– Я это, могу,- сипел молодец,- ну, огнем любви... А когда к вам мама с сестрой прилетают?

– Теперь уже послезавтра, а, может, и через неделю... Нет, вы не знаете что это такое: огромная пустая квартира... Не знаете, ведь вы женаты, наверняка женаты! И ваша милая жена ждет вас там, далеко-далеко - за полями и снежными вершинами...

– Нет! Я нет!
– Лысоватый в ужасе отдернул свою руку и, бросив чемодан, стал за спиной судорожно срывать с безымянного пальца обручальное кольцо, рискуя в горячке оторвать себе пару фаланг.- Я нет! Ну там, холодная квартира, одиночество... Даже борща нельзя не покушать - сготовить некому,- канючил он в ухо незнакомке, забыв о чемодане.

– Не лгите! У таких мужчин всегда есть жены: маленькие, любящие, уютные. (Ну уж нет, лысоватый рассказал бы ей какие они любящие да уютные!) Этого просто не бывает, чтобы такие сильные, благородные и мужественные (живот молодца снова начал прилипать к позвоночнику, и он даже хрипло засипел от напряжения), такие, такие... Что я говорю! Прощайте, прощайте, вам надо лететь!

Очередь у стойки регистрации уже рассосалась, и успокоившаяся публика, отправив свою поклажу по ленте транспортера на суд грузчикам, меланхолично направлялась в зал ожидания.

Лысоватый затравленно посмотрел на стойку регистрации потом на красотку, которая чутко уловив смятение чувств молодца, тут же зашмыгала носом и почти закричала:

– Одна в огромной пустой квартире без капли человеческого тепла! Ах, улетайте, вам пора... А мне, а мне...

– Я никуда не лечу!
– заорал лысоватый больше самому себе, чем ей, и схватил томную красавицу за руку, чтобы чего доброго не исчезла, хотя она и не думала убегать.

– А как же билет?
– тревожно спросила она, с любовью глядя на него своими большими карими глазами.

– Плевать на билет! Порву!
– щедро пообещал сердцеед, теряя чувство реальности и ощущая лишь исключительное личное счастье, поскольку положил свою по-жабьи влажную и уже холодную ладонь на спину красотки Красотка передернула плечами, и он поспешил приписать это пылающей в ее душе страсти.

– Ой!
– вскрикнула незнакомка.- Что вы, такие деньги!

– А что мне деньги, когда это, ну, в огромной пустой квартире!

– Но что скажет та далекая и нежная, так любящая вас? Она будет страдать! Ах, как она будет страдать!.. Ой-ой, сейчас уже рейс закроют, сдавайте же скорее свой билетик, милый. Ну же, быстрее!
– И красавица, взяв лысоватого за руку, с силой потянула его, как теленка, к кассе.

– А они возьмут?

– Возьмут, возьмут. Я их порядки знаю, вы даже свои проценты не потеряете.

Сообщение о процентах приятно обрадовало уже плывущего по жарким волнам воображения молодца: он прикинул, что приключеньице обойдется ему задаром.

– Вот, пассажир сдает свой билет!
– закричала Оксана Николаевна удивленной кассирше, указывая на лысоватого, который не отрывал восхищенных глаз от шеи, плеч, спины и всего такого прочего этой шикарной дуры, втюхав-шейся в него по уши.

– Так вы не летите, молодой человек?
– спросила кассирша, недоверчиво глядя на лысоватого.

– Нет.

– Точно не летите? Ведь вы часть денег теряете.

– Это ничего, девушка!
– сказала Оксана Николаевна, беря из рук лысоватого паспорт с билетом и протягивая их в окошко кассы.- Иди, милый, подожди меня там, я сейчас с ней разберусь,- шепнула она молодцу, который в полном расслаблении ослепленного вожделением ума, качнувшись, отвалил от кассы в пространство огромного зала.

– Что это с ним?
– спросила кассирша Оксану Николаевну, удивленно глядя вслед лысоватому.

– Рук перед едой не помыл. Диаррея.

– Что-что?

– Понос.

– Ой, ему же лететь надо!

– Ничего, дня через три будет в норме.

– Так я на вас выписываю?

– Да-да, девушка, пожалуйста, переоформляйте билет, ведь уже посадка началась, а мне еще проститься надо,- сказала Оксана Николаевна, торопливо протягивая кассирше свои документы и деньги.- А сколько он теряет при сдаче билета?..

– Ну вот, я все устроила.- Незнакомка протягивала расплывшемуся в идиотской улыбке молодцу деньги и паспорт.- Тут ровно столько, сколько билет стоит. Правда, хорошо?

Лысоватый только глупо улыбался и все пытался обнять красотку за бока, однако та мягко, но решительно отстраняла его руку.

– Ну, не надо милый, не здесь. И все же у меня душа болит за ту, далекую, нежную, любящую...

– Да хрен с ней, с далекой!
– совсем уже расслабился молодец. Липкие пряди на его макушке встали дыбом, приоткрывая всем окружающим жирно блестящую вершину горящего нетерпением естества.