В то же время именно в XX веке психиатрия стала объектом радикальной критики. Эта критика пришла со стороны антропологии, социальных наук и общественных движений.

Переворот во взглядах на психическую болезнь начался с этнографических исследований. Статья Рут Бенедикт «Антропология и ненормальное» [67] , опубликованная в 1934 году, сильно повлияла на существующие представления о том, что такое психическая норма и психическая патология. Бенедикт анализирует исследования простейших обществ индейцев и пытается ответить на вопрос, являются ли норма и патология универсальными категориями.

Обширный этнографический материал явно демонстрировал, что наши базовые представления о нормальном и ненормальном не воспроизводятся в других культурах. Некоторые типы поведения, которые в западной культуре считаются ненормальными (и являются симптомами психических расстройств), в другой культуре могут служить, напротив, знаком избранности. Например, состояния, которые мы называем «транс» или «каталепсия» и которые являются симптомами серьезных расстройств, у калифорнийских индейцев воспринимаются как признак того, что человек обладает сверхъестественными способностями.

Вот, например, как звучит типичная для индейцев шаста история о том, как женщина была «избрана» и впоследствии стала шаманом. «Внезапно она услышала голос, обращавшийся к ней с невероятной силой. Обернувшись, она увидела мужчину, державшего лук и стрелы. ‹…› Она упала без чувств и лежала еле дыша. Через несколько часов она начала стонать и кататься по земле, дрожа и повторяя слова песни, которую она услышала в трансе» [68] . С позиции западной культуры, такое поведение могло бы быть опознано как симптомы серьезного психического расстройства. Однако для индейцев шаста «симптомы психического расстройства» опознаются как способность вступать в контакт со сверхъестественными силами. В конечном счете, наличие таких «симптомов» позволяет получить статус шамана, дающий привилегии. Бенедикт подчеркивает, что для шаста такой «ненормальный» опыт вовсе не ненормален, а наоборот, вписан в жизнь сообщества. Даже находясь в трансе, человек строго следует правилам и ожиданиям своей культуры, и «его опыт обусловлен культурными правилами» [69] .

Эти наблюдения приводят Бенедикт к выводу о том, что психическая норма полностью определяется принятыми в данной культуре традициями. Поэтому разница между человеком, разговаривающим с духами, и человеком, который не делает этого, оценивается в зависимости от того, какому обществу он принадлежит. В одном случае это поведение одобряется культурой, в другом – нет: в Западном обществе человек, который разговаривает с духами, будет назван сумасшедшим, у индейцев – шаманом. Сказать, что из этого действительно нормально, не учитывая культурную специфику, мы не можем.

Бенедикт считает, что тезис о культурной относительности нормы и патологии распространяется не только на поведение отдельных людей, но и на правила сообществ в целом: нормы одного общества могут показаться представителям другой цивилизации совершенно противоестественными. Она ссылается на исследование одного из племен северо-западной Меланезии [70] . Фортун описывает сообщество, которое мы, возможно, могли бы охарактеризовать как общество параноиков. Жители этого племени воспринимали все действия своих соседей и соплеменников как проявления черной магии. Например, если кому-то удавалось собрать богатый урожай, соплеменники воспринимали это как случай неприкрытого «воровства»: им было очевидно, что с помощью магических средств этот человек украл урожай у менее удачливых соседей. По этой причине сбор урожая проводился в строжайшей секретности – ни один из жителей не хотел прослыть колдуном. Более того, абсолютно нормальным, рутинным состоянием меланезийцев было ожидание отравления со стороны любого из соседей. Поэтому при приготовлении пищи они не могли позволить себе оставить блюдо без присмотра даже на миг.

Интересно, что в этом сообществе были свои критерии психического расстройства, и у них был свой местный сумасшедший. Ненормальным жители считали мужчину «жизнерадостного и доброго нрава, который любил работать и помогать другим» [71] . Соплеменники не заговаривали с ним без усмешки, и он имел репутацию дурачка, тогда как этнографу, воспитанному в христианской культуре, он показался «славным парнем».

Приведенная картина выглядит гротескно. Правила поведения, принятые в этом сообществе, с точки зрения любого европейца, могут выступать основанием для вынесения коллективного диагноза и предположений о распространении массового психоза. Тем не менее жители этого общества имели вполне стабильный общественный уклад и социальные отношения, основанные на таких «параноидальных» правилах.

Описания сообществ, где представления о нормальном и ненормальном столь не похожи на аналогичные представления западной культуры, приводят Бенедикт к идее о том, что норма в принципе культурно обусловлена. «Нормальность определяется культурой; этот термин обозначает социально разработанный сегмент человеческого поведения в отдельной культуре, а аномальность – термин для сферы поведения, которая не используется в данной культуре» [72] . Бенедикт считает, что норма может различаться не только в разных сообществах, но и одной цивилизации в разные эпохи. В Средние века экстатический опыт расценивался как знак святости; но некоторые описания жизни святых с позиции сегодняшней культуры также могли бы быть оценены как проявление ненормальности [73] .

Так, Рут Бенедикт сформулировала тезис, согласно которому представления о «ненормальном», в том числе о психической норме и патологии, задаются обществом и различаются в разных культурах. Сегодня этот тезис кажется очевидным, однако почти столетие назад эти идеи произвели настоящий переворот во взглядах на природу психической болезни. До этого все, кто исследовал психические расстройства, пытались понять, что представляет собой сама болезнь. Бенедикт показала, что невозможно понять, что такое психическое расстройство, не принимая во внимание нормы и установки той культуры, которой принадлежат люди, которых мы считаем психически больными.