– Ты смотри! – снова обратилась Тётка к безразличной лощёной соседке по столу. – И эта пигалица вздумала мне указывать! И она рот открывает! Ты кто такая? – выкинула Тётка фразу молодой цыганке, не ожидая ответа. – Вы кто такие все? – обратилась она, словно ко всем сразу. – Сидите тут со своими важными рожами, пыжитесь! – уже себе под нос продолжила Тётка. – Рупучи несчастные! Провались ваша голова! Рома (Рома – цыгане, люди.)-пфула (Пфула – дерьмо.)!

Тётка взяла со стола рюмку и, пихнув локтём в бок соседку, сказала:

– Давай, дочушь, выпьем уже!

А потом, словно забыв о произошедшем, по привычке обратилась ко всем, кто ещё сидел за длинным столом:

– Ну, давайте! Поднимем! За… – она на долю секунды запнулась, вспоминая повод сегодняшнего гуляния, – за молодых! – с безразличием, словно автоматически, сказала Тётка, – Пусть они живут в счастье, в радости до ста лет! – и опустошила стопку до дна, что считалось неприличным.

– Ну! И кому я говорила? – негромко, как бы обиженно, сказала матери молодая цыганка, – Она только взгляд отвела и уже забыла! Кто её звал сюда, мам?

– Отстань от неё, дурочка! – поучающе и с мягкостью в голосе ответила мать, – Ну что ты о ней знаешь? Ты хоть знаешь, кем она была? А знаешь почему стала такой? Не дай Бог кому-то пережить то, что она пережила, – врагу не пожелаешь. Молодая ты ещё! Горячая и глупая! Нельзя людей судить, только Бог может!

3

Зал кипел приглушенным гулом человеческих жизней. Даже из-под нависшей сверху тёмной тучи траурных традиций выскакивали чьи-то сдержанные смешки, слышался оживлённый тон, заинтересованность, пьяная раздражительность, усталость… Всё человеческое перемешалось в этом гуле, но оно же было приглушено. Кто забывался, тому напоминали: «Тише! Не на празднике!». И тот замолкал. Покойник в соседней комнате. И вместе с этим, опомнившимся, будто опоминался весь зал, и разговоры смолкали вовсе. И тогда было слышно только бряканье тарелок, вилок, ложек, кружек… Затем бутылка отсчитывала рюмки, и чей-то уверенный голос громко во весь зал оглашал: «Давайте-ка, выпьем! Мёртвым царство небесное, а живым счастья и благополучия!».

И зал вновь начинал свой гулёж, дружно поддерживая тост. Колыхался, волновался. Люди общались между собой, крутились, потом вставали. Выходили из-за стола, подходили обратно. Чёрные волосы, юбки, куртки, усы, глаза, шарфы – всё превращалось в бурлящую в одном котле смесь из теней с запахом корвалола. Они с лёгким дуновением, беззвучно, мягко, будто отражения из другого измерения, обступили красивую, ещё не старую цыганку. Мелькали вокруг, рядом, окружали, уплотнялись, но не могли приблизиться ближе, чем на полметра. Её кожа была светлой, а волосы, брови, глаза, чёрными и ярко выраженными. Её черты лица, да и сама она в окружившей стае чёрных теней, выглядели очень контрастно. Они не были подавлены скорбью, но строгость, или даже ненависть, источалась от них.

Девушка видела в толпе только одного человека – пожилую цыганку. Она не могла поверить, что видит её снова. Воспоминания о пережитом, как вспышка, озарили всё внутри, освежили, разбередили. Счастье, утрата, предательство… И весь смысл теперь сосредоточился лишь на её ребёнке. Её сыночке. Девушка вдруг почувствовала неописуемую тревогу за сына. Ей даже показалось, что сейчас, именно в этот момент, она его потеряла. Потеряла навсегда, как и то счастье, которое у неё уже было. Нет, это было тоже счастье, тоже богатство, которое она почти потеряла, но сохранила от него маленькую частичку. Тайком. В глубине души зная, что и за ней должны прийти. И вот сейчас – пришли. Она. Эта старая, чёрствая пропитоха! Она пришла за её сыном!

От этих мыслей пол ушёл у неё из-под ног, и она упала на колени, широко расставив руки. Волосы, словно паранджа, закрыли её лицо, но она откинула их рукой и увидела, что ещё несколько человек было на полу. Грохот снаружи на мгновение заглушил весь мир. «Сыночка!» – будоражащий крик раздался в мозгу девушки, будто даже этот взрыв снаружи всего лишь происки старой ведьмы, пытающейся забрать у неё сына. Она вскочила на ноги и побежала в другую комнату, где были все дети. Дети в комнате были перепуганы, но все целы. Её пятилетний сын тоже.

– Сашенька! – жадно схватила сына цыганка, крепко обняла и плотно сжала веки, из-под которых медленно выползли на щёки крупные слезинки. Более слабый взрыв снова встряхнул дом, но она уже не испугалась, зная, что сын в её объятиях и ничто не сможет их разлучить.

– Опять бомбят, мама… – тихонько произнёс ребёнок, – Не бойся! Я тебя защитю! – Мать улыбнулась ему в ответ и молча поцеловала его в носик.

– Тамара! Ну что ты тут? Всё нормально, не бойся! Это кварталах в двух прилетело! Вряд ли ещё будут! Пойдём, поможешь прибраться!

– Сыночка, ты тут побудь, поиграй с детьми, я пойду помогу, – сказала Тамара, поднимаясь с колен и отпуская ребёнка.

Выходя из комнаты, она снова глянула на него. Сын уже беззаботно играл с одним из сверстников. Дети давно привыкли к военным условиям и не вникали в то, что могло бы произойти во время таких бомбёжек.

– Девки в зале приберут, а ты на кухне помоги, пожалуйста, – попросила женщина, позвавшая Тамару.

– Хорошо.

Когда новые порции горячего были разложены по новым тарелкам, а кружки наполнены новым чаем или кофе, Тамара освободилась и пошла проведать своего ребёнка. Она вновь вошла в комнату с детьми, но Саши там не было.