В целом либеральные диссидентские идеи общественного переустройства меня не увлекли. В своей критике общественных порядков диссиденты не искали выхода из сложившейся в стране ситуации, а хотели разрушить все в социалистическом обществе до основания. Мне не казалось, что это правильный выбор, и я перестал посещать их посиделки.

В Москве еще была небольшая группа диссидентов, которые проповедовали русские национальные идеи. Духовным лидером этой группы был академик Игорь Ростиславович Шафаревич. Я слышал, что он выпустил в самиздате книгу «Русофобия», но достать ее тогда не смог. Только в конце перестройки я ознакомился с этим произведением, и изложенные в нем мысли о важности учета интересов этнически ориентированных элитных групп в общественной жизни показались мне крайне интересными. Мои друзья диссиденты из либерального лагеря обвиняли Игоря Ростиславовича в антисемитизме, но в книге «Русофобия» я этого не нашел. Недавно Игорь Ростиславович умер. Это событие прошло совершенно незаметно в среде московской интеллигенции. Академику его работы «Руссофобия» так и не простили.

Перестав ходить на диссидентские собрания, я продолжал слушать «вражеские» радиоголоса, вроде ВВС или «Голоса Америки». Но в их передачах меня, как и большинство моих сверстников, привлекала не критика коммунистических порядков, а современная западная музыка. Мы, например, с нетерпением ждали на ВВС передач музыковеда Севы Новгородцева, который рассказывал о жизни ансамблей «Битлз» и «Роллинг стоунз», а затем прокручивал записи их последних песен.

Конверт пластинки ансамбля «Самоцветы»

Достаточно быстро коммунистические власти поняли, что привлекает молодежь в содержании западных подрывных радиостанций, и стали поощрять развитие советских вокально-инструментальных ансамблей. Первыми появились «Поющие гитары» с хитом Юрия Антонова «Для меня нет тебя прекрасней». Потом известность приобрели «Самоцветы», «Веселые ребята», «Песняры». Мы стали слушать таких певцов, как Л. Лещенко, Д. Тухманов, М. Магомаев, В. Ободзинский. До сих пор с друзьями мы поем «Восточную песню» Валерия Ободзинского – она навевает нам воспоминания юности. Из певиц тех лет мне запомнились София Ротару и Алла Пугачева. Удивительно, но они поют до сих пор.

Песни всех перечисленных исполнителей были легко запоминающимися, глубокими по смыслу, облаченными в профессиональные музыкальные формы.

В Риге очень популярной была во время моей юности группа «Ригонда». Она выступала в комсомольском кафе «Аллегро», что находилось на улице Ленина рядом с кинотеатром «Комсомолец». В группе пел Эдик Ацетурян, были сильные гитаристы и духовые. Однако попасть в «Аллегро» было не так просто – горком комсомола выдавал входные билеты только в качестве поощрения за активную общественную работу или победителям социалистического соревнования.

В республике в те дни из радиоприемников и телевизоров постоянно лились песни латышских композиторов. Больше всего звучали произведения Раймонда Паулса. Он писал песни и на латышском, и на русском языке, но по содержанию все они были на сто процентов советскими – создавали приподнятое настроение, острых тем не поднимали. К ним вполне мог быть применен известный девиз: «Нам песня строить и жить помогает». Именно поэтому Р. Паулс так быстро приобрел всесоюзную известность, а его пластинки стали выпускать огромными тиражами. Русская молодежь рассматривала его песни как местную попсу и петь их особо не пела. Во всяком случае, в своем окружении я этого никогда не слышал.

Западная эстрада совсем не исчезла, но отошла в наших увлечениях на второй план. Запомнить слова и пропеть битловскую «Girls» нам еще с грехом пополам удавалось, но на более широкий репертуар знаний английского языка не хватало.

Пели мы в нашей компании и современные, и старые советские, и русские народные песни. Например, во время поездки на электричке из Риги в Юрмалу могли спеть под гитару известную песню «Самоцветов» «Строим БАМ», в которой был такой забойный припев:

Пели искренне, красиво и громко. Никто из находившихся в вагоне пассажиров против исполнения таких патриотических песен не возражал.

Могли спеть в электричке и песни по заказу пассажиров. Обычно это было нечто вроде «Миленький ты мой» или «Гренада».

Иногда нам заказывали спеть песни на латышском языке. Я знал на латышском только песни разухабистого содержания, вроде «Никому, никому не скажу, где я сегодня заночую» или «Выпьем по стаканчику, пока мы молоды».

Этим веселым песням меня научила подружка Агита с филологического факультета. Еще она водила меня по латышским театрам. В театре А. Упита (это тот, что находился в помещениях отобранного у русской общины Второго купеческого театра) мне очень понравилась пьеса Рудольфа Блауманиса «Дни портных в Силмачах».

Современную постановку в театре «Дайлес» «Мотоцикл» П. Петерсона я при всей моей любви к Мельпомене воспринять не мог. Это были жалкие потуги перенести западный модернизм на советскую почву. Агита долго рассказывала мне после просмотра этой пьесы о трудностях поиска словесных форм на латышском языке. Спорить с филологиней на эту тему мне было не с руки, как, впрочем, и с любыми другими женщинами, которые хотят утвердиться в интеллектуальном плане над мужчинами. Своим родителям Агита меня не показывала из-за того, что я был русским – они были из «творческой» латышской среды. На общем фоне дружной советской жизни это было для меня достаточно странным.