В. Иск о праве наследования

Здесь древние юристы утверждали безусловную обязанность ответчика вследствие случайной гибели, произошедшей после литисконтестации. Поводом для этого послужили безусловные высказывания в Sc. Juventianum. Павел исправляет это слишком широкое утверждение посредством различения добросовестного и недобросовестного владельцев. Против недобросовестного владельца такая строгость, разумеется, обоснована, а против добросовестного – вовсе нет. Он добавляет, что в случае виндикационного иска должно применяться точно то же, что и в случае иска о праве собственности. В этом состоит смысл следующих слов [285] :

Не вызывает, однако, сомнений, что к иску о праве наследования также следует применять случай безусловной обязанности ответчика, который был доказан выше для виндикационного иска вследствие своеобразной просрочки. Ведь оба иска были в равной мере arbitrariae, в обоих встречались предварительное признание права и распоряжение судьи о реституции, и в обоих неповиновение этому распоряжению должно было порождать одинаково суровые последствия.

Из указанного сопоставления следует, что в этих двух исках радикальные утверждения древних юристов позже были сведены к одной справедливой середине: одно – Ульпианом, другое – Павлом.

Вместе с тем из представленного здесь изложения для своеобразного результата литисконтестации как таковой вытекает следующее. В случае особой просрочки (неповиновение распоряжению о реституции) даже литисконтестация не является решающим моментом, она важна лишь косвенно, поскольку именно благодаря ее предшествующему осуществлению наступающее затем неповиновение обретает характер истинной просрочки. Зато в случае недобросовестного владения литисконтестация как таковая является решающим моментом, в связи с чем этот случай является единственным случаем вообще, о котором можно утверждать, что момент совершения литисконтестации является определяющим для обязанности ответчика возместить любую наступающую позже гибель.

С. К этим искам in rem можно еще добавить и actio ad exhibendum, которая хотя и является личным иском, но в большинстве случаев оценивается согласно правилам для виндикационного иска. В случае этого иска также высказывается обязанность ответчика вследствие случайной гибели, но без указания ее более точных границ [286] .

Наконец, если мы спросим, какие из до сих пор высказанных правил применимы еще и в современном праве, то ответ едва ли будет вызывать сомнение. Применение общей обязанности должника, находящегося в состоянии просрочки, не вызывает сомнений, равно как и обязанности недобросовестного владельца в случае исков in rem с момента литисконтестации. Зато своеобразная просрочка в виндикационном иске и иске о праве наследования у нас больше не может встречаться, поскольку она обусловлена совершенно особым, бесследно исчезнувшим у нас судебным производством в случае арбитрарных исков римского права. Поэтому у нас больше не может встречаться случай, в котором римское право обязывало ответчика возместить случайную гибель вследствие такой своеобразной просрочки, а именно вследствие неподчинения распоряжению о реституции, высказанному судьей до принятия судебного решения.

Прусское земское право в целом следует в этом за римским правом. Оно обязывает возмещать случайную гибель не каждого ответчика, хотя ему с момента инсинуации приписывается фиктивное недобросовестное владение, а только истинно недобросовестного владельца, т. е. того, кто действительно знает о том, что владеет противоправно [287] .

Эта же обязанность касается также должника, который находится в состоянии просрочки передачи вещи [288] . Здесь между обоими правами существует полное соответствие – различие лишь в выражениях, что должно было следовать из различий в общем понимании.

Перехожу теперь к оставленному выше (§ 273) без ответа вопросу о кажущихся ограничениях строгой обязанности возмещения ответчиком.

I. Первое из этих ограничений сводится к тому, что истец продал бы спорную вещь, если бы она была у него в подходящее время, и именно тем самым предотвратил бы любой убыток для своего имущества. Естественно, мысленно к этому следует добавить, что истцу следовало бы доказать, что он продал бы ее.

Если мы рассмотрим сначала вопрос в общем, согласно сути правоотношения, то указанное утверждение покажется нам весьма сомнительным. Тот, кто обязан вернуть вещь другому и не делает это, допуская настоящую просрочку, сознательно совершает тем самым противоправное деяние, следствием которого, в частности, будет то, что до поры до времени для кредитора невозможна продажа вещи [289] . От этого ущерба при случайной гибели вещи он может защитить противную сторону только полноценным возмещением, т. е. уплатой ему стоимости вещи. В этом случае, стало быть, лишение возможности продажи оказывается мотивом строгой обязанности. Посредством высказанного выше утверждения этот мотив следует превратить в условие, так что истец мог бы требовать возмещение только в том случае, если бы он доказал, что воспользовался бы указанной возможностью, т. е. продал бы на самом деле. Но вследствие этого все правило полностью утрачивает силу. Ведь доказательство того, что истец сделал бы нечто при определенном (ныне отсутствующем) условии, невозможно само по себе в качестве настоящего доказательства, так что те, кто его все же требуют, будут вынуждены вместо доказательства допустить определенную фактическую вероятность, которая, однако, на самом деле не является доказательством [290] . Это становится особенно понятно именно в данном случае, поскольку даже тот, кто решительно намеревался продать, не сможет искать и найти покупателя до тех пор, пока у него нет владения вещью (в случае личных исков о традиции – даже собственности). Таким образом, согласно этому общему рассуждению, мы вынуждены считать неудавшуюся продажу истца мотивом всей нормы права, а не условием ее применения.