый, только лицо из-за сидения перед компом приобрело землистый оттенок, отчего Гай постоянно казался нездоровым.