Это очень устойчивые убеждения, но они обусловлены исторически и культурно. Сами по себе три столпа образования порождены прошлым столетием, а во многих других культурах письмо даже не развилось. Кто-то мог прийти к выводу, что это – просто техника, один из способов рисовать буквы, и то, как мы их создаем, особого значения не имеет. В конце концов, никто не предлагает перестать обучать этому способу выражения мыслей, и переход от ручного письма к печатанию можно посчитать таким же безобидным, как, скажем, обучение вождению машин с автоматической коробкой передач вместо механической.

Однако письмо обросло ассоциациями, которые выводят его за рамки обычного навыка мелкой моторики, и перспектива его исчезновения страшит и тревожит. Нынешний переход от одной техники письма к другой вызывает не меньше споров и имеет не меньшее культурное значение, чем изобретение печатного станка. В XVI веке монахи живописали ужасы печатных книг, которые, в чем они не сомневались, будут кишеть ошибками. Сегодня мы не уверены в будущем письма, и это вызывает такое же беспокойство. Станут ли люди, часто «набивающие» тексты, менее грамотными? Положит ли Twitter конец сложным, длинным записям?

Эти тревоги и опасения XXI века не новы, и, насколько мы знаем из истории, новые технологии не становятся убийцами прежних. Письмо не уничтожило речь, но устная речь приобрела новые ценности, поскольку с ней стала конкурировать письменная. Кстати, древние греки утверждали, что ораторское искусство – более сложная форма коммуникации, чем письменная речь. И сегодня мы наблюдаем, как письмо превозносится как нечто воплощающее выдающиеся личные качества: усердие, которое выше, чем обработка несложной информации, и индивидуальные эмоции, которые благороднее безличной механизации.

Любое письмо – на компьютере, печатной машинке, папирусе или камне – неестественно. Это искусственная технология, придуманная человеком. Устная речь всегда будет более «личной» и «естественной», чем любое письмо [1] . Но в технологиях есть много полезного. Что-то мы потеряем, поскольку печатаем всё больше, а от руки пишем всё меньше и меньше, но это неизбежно: потери – пожалуй, единственный неизменный момент в истории письма. Мне жаль, что теперь редко пишут на глине или камне с их весомостью; я скучаю по материальности печатных машинок, по сильным толчкам, которыми возвращаешь каретку обратно, по довольному щелчку, с каким законченная страница падает с валика. Но все же я рада, что пишу эту книгу на компьютере, где можно без труда удалить неудачный абзац – и это позволяет изменять и оттачивать свои мысли по ходу работы.

Так надо ли Элли учиться писать от руки? Возможно, нет. К третьему классу так подготовиться можно, а вот к жизни вряд ли. Впрочем, история письма пестрит уроками, которые когда-то преподавались целым поколениям, а сегодня забыты, – и некоторые из них получают вторую жизнь. Детей учат писать вот уже 5000 лет. В древних классах учителя показывали, как вдавливать клинообразные значки в сырую глину. Многие наверняка подумают, что нам такой способ учить буквы непривычен, но на самом деле таблички, которые создавались таким образом, имеют много общего с тем, как большинство из нас – в том числе второклассники – пишут сегодня.

Клинопись, первую систему письма, изобретенную человечеством, придумали около 5000 лет назад на территории современного Южного Ирака. Чаще всего ею писали на глиняных табличках площадью в несколько квадратных сантиметров и толщиной в 2–3 сантиметра. За века археологи нашли сотни тысяч табличек, и сегодня они хранятся во многих музеях и библиотеках по всему миру, в том числе в библиотеке и музее Моргана в Нью-Йорке. Когда я пришла туда посмотреть на клинопись, Сидней Бэбкок, куратор и глава Отдела печатей и табличек Древнего Ближнего Востока, предложил мне взять одну из них в руки. «Правда? Можно потрогать?» – спросила я. «Разумеется, вы их не испачкаете. И не разобьете: вон как долго они прожили!»

Это было потрясающе – находиться рядом с табличками, которые так головокружительно стары. Пергамент, пергаментная бумага, папирус, на которых тоже писали люди прошлого, разрушаются легко – в отличие от глины, зарекомендовавшей себя самым долговечным и, вероятно, самым экологичным материалом для письма.

Я бережно поднесла табличку – светло-коричневую, с ладонь размером – к глазам. Глину сплошь покрывали крошечные начертания. Фотографии клинописи я видела и до похода в библиотеку Моргана, но не обращала внимания на то, насколько увеличены эти снимки. Я думала, что таблички будут величиной примерно с мой iPhone, но они оказались вдвое меньше, а значки и вовсе крошечными. «Представьте себе второй портрет Линкольна на пенни, – сказал Бэбкок. – Тот, что с его статуи внутри мемориала Линкольна. Вот настолько малы эти надписи».

Табличка, прохладная, удобно ложащаяся в ладонь, дарила своего рода умиротворение. В прикосновении к ней было что-то щемяще знакомое, напоминающее ощущение от смартфона, в котором я часто делаю записи.

Клинопись назвали так греки, отметив клинообразное начертание знаков. Писали с ее помощью на десятке языков, так же, как во многих языках пользуются латинским алфавитом. Выглядит эта письменность как сочетания линий – вертикальных, горизонтальных, диагональных – и треугольников, продавленных в сырой глине с помощью стилуса, длинного и тонкого инструмента, похожего на ручку. Глиняные таблички занимали настолько важное место в клинописи, что вошли в состав шумерского слова «писец» – дубсар, образованное из дуб («табличка») и сар (от глагола «писать», буквально – «двигаться быстро и прямо»). Дубсар – тот, кто пишет, и писец, умеющий быстро выводить на табличке ровные строчки. Другую старую технику обозначали синонимом глагола «писать» – хур (также «рисовать» или «вести линию»). Письмо, которое для шумеров было новой технологией, ассоциировалось ими, по крайней мере лингвистически, с технологией более старой – рисованием на гончарных изделиях [2] .