Шрифт:
Да — это было то самое, чего он так ждал. Нежный зелёный росток его чувств — чувств к Эйприл.
Вдох — выдох.
Кир подождал, пока стебель наполнится силой, выбросит отсвечивающие платиной листья, в наивной надежде напитаться мёртвым светом луны, и лишь после — набросился на него и растоптал.
Он не ненавидел это растение, не злился, чтобы не дать сил новому ростку. Лишь стёр с подошв зелёную слизь, и поднялся наверх, на Станцию, к Эйприл.
Разрыв
Ветер и облака.
Под ногами привычная дрожь трансформаторов.
Внизу — белый мрамор набережной, а дальше — искусственные острова с башнями небоскрёбов и огромными ветряками.
Как тут хорошо! Это не замусоренная заброшка и не ночные посиделки с маньяком.
Впрочем, на душе вовсе не так светло, как на этой крыше.
— Помнишь, ты говорила, что не хочешь меня терять? И знаешь что? Ведь мы можем… — ловлю её взгляд и умолкаю.
Прав, прав был Фиест!
Так, сжимая в пальцах булавку, смотрят на диковинного жука, способного стать украшением коллекции.
Хочет! Хочет терять!
Думает: «Ну и дурак ты, Кирилл! Даром, что гений!»
Тварь!
— Я тебя очень люблю, — её голова опускается мне на колени. — Я буду с тобой всегда. Если ты только захочешь.
Что?! Выходит, я совсем не понимаю её взгляды, жесты, эмоции!
— Может, наконец-то, расскажешь, кто ты такая?
Она поворачивает ко мне лицо, разбрасывая локоны по штанам.
— Твоя девчонка.
— Моя? А Фиест? Ты говорила, что с ним разберёшься!
— Да. Уже скоро. Только, мне надо уехать.
— Уехать? Куда?
— По делам. По твоим делам… Но, я скоро вернусь. Навсегда, если только захочешь.
— С ним?
Она молчит. Потом распрямляется и произносит, глядя куда-то в сторону:
— Кир, я вернусь одна.
— Куда же он денется? И, что за «мои» дела?
Она поворачивается.
— Я ведь уже говорила! Я давно тебя знаю. Давно люблю.
— Любишь? А его?
— Это другое… — я замечаю в её взгляде отчаяние, и понимаю, что собственные чувства для Мэйби — загадка.
От этого понимания не легче. Я злюсь — на себя, на девчонку, на целый мир. И злость не находит выхода…
С безукоризненной белизной парапета, на котором сидит Мэйби, контрастируют её замызганные шортики. И я не выдерживаю:
— Есть у тебя нормальная одежда?
Мне прекрасно известно, что есть. Но это не важно. Имеют значение только её эмоции.
Мэйби вздрагивает и отворачивается:
— Не твоё дело! Они, между прочим, дорогущие! Из настоящего хлопка! Его подарок!
— Они грязные. Зачем вообще носить вещи без самоочистки?
— Затем, что он мне сказал!
— Ну, подставь их под излучение в умывальнике.
— Думаешь, я так не делала? Очищается верхний слой, но всё равно какие-то пятна, — её ногти с противным звуком скребут белую ткань. Язык высунут из уголка рта и закушен губами. Очнувшись, она поднимает глаза. — Въелась!
— Блин, ну водой их помой.
— Водой?! Одежду?! Ты что, идиот? На бирке было написано: «Избегать контакта с жидкостями». Хлопок — это тебе не синтетика, он от воды сгниёт!
— А это ещё что такое?
На ткани проступает эмблема. Разглаживаю пальцами ткань, пытаясь разобрать еле заметные буквы.
«Первая… Барнарда…»
— Кто этот Барнард?
— Руки убрал! Владелец бренда женской одежды и знаменитый фотограф. Небось, и не слыхал?
— Нужны мне ваши фотографы!
— А кто тебе нужен? Фиест? Его подарки? Нравится пахать на него днём и ночью?
Она молчит. На злополучные шорты падает капля. Ещё одна, и ещё.
Становится не по себе. Но ведь я добивался именно этого, разве не так?
Кладу руку ей на плечо. Мэйби отстраняется в попытке её сбросить. Бормочет сквозь слёзы:
— Отвали!
Она в последний раз шмыгает носом и замолкает. Размазывает по щекам влагу. Поворачивается и сидит, ни слова ни говоря, уставившись в океан. Ветер треплет её волосы, гудит в громоотводах. Ветер сушит слёзы.
Мы молчим. Я разглядываю шорты, где теперь одним пятном больше и сжатые кулачки. Но не знаю, что ей сказать.
Она поворачивает голову и смотрит в глаза.
Несмотря на жаркое солнце, мои руки холодеют, и по спине бегут мураши. Раньше я и не знал, что ТАК можно смотреть. Кажется, она видит во мне уже не мальчишку, а что-то другое — страшное и отвратительное. И жаждет это убить. Жаждет, но что-то мешает.