– Войти можно?

– Входи, пока не внесли!
– И вся компания гнусно загоготала.

В грязной, насквозь прокуренной комнате вокруг пластикового кухонного стола, по всей видимости доставленного сюда со свалки, сидело еще трое пьяных гостей. Стол был уставлен всевозможными пузырьками и бутылками, немытыми стаканами и разнокалиберными тарелками с высохшими холодными закусками, вышедшими из употребления более сорока восьми часов назад и обильно сдобренными пеплом.

– Во, братва, сам пришел. Я его шугнул тут намедни, чтоб не клеился к моей бабе, а он опять у нее сидит. Думаю, пора восстановить справедливость.

– Восстанови, Валера!
– вопили собутыльники.- Сегодня же!
– веселилась братва.

– Минуточку,-спокойно сказал Юрьев,- все те слова, которые я только что слышал из-за стены, они, надеюсь, адресовались не вашей соседке?
– И Юрьев указал на стену, за которой помещалась Иринина "хрущевка".

– Во дает лысый!
– загоготал сосед.- Ей, ей, моей ненаглядной, а кому ж еще.

– Вопросов больше нет,-сказал Юрьев, глядя себе под ноги, и расчетливо пробил глупо улыбающемуся и дышащему трехдневным перегаром Валере левой снизу в челюсть, вытягиваясь при этом в струнку и почти вставая на цыпочки.

Левая рука помнила свою работу: сосед сначала резко откинул назад голову, потом качнулся вперед и упал Юрьеву на грудь. Пытаясь зацепиться за Юрьева, Валера как-то тихо и безнадежно сполз на пол.

Зло вспыхнув глазами и предвкушая легкую поживу, братва с готовностью повскакивала со своих табуреток.

Не сходя с места, Юрьев все так же спокойно вырвал своей левой рукой справа из-под мышки помповик и передернул затвор.

– Ну что, пошумели? Теперь я пошумлю!
– и, наведя ствол в самый центр стола, он спустил курок.

Выстрелом, подобным пушечному в ограниченной кубатуре чахоточной "хрущевки", с открытого настежь окна сорвало липкую занавеску, а "праздничный" стол со всем вонючим содержимым разнесло вдребезги.

– Ну, погуляли, братва, и будет. Пора по домам. Сорок пять секунд - подъем! Выходи строиться!
– кричал Юрьев лежащей рядом с обломками стола насмерть перепуганной компании.

Он еще раз передернул затвор, и братва, вращая обезумевшими от неожиданности глазами, с готовностью повскакивала на ноги.

– Я теперь там (Юрьев показал рукой на стенку) живу. Думаю, больше вас здесь не увижу. Правильно думаю?

– Верно, мужик,- мотнул головой один из братвы и спиной двинулся к выходу, не сводя глаз с Юрьева и вытирая рукавом с лица кровь - результат покаянно брызнувшей стеклом початой бутылки водки.

– Я не люблю вас,- сказал Юрьев,- поэтому прошу больше мне не попадаться. Братве, мгновенно протрезвев, выскочила на улицу и, не оглядываясь, наперегонки устремилась вдаль.

– А тебе, тухлый мой соседушко, неделю на сборы и обмен. Через неделю увижу здесь - приведу приговор в исполнение.- Юрьев кивнул на помповик.-И народ мне только скажет спасибо. Веришь?

Валера испуганно закивал головой: Извини, брат, я не знал. Ошибся, исправлюсь... Во!-с угодливой улыбкой он протянул Юрьеву передний зуб результат его удара.- Вылетел, а я уж хотел идти вырывать! Ну, спасибо!
– И Валера гаденько захихикал, словно приглашая соседа разделить свою большую радость.

На пороге Юрьев обернулся.

– Неделя. Уяснил?

– Уяснил, уяснил, начальник!

Вернувшись от соседа со словами: "Ничего страшного, у них там шкаф упал!" Юрьев неожиданно наотрез отказался от бутылки вина и закончил обед горячим чаем, невозмутимо его прихлебывая под неотрывными взглядами изумленной Ирины и смеющегося Игоря.

После обеда он засобирался к себе домой, но уже успокоившаяся и повеселевшая Ирина тоном, не терпящим возражений, сказала:

– Юрьев, я тебе уже постелила, тебе надо поспать... И, кроме того, кто в следующий раз там,-Ирина показала рукой на стенку, за которой теперь стояла гробовая тишина,- шкаф уронит?

Юрьев только пожал плечами.

– Юрьев, останься. Игорю нужен отец...

– А тебе нужен муж?
– нагловато спросил Юрьев, осовевший от обильной еды.

– У меня уже есть.

– И кто он?

– Дурак,-сказала она, грустно улыбнувшись, и отвернулась к окну, боясь обнаружить слезы.

Юрьев спешил на Московский вокзал. Поезд Крестовского уходил около десяти часов утра.

Юрьев был одет в тщательно отутюженный серый костюм в полоску и новые черные туфли (Ирина настояла). Белоснежная сорочка небрежно подчеркивала красноватый загар его крепкой шеи. Даже легкая желтизна вокруг глаз (последствия синяков) и глубокий порез на щеке не нарушали спокойной законченности лица уверенного в себе человека. В руке он , нес тяжелый сверток.