Смотрю, что из меня выходит: шоколадка вчерашняя и картошка. Снова какая-то слизь, похоже, вода. А я блюю и не могу остановиться. Так же больно! Мне кажется, желудок будет ещё долго болеть после такого. Нужно минералки выпить — все советуют, но я опять пью воду из-под крана, наливаю её в стаканчик, в котором обычно стоят зубные щётки. Мы привезли его с моря. В нём под дном — полость, где плавают всякие ракушки. Я наливаю туда воды, на сей раз горячей, и жадно пью, заливаюсь ею. А после опять блюю. Блюю и пью. Наконец я подхожу к унитазу и вновь напрягаю пресс, меня должно вывернуть, но не выворачивает. Походу, всё.

Я плачу, мне больно, во рту мерзко, как будто бы туда бомж кончил, и глаза слезятся. Холодно, я вся дрожу, закутываюсь в мамкин халат и всё равно не могу согреться, я здорово так промёрзла. Беру щётку, пасту и начинаю чистить зубы. Паста вообще сладкая, на фоне мерзкого кислотного привкуса блевотины. Сто раз промываю рот. Решаю, буду ли ещё блевать, но больше не хочу. Никогда больше не будут бухать, никогда! Во рту даже немного отдаёт тем ликёром с золотой стружкой. Найду бутылку и выброшу, не буду допивать. Чёрт! Какая же мерзость, как же мне плохо!

Захожу на кухню, заглядываю в холодильник, беру мамкин боржоми. Открываю. Нужно целую бутылку выпить, чтобы желудок промыть, но в меня не влезает целая. Возвращаюсь в заблёванную ванную и пытаюсь отмыть её водой. Но вода здесь не подходит, всё какое-то склизкое — не отмыть. Поливаю средством и тру тряпочкой, пытаюсь отодрать эту слизь. Это же всё во мне было! Боже, как неприятно! А запах! я сейчас ещё раз блевану минералкой.

Выхожу из ванной, у меня ни на что больше не остаётся сил. Возвращаюсь в комнату и вижу эту дурацкую бутылку. С отвращением смотрю на неё. Снимаю мамкин халат и ложусь в постель. Мне больно, мне плохо, у меня всё болит, меня все бросили! Меня никто не любит, меня никто не хочет, а бухло всё только усугубляет. Больше никогда-никогда не буду бухать! Закрываю глаза; голова болит. Я устала, я так устала, мне уже даже себя не жалко. Ничего не хочется — только сдохнуть! Скорее бы мои страдания закончились! Я не помню, как уснула, помню, что разбудил меня звук открывающейся двери. А я глаза никак не могу разуть, болит живот, во рту всё тот же запах перегара, его никак не перебивает ментоловый вкус нашей пасты. Надо было съесть целый тюбик, наверное, чтобы перегара не чувствовать.

— Юль, ты дома? — слышу мамкин голос. Она стучится в дверь моей комнаты.

— Да, мам, — отвечаю, а сама пытаюсь открыть глаза.

Она заглядывает и смотрит по сторонам.

— Ты одна?

— Как видишь. — Я сонно потягиваюсь. Хотя меня всё ещё жутко мутит.

— Ты что, бухала? — улыбается мамка и смотрит на недопитую бутылку ликёра.

Я не знаю, что ответить.

— Юль, у тебя что-то случилось? — мамка прямо в одежде подходит ко мне и садится на краешек кровати.

— Ничего, — сухо отвечаю я.

— Да я же вижу, что у моей девочки не всё в порядке. — Я чувствую всю её любовь в этих словах. Чувствую, как она из-за меня переживает, и мне становится жалко себя ещё сильнее.

— Ничего не случилось. — Я закутываюсь в одеяло с головой и плачу. Мне так себя жалко!

— Прости, прости доченька! — Она поглаживает меня по одеялу. — Захочешь выговориться — приходи, я на кухне.

— Хорошо, мамочка, — отвечаю я и продолжаю рыдать.

Она тихо выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. А я лежу и плачу, мне так жалко себя, такую мелкую и несчастную! За что мне это всё, почему все шишки на меня сыплются? Все вокруг такие счастливые ходят, а я — горе луковое! Мало того что бестолковая, ничего не умею, только зубрить уроки — ни спорта, ни хобби никакого, ничего, так ещё и влюбилась в девушку. А она оказалась нормальной и отшила меня. И поделом мне, другая бы ещё и пощёчину влепила! И было бы за что. Да что ж я такая бездарная?! И главное — никто не виноват.

Слышу, как мамка пылесосит в комнате, и думаю: сидела одна дома, могла хотя б убраться. Ничего не делает Юлечка, никому не помогает. Ни на что не годная, тупая лесбиянка — вот кто я! И как мне с этим жить? Как?!

Лежу под одеялом, заливаюсь слезами. Слышу, как мамка по комнате ходит и вещи по местам раскладывает. Садится ко мне на кровать.

— Поплачь, Юлечка, поплачь, легче станет. — Она берёт со стола бутылку и вертит её в руках. — «Золотая пыльца», — с улыбкой читает она. — Хороший ликёр?

Я выглядываю из-под одеяла и смотрю на неё:

— Нет, — сквозь слёзы улыбаюсь я, — палёнка какая-то.

— А ты не траванулась, случайно? — смотрит она меня.

— Всю ночь блевала, — говорю я и бросаюсь в её объятия. Она обнимает меня и прижимает к себе. А я плачу.

— Ну не плачь, не плачь, не расстраивайся, хватит уже, — уговаривает меня мамка. — Рассказывай, что случилось. Это как-то с Сашкой связано?

Молчу, ничего не отвечаю.

— Ладно, не буду тебя допрашивать, выплачешься — сама всё расскажешь.

— Да нечего особо рассказывать, мам. Мне плохо, мне так плохо! Я не думала, что мне когда-нибудь будет так плохо.

Мама гладит меня, как маленькую, по спинке:

— Юлечка, так бывает. Такое случается гораздо чаще, чем нам бы того хотелось. Но ничего не поделаешь, это жизнь. Мне в своё время тоже пришлось нелегко. Но, как видишь, выжила.

— Я знаю, мам, знаю, — всхлипываю я.

— А чего ты мой халат вырядилась? — улыбается она.

— Я всегда в нём хожу, когда тебя дома нет.