Наконец, в-четвертых, казна лишится пошлинных сборов, поскольку «достаточные купцы и богатые крестьяне» начнут отправлять сало сухопутным контрабандным путем через Кемь, Кереть, Кандалакшу и другие отдаленные от Архангельска места к шведской границе, чему уже был пример.

Только после того как архангелогородский губернатор представил свое видение главных причин упадка северных морских промыслов, он счел возможным отчетливо обозначить собственную экономическую позицию, открывавшую, по его мнению, наилучшие перспективы развития. В основных чертах это позиция убежденного «государственника», целиком разделявшего популярную в свое время теорию позднего меркантилизма, главной целью которой являлось максимальное привлечение в страну иностранной денежной массы за счет активного внешнеторгового баланса. Сам Головцын сформулировал свою позицию предельно коротко, назвав «основательным и неоспоримым» ее следующее исходное положение: «…Те деньги, кои иностранной купец за сало, так и протчие продукты заплатит, есть приращения богатства в государство» [136] . Исходя из данного положения, он поставил решение вопроса о предпочтительности использования той или иной формы хозяйствования в зависимость от соответствия следующему простому критерию: «…Больше ли за сало денег вступит в государство, естьли б тот промысел был в одном казенном содержании или в вольном, а потом и разсудить, которое из сих двух государству полезнее будет» [137] . Путем несложных подсчетов Головцын доказывал экономическую целесообразность казенного «содержания» промысла, способного ежегодно пополнять казну иностранной звонкой монетой (в пересчете на российские рубли) на сумму свыше 32 тыс. руб. Напротив, частное («вольное») содержание окажется для казны более чем на 9 тыс. руб. убыточнее, к тому же непосредственно занятые в промыслах крестьяне, то есть «…самые настоящие бедные промышленники, за все свои труды не будут иметь надежды к вспоможению в нуждах и ко облегчению их отягощения» [138] .

Таким образом, Головцын сформулировал идею государственной монополии на северные морские промыслы как наиболее целесообразную, с его точки зрения, если исходить не из абстрактной идеи всеобщей экономической свободы, а принимать в расчет местную специфику. Обязательным условием существования монополии казны он считал восстановление прежнего, «шуваловского», порядка: «…Чтоб мимо [казенной] компании промышленники и на внутренние росходы никому продать, и у них никто купить не могли, так как и при покойном графе Шувалове строгое смотрение учреждено б было» [139] .

По всей видимости, Головцын настолько уверовал в силу своих аргументов, что даже представил императрице отдельный доклад (о нем упоминалось выше), в котором наметил основные принципы деятельности будущей Казенной промысловой сальной конторы [140] . Примечательно, что в докладе он также выдвинул идею государственного регулирования цен, испрашивая у Екатерины дозволение на пересмотр прежних расценок и утверждение новых ради облегчения условий существования простым «промышленникам». При П. И. Шувалове принадлежавшая ему контора платила сначала по 35 коп., затем по 40 коп. за пуд сырого, т. е. нетопленого «сала», а в продажу на внутреннем рынке после переработки на салотопном дворе отпускала «неумеренной ценою» по 80 коп. пуд, что также ради объективности счел нужным отметить губернатор. Он просил о повышении закупочных цен до 45–50 коп. и о снижении продажных на внутреннем рынке цен до 65–60 коп. В этом случае «…как промышленники, так и покупатели сала означенным в. и. в. милосердием против прежняго будут много облехчены и уравнены, и тем пользуясь, никто не почувствует никакого себе отягощения, потому что и ныне бедные промышленники купцам и богатым крестьяном для внутренней продажи не более как по 40 копеек продают…» [141] .

Однако аргументы главы администрации северного края оказались не услышанными в бюрократических кругах Сената. В специальном сенатском деле (РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796), на которое выше давались соответствующие ссылки, отсутствуют следы сенаторских откликов на выдвинутые предложения начальника Архангелогородской губернии.

В подписанном 1 июля 1768 г. Екатериной II кратком указе Сенату упоминается лишь поступивший к ней совместный доклад Коммерц-коллегии и Комиссии о коммерции, на основании которого императрица повелела «…по истечении срока данной привилегии покойному фельдмаршалу графу Петру Шувалову на сальный промысел отдать как промысел того сала, так и кож морских зверей, моржоваго зубья и трески рыбы промышленникам Архангелогородской губернии и всем тамошним обывателям, могущим иметь от того свое пропитание, в вольную и свободную куплю и продажу; выпуск сала за море отдать на десять лет одному только купечеству города Архангельскаго» [142] .

Игнорирование мнения губернатора Архангелогородской губ. Е. А. Головцына, решившегося на противоречащие правительственной линии высказывания, по всей видимости, объясняется тем, что эта линия к 1768 г. не только возобладала, но и достаточно прочно укоренилась в сознании правящей элиты, воспринималась ею уже в качестве общего руководства к действию, не допускавшего иных толкований и разночтений.

Сам по себе нерядовой и смелый поступок Е. А. Головцына менее всего можно объяснить карьерными побуждениями и стремлением заручиться поддержкой всесильных вельмож масштаба П. И. Шувалова. Последнего уже несколько лет не было в живых к моменту «инициатив» губернатора (он скончался 4 января 1762 г.), наследникам покойного достался громадный казенный долг, в основном по гороблагодатским металлургическим заводам. Поэтому даже напоминание о существовании за Шуваловым некогда вполне успешного, но скромного по доходам сального промысла, а тем более откровенное одобрение организации всего дела при покойном генерал-фельдмаршале, выглядели по крайней мере неосторожно. Очевидно, присущие Головцыну искренность, честность и преданность государственным интересам не позволили ему безучастно промолчать или представить себя сторонником возобладавшего течения полной экономической свободы. Не оглядываясь по сторонам, он заявил о наличии собственной позиции в соответствии с внутренними убеждениями, и вдобавок не раз пытался отстаивать интересы рядового промыслового крестьянства как наиболее слабого и незащищенного социального слоя перед явно усиливавшимся напором крупного частного капитала.

Вместе с тем поступок Головцына вряд ли мог состояться в атмосфере, исключавшей проявления самостоятельного мышления со стороны представителей правящей бюрократии разного уровня. И губернатор, судя по всему, знал не понаслышке о заинтересованности Екатерины II в откровенных и объективных суждениях о положении дел на местах со стороны глав губернских администраций. Ему приходилось наездами бывать при дворе в столицах и самому составить представление о сложившейся там атмосфере. Так, в самом начале своего доклада императрице он напоминал о полученном «…в. и. в. имянном данном мне в бытность в Москве изустном повелении о архангелогородском сальном промысле» [143] . И очевидно его стремление быть услышанным и правильно понятым несмотря на откровенно продемонстрированные им существенные расхождения с новой правительственной линией.

В занятой Е. А. Головцыном позиции трудно усмотреть даже намек на фрондерство или проявление некоторых оппозиционных настроений. Напротив, она скорее всего свидетельствует о наличии спокойного, беспристрастного рабочего диалога губернатора с императрицей и ее окружением по довольно частному, но имеющему принципиальное значение вопросу. Более же чем прохладное отношение к его предложениям в высших правительственных сферах объясняется несколькими факторам. Во-первых, идея неограниченной экономической свободы стала там явно доминировать, причем не только в абстрактном выражении, но и перейдя в сугубо практическую плоскость спустя непродолжительное время после указа от 31 июля 1762 г. Во-вторых, эта идея, вытеснив другие представления, в 1768 г. еще не допускала тесного соседства частной и государственной форм участия капитала. В-третьих, явное предпочтение отдавалось крупному частному капиталу в ущерб интересам мелких производителей, защита которых со стороны архангелогородского губернатора была полностью проигнорирована.

Таковы лишь некоторые ближайшие и достаточно показательные последствия принятия июльского указа 1762 г. Однако к его содержанию необходимо вернуться еще раз. В отличие от своего мартовского указа-предшественника данный указ примечателен стремлением выработать более четкое отношение к вопросу о целесообразности сохранения за казной отдельных сегментов экономики, сообразуясь с объявленной экономической свободой. Так называемый «китайский караван», формировавшийся каждые три года на казенные средства в соответствии с русско-китайским торговым трактатом 1728 г. для ведения взаимной торговли, изымался из государственного ведения и передавался всем желающим участвовать в этом предприятии без каких-либо ограничений. Под таковыми имелись в виду прежде всего купеческие люди, которым надлежало самим выбрать директора китайской торговой экспедиции. Более того, снимались ограничения на отпуск за границу всех видов «мягкой рухляди», или пушнины, установленные указами 1731, 1734, 1739 и 1752 гг.