Кисель засмеялся, но видно было — стало ему не по себе, что угадал князь Иван Васильевич последний — самый главный конфиденц, о котором Адам Григорьевич признавался только одному человеку — самому себе.

Королевский кабинет был сумрачен и пуст. Тимоша заметил, что даже пан Кисель немного растерялся: по-видимому, он рассчитывал увидеть здесь хоть одного ожидавшего их человека. Так и стояли все они — Кисель, Тимоша и Костя в неловкой и томительной тишине, пока вдруг прямо из стены не вышел навстречу им худой невысокий мужчина лет пятидесяти с опущенными вниз, но тем не менее все подмечавшими глазами.

— Канцлер князь Оссолинский, — шепнул Кисель Тимоше.

Тимоша стоял напрягшись, положив руку на эфес сабли.

Канцлер подошел ближе, церемонно склонил голову, жестом пригласил садиться на стулья, на диван. Тимоша и Костя переглянулись — ножки у дивана и стульев были столь тонки — сядь, тут же хрустнут, как иссохшая хворостинка.

Канцлер сел первым, за ним, откинув саблю в сторону и уперев широко расставленные ноги в блестевший, как зеркало, пол, сел Тимоша.

Кисель привычно, без опаски, опустился на резной тонконогий стул. Костя сесть не решился, остался стоять, держась рукой за диванную спинку.

— Князь Иван Васильевич Шуйский? — вопросительно произнес Оссолинский, и посмотрел Тимоше прямо в глаза.

«Ого, — подумал Тимоша, увидев канцлера, — умён, хитёр, многоопытен. Не может этого сокрыть, хотя бы старался. Оттого и смотрит более всего себе под ноги».

— Князь Шуйский, пан канцлер, — не отводя взгляда, но сильно волнуясь подтвердил Тимоша.

— Какими судьбами занеслись вы в Варшаву? — слегка коверкая русский язык, произнес канцлер.

— Гонения недругов моих, боярина Морозова и иных, заставили меня и дворянина Конюховского покинуть Московское государство.

— Что делать будете у нас, в Речи Посполитой? — спросил канцлер, и вдруг, поспешно встав, повернул голову в ту сторону, откуда только что появился сам.

Все тотчас же встали и невольно поглядели туда же. У стены стоял невысокий, толстый мужчина в простом камзоле, в черном парике, со шпагой на боку.

— Садитесь, панове, — проговорил толстяк негромко и плавно повел пухлой рукой.

Все продолжали стоять. Тогда толстяк подошел поближе и сел в одно из свободных кресел.

— Продолжайте, панове, — так же тихо проговорил он.

Оссолинский, повернувшись ко вновь вошедшему, повторил последний вопрос. Толстяк подпёр щеку рукой, внимательно глядя на Тимошу.

«Кто бы это мог быть? — подумал Тимоша. — Канцлер вскочил так резво, как будто перед ним появился сам король. Но разве может король ходить в столь бедном платье? К тому же ни Оссолинский, ни Кисель не поклонились ему поясным поклоном, не встали перед ним на колени. Нет, это кто-то другой, должно быть окольничий или ближний боярин, посланный королем для догляда». И Тимоша, глядя на князя Оссолинского, произнес важно:

— Ищем мы, князь, наш прародительский престол, захваченный у нас неправдою Мишкой Романовым с товарищи.

— А какие у князя Шуйского права на московский престол? — так же тихо проговорил толстяк. И после этого он почему-то показался Тимоше опасным и неприятным.

— О моих правах на стол Московский пан канцлер добре ведает, раздраженно ответил Тимоша, желая показать, что ни с кем, кроме Оссолинского, он говорить не хочет.

— А и нам бы, пан князь, тоже добре было знать о сем немаловажном деле, — вдруг за спиной у собравшихся проговорил ещё кто-то, и собравшиеся в кабинете увидели у двери, ведшей из приемной, высокого моложавого щеголя в лиловом парике, с торчащими вверх тонкими ниточками усов.

Вошедший, хотя и был роскошно одет, строен и франтоват, чем-то неуловимо напоминал сидящего в кабинете толстяка.

И снова канцлер дёрнулся, вскочил, как на пружине и отвесил вошедшему низкий поклон.

«Король», — подумал Тимоша, и встав, низко поклонился щеголю. Однако тут же усомнился в том, правильно ли поступил, ибо неряшливо одетый толстяк не только не поклонился вошедшему, но даже, напротив, раздраженно произнес какую-то длинную фразу на языке, который не понимал Тимоша, и который — он видел это — не понимал почему-то поднявшийся на ноги Адам Кисель. Кисель дёрнул Анкудинова за руку и прошипел:

— Это Ян Казимир — брат короля.

Щеголь ответил толстяку не менее раздраженно и Тимоша увидал, как лицо канцлера Оссолинского покрылось пятнами и он, вытянув вперед руки, стал быстро и жалобно лепетать на этом же тарабарском языке, поворачиваясь то к одному, то к другому из споривших.

Не понимая, что происходит, но чувствуя, что и он должен встать, Тимоша поднялся и увидел, что все в комнате стоят и лишь толстяк в черном парике продолжает сидеть.

Что-то сердито пробурчав под нос, толстяк вдруг поднялся и сказал по-русски: