Бугай забрался на место водителя, а блондин устроился рядом с ним. Ведьма видела в зеркале его отражение: на лице спасителя играла удовлетворённая и насмешливая улыбка.

– Погнали, Хизеши! – крикнул он возбуждённо.

Амбал тут же втопил педаль газа, и машина рванула с места.

Блондин обернулся, смерил девушку критическим взглядом.

– Пристегнись, – бросил он. – И хватит глаза пучить. Успеешь ещё офигеть.

Пистолет был большим и блестящим — совсем не таким, какой Семён взял бы на дело. Чтобы нести смерть, у него имелся воронёный ствол, изготовленный по спецзаказу знаменитым в определённых кругах оружейником Барабаном. Это, конечно, было прозвище. Настоящее имя мастера никто не называл, даже если и знал.

За пистолетом Семён нарочно ездил в Тулу – он верил, что нет ничего важнее традиций, и что мастерство принадлежит месту, а не людям.

Верил и не ошибся: оружейник поработал на славу. Пистолет никогда не подводил. Но воронёная машина смерти была только инструментом, продолжением руки.

Сверкающий же красавец, недавно приобретённый в коллекцию, дарил эстетическое наслаждение. Семён мог любоваться им, потом откладывать, а затем, спустя некоторое время, опять подходить, чтобы прикоснуться к серебряной поверхности, ощутить тёплую фактуру деревянных накладок на рукояти. Это было произведение искусства, услада глаз. Семён даже не собирался из него стрелять. Он вообще не любил бессмысленную пальбу. Профессионал нажимает на спусковой крючок либо чтобы убить, либо чтобы потренироваться убивать – так он считал.

Держа одну руку на пистолете и слегка поглаживая его, Семён другой придвинул к себе ноутбук и ещё раз вгляделся во врага Господа. Именно так он воспринимал всех, на кого получал заказы, – вне зависимости от пола, возраста, национальности и веры. В этом плане Семён был космополитом.

На это раз на него смотрело молодое лицо, ничем особо не выделяющееся. Семён не обратил бы на него внимания в толпе, да и никто, скорее всего, не обратил бы. Подобные люди встречаются сплошь и рядом – они составляют фон, поток, живую реку мегаполиса. Семён и сам относился к ним. Оставаться незаметным, не обращать на себя внимания — искусство, которому он научился в своё время прежде всего.

Семён внимательно всматривался в черты лица, стремясь запомнить их так, чтобы даже в темноте не оставалось сомнений, кому предназначена вылетевшая из ствола пуля. Он не знал, в чём вина этого человека. Его это не интересовало. Инквизиция сделала свой выбор, а Семён верил, что она не ошибается. В конце концов, она боролась с нечистью в течение веков — сначала открыто, а затем, когда нравы изменились, тайно.

Он бросил последний взгляд на экран, взял пистолет. Свет от настольной лампы отражался в его отполированной поверхности подобно маленькому солнцу. Пришло время помолиться: если Богу угодно, чтобы человек на фото умер, он не откажет Семёну в своей милости. Как пистолет являлся инструментом в руке человека, так Семён был оружием в руке Господа.

Иконостас располагался в красном углу. Убийца встал перед ним на колени, трижды перекрестился и ударился лбом об пол. Он начал молиться горячо, но молча – только быстро, как в лихорадке, шевелились сухие губы.

Спустя четверть часа Семён поднялся. К заказу он должен приступить только через несколько дней — так велел отец Илларион, всегда отправлявший ему информацию о приговорённых. Почему понадобилась задержка, не сообщалось, но Семёна это и не интересовало: его задача – мочить тех, кто ступил на путь мерзости.

Так или иначе, выдалось свободное время, а у Семёна ещё раньше наметилось одно дельце, которое он непременно хотел провернуть. Взглянув на часы, он стал одеваться. Делал он это медленно, словно обдумывая каждое движение. Поверх рубашки надел кобуру, куда сунул пистолет (воронёный, конечно, а не блестящую игрушку), за голенище высокого ботинка заткнул нож. В прихожей внимательно осмотрел себя в зеркало, надел старую выцветшую куртку и вышел из квартиры.

На лестничной площадке было темно: кто-то снова вывернул лампочку. Семён давно хотел узнать, какой урод этим занимается, но никак не мог подкараулить вора. Что бы он с ним сделал, он не думал – надеялся на вдохновение и экспромт. Он вообще чаще всего рассчитывал на то, что Бог вразумит и направит его. Правда, только когда дело касалось того, что он считал мелочами жизни — то есть всего, что не было связано с работой.

Семён вышел на улицу, по привычке огляделся, застегнул куртку — вечер выдался прохладным — и двинулся к Калинкину мосту.

Он был рад, что ему удалось счастливо избежать встречи с другими жильцами, которые любили покурить на лестнице и поприставать с никчёмными, как считал Семён, разговорами. В особенности его раздражала одна надоедливая старуха, обитавшая на первом этаже и словно нарочно поджидавшая проходивших мимо жильцов, чтобы пожаловаться на что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Судя по всему, она стояла в прихожей и прислушивалась. Стоило раздаться на лестнице чьим-то шагам, как она поспешно открывала дверь, высовывала узкую лисью мордочку и начинала громко вещать, возмущённо причитая на все лады.