Шрифт:
«Точно раны… Она всё тут ломает!»
Кир вошёл в рощу. Густой воздух был пропитан волшебством, и это волшебство мальчишке не нравилось. Он медленно и осторожно пошёл к Излучателю.
Раздвинув ветки, Кир увидел сидящую на кубе девчонку. Закрыв глаза, она пела на неведомом языке — удивительно мелодичном и непостижимо знакомом. Утренние лучи, пробившись сквозь листву, рисовали на лице причудливые арабески.
Кир остановился, боясь спугнуть наваждение. Обнял ствол, прижал щёку к прохладной и гладкой коре. Голос любимой усмирил злость, и в душе зародилось какое-то новое чувство.
Он ощущал, предельно явственно, свою чужеродность этому новому миру. Всё вокруг было наполнено сияющим совершенством жизни, но сам он был мёртвой пустой оболочкой. Безупречная и чистая мелодия открыла Кириллу его самого, и увиденное разорвало грудь жгучей болью… Не мёртвый, но уже не живой, утративший контакт с миром и влачащий настолько жалкое, бесцельное, одинокое существование, что даже ему самому было не ясно, живёт он или смотрит бесконечный кошмарный сон.
Хотелось уйти — куда-то, где ЭТОГО нет. Но теперь, ЭТО было везде.
Он осел на растрескавшийся бетон.
Пение оборвалось — Эйприл услышала шорох.
— О! Ты уже тут! Вкусные были блины?
Кир не сразу понял, о чём она говорит. В голове не укладывалось, что с коралловых губ невесомого создания, могут слетать не только волшебные звуки, но и слова о каких-то блинах!
— Чего?
— Завтрак! Ты его съел? Я старалась!
«Старалась? Он появляется сам по себе, ты просто достаёшь тарелки из шкафа!»
— Это что за язык, и откуда ты его знаешь?
— Кир! Ну зачем? — Эйприл наклонила голову и смотрела теперь с укоризной. — Зачем анализом губить красоту? Превращать сияние небес — в бомбардировку атмосферы заряженными частицами, белеющий в океане парус — в тряпку на палке, а девушку — в пронизанное миллиардами трубочек мясо? Глядя на мир таким образом, ты не найдёшь сил жить… Ничего я тебе не скажу. Хочу, чтобы ты был счастлив!
В её глазах снова что-то мелькнуло.
— Да и не нужно тебе ничего знать!
— Эйприл, зачем ты пришла?
— Для существования одного, нужен второй — иначе, исчезнет и первый… Как определить себя, если другого нет? Отчего, так тягостно одиночество? Не оттого ли, что оно — угроза?
— Врёшь! — он помолчал. — Всё меняется…
— В каком это смысле?
— Разве не видишь? — Кир сорвался на крик. — От того, что было раньше, тут ничего не осталось!
Девчонка поморщилась.
— Зачем так кричать? Разумеется, здесь всё меняется. Место такое… Если Станции что-то понадобилось — создаст. Если больше не нужно — разрушит. И что?
— Разрушит! Вот именно!
— Кир, ты слишком сосредоточился на разрушении… Зачем? Его ведь и нет, по сути. Новое должно появится, старое уйти. Вот и всё. Вечное созидание!
— Конечно! Не тебя ведь стирают! Можно пофилософствовать!
Эйприл отвернулась. Кир продолжал:
— Видно, есть в тебе что-то, чего нет во мне. То, что этому миру нужнее… — его голос был еле слышен. — Я чувствую, ты — другая. Не та Эйприл, которую я повстречал… Ты растёшь. А меня с каждым днём всё меньше… — он добавил с отчаянием: — Ведь ты уже выше меня!
Глядя в сторону, Эйприл сказала:
— Выше? И что с того? Девчонки ведь раньше взрослеют… Может, я тебе вовсе не враг.
Но сама уже в это не верила.
Полёт
Солнце упало на город, разбившись на тысячи сверкающих граней. У нас есть часа полтора, затем — всё окутает тьма…
Ветер крепчает, надвигается буря. Пыль превращает обычный, фиолетово-золотистый закат в кровавый.
Облака — будто безумный хирург заткнул ватой раны, от пронзивших низкий небосвод белых шпилей. И губы Мэйби, покрытые алым блеском, как рана.
Она жмёт мои пальцы — сильно, тепло. Прижимается и заглядывает в глаза.
— Как ты? Очухался?
Чёрные круги под глазами, ссадины и синяки по всему телу. Часть локонов бесследно исчезла, вместо уха — обрубок, прикрытый волосами, начёсанными с другой стороны и закреплёнными заколкой. За последние дни она похудела и ни капельки не похожа на девушку-в-самом-соку, что я встретил на пляже. Теперь она — обычный угловатый подросток.
На такую бы я не повёлся. Обошёл бы десятой дорогой.