Он взглянул на меня из-под длинных ресниц и шаловливо улыбнулся. А потом провел пальцем по экрану влево. Рядом с 273 днями тщательно собранных «люкизмов» появился красный значок корзины.

– Люк! – Я испугалась и попыталась выхватить свой телефон, но Люк вытянул руку вверх, так что я не могла до него дотянуться. Моему цитатнику грозила верная смерть.

– Шучу. Я бы так не поступил.

Он провел по экрану вправо, и красный значок исчез. Люк бросил телефон на одеяло, привлек меня к себе и поцеловал.

О таком поцелуе я мечтала, когда мы дурачились у окна: медленном, неспешном, терпеливом и дразнящем, нежном и жадном – все одновременно. Как же приятно было целовать Люка! С ним было здорово заниматься чем угодно, но целоваться мне нравилось больше всего.

Он уложил меня на кровать, навис надо мной и вжал мои плечи в матрас.

– Ты самая классная девчонка из всех, что я знаю.

Я хлопнула его по руке.

– У меня уже есть цитата на сегодня! Не хочу, чтобы пришлось выбирать.

– Ты всегда меня удивляешь. Я еще не встречался с девчонкой, которая все время заставала бы меня врасплох.

Он расстегнул очередную пуговицу.

– Ну вот, теперь ты выпендриваешься.

– А еще у тебя сногсшибательная фигура, и я все время тебя хочу.

Он расстегнул последнюю пуговицу.

Я закатила глаза.

– Ты зашел не в ту степь. То же самое мог сказать любой парень.

А люкизмы всегда были особенными.

– Эй! – Он опустился на локти и посмотрел мне в лицо. – Серьезно, я очень тебя люблю. И ты мой лучший друг. Ты же знаешь?

Я порывисто вздохнула. Меня поразило не признание в любви – это мы повторяли друг другу каждый день, – а слова про «лучшего друга». По телу прокатилась неожиданная волна грусти, я невольно повернулась в сторону дома Ханны.

Она разбила мне сердце, взбесила меня, и не факт, что мы когда-нибудь помиримся, но Ханна семнадцать долгих лет была моим лучшим другом. И я не собиралась отдавать это звание никому другому. Даже Люку.

– Ты в порядке? – спросил он.

Я повернулась к нему.

– Да.

– Уверена? Взгляд у тебя печальный.

– Все нормально. – Я глубоко вздохнула и улыбнулась. – Я тоже тебя люблю.

Уж эти слова дались мне легко.

Еще никогда я так быстро не переодевалась из своего платья для церкви в спортивный костюм. На глаза накатывали слезы обиды. В дверь постучали, и я закусила губу, чтобы не заплакать.

Мама заглянула в комнату и, увидев, как я одета, поинтересовалась:

– Выходишь на пробежку? Прямо сейчас?

– Ага.

– Посреди разговора?

– Нет. Для меня разговор окончен. А вы с папой болтайте сколько влезет.

Просунув ногу в кроссовку, я села на край кровати. Мне все еще не верилось в то, что я услышала от родителей. До выпуска всего три месяца. Я думала, что уж о высшем образовании мне волноваться не придется, и вот оказалась в подвешенном состоянии. Я наклонилась, чтобы завязать шнурки, но пальцы слушались плохо.

– Знаю, Ханна, ты расстроена. И я тебя в этом не виню. – Мама присела рядом и потянулась было положить ладонь мне на колено, но передумала, и ее рука неловко застыла в воздухе, прежде чем опуститься на одеяло между нами. – Твой папа хотел сделать как лучше, ради…

– Только не говори, что ради меня! – огрызнулась я. – Скажи честно: ради школы. Он, как обычно, старается для своей школы!

– Это не так. Ты несправедливо его обвиняешь, Ханна. Да, твой папа многим пожертвовал ради школы, но и для тебя он сделал немало. Больше, чем ты думаешь.

Я подхватила вторую кроссовку с пола, надела и стала поспешно шнуровать. Мне не терпелось как можно быстрее убраться отсюда. Помчаться по твердому асфальту, наполнить легкие обжигающим воздухом.

Я молчала, а мама продолжала говорить.

– Он сделал вложение, и оно должно было уже окупиться. И скоро обязательно окупится, вот увидишь, и все от этого только выиграют. Школа. Наша семья. Твое будущее. Пускай с первого взгляда этого не понять, но папа поступил так ради тебя, Ханна.

Я чуть не рассмеялась ей в лицо.

– Он потратил деньги, отложенные мне на учебу. Скорее всего, теперь я не попаду в Бостонский университет. И ты говоришь, что он сделал это ради меня?