Надеюсь, она тоже не может выбросить меня из головы и мучается точно так же, заставляя себя быть «нормальной». От этой «нормальности» одни только беды, так что лучше я буду собой. Хочу лизать, и чтобы её писюшка пахла шоколадом и маракуйей. Хочу именно этот запах. Хочу её!

Я — девочка, я не хочу думать. У меня голова забита дурацкими фразочками из контактика. Хочу быть ранимой и нужной, хочу, чтобы обо мне заботились. А я ей за это буду писюшку лизать. Думаю, это равноценный обмен. На самом деле всё это мелочи, производные от такой штуки, как любовь. Лизать, сосать, рожать и трахаться. Терпеть, страдать идут к ним бонусом. Дурацкая любовь! Почему не может быть только приятно, почему обязательно должно быть больно? С ней очень тяжко, просто невероятно! Но без неё ни в чём нет смысла. Зачем всё это, если нет любви?

У меня пресс болит после вчерашней блевотины. Выхожу из ванной и иду в свою комнату, нахожу новые трусики и маечку, чистые носочки и тапочки. Немного подкрашиваюсь. Я уже и по дому хожу накрашенная. Не могу смотреть на себя в зеркало, когда у меня не подрисованы стрелки.

«И кого ты тут возбуждать собралась? Ты же из квартиры не выходишь?» Ответ крайне прост: себя. Обожаю любоваться собой, хочу быть всегда красивой. Я вообще люблю себя, сплю с собой, сама с собой хожу в душ и сама с собой занимаюсь сексом. «Заниматься сексом» — это как-то вульгарно звучит. А с собой я занимаюсь любовью, лижу свои пальчики после того, как потрогала себя там. Я вообще жуткая извращенка. А вдруг я нормальная, и мне просто не хватает любви. А мне ведь её так немного надо! Ну, чуточку, совсем чуть-чуть. Капельку любви…

Захожу на кухню, вся в своих мыслях, улыбаюсь себе самой.

— О-о-о, Юлечка! Ну, сегодня ты хоть в себя пришла, — радуется мамка.

— Да, — говорю я, — просто бывает такое, что мне надо поплакать.

— Забухать и поплакать, ты хотела сказать. Я твой ликёр в холодильник поставила, если снова захочешь…

— Никогда в жизни и ни за что больше! Мне и одного раза хватило, — качаю головой.

— Ты после шампанского говорила то же самое.

Вспоминаю шампанское, и мне становится смешно. Да, жаль, что у нас с Сашкой ничего не получилось, а так всё хорошо начиналось!

— Ну, садись. — Мама пододвигает мне стул. — Рассказывай. — Она кладёт мне на тарелочку кусочек тортика и ставит чашку дымящегося чая.

— Не хочу рассказывать, — говорю, отламываю кусок тортика ложечкой и кладу его себе в ротик. М-м-м, то, что было нужно! Мамка знает, что я люблю. Как же давно я мечтала об этом тортике! А про шоколадку с цельными орехами даже вспоминать не хочу.

— С Сашкой поссорилась? — гадает мать.

— Ну, можно и так сказать, — уклончиво отвечаю я.

— Так, а чего сама бухала, а не с подругой? — Моя мамка такая современная. — Вика же, вроде, хорошая девочка. Или она не пьёт?

От воспоминаний о Вике мне становится хуже и всякий вкус пропадает.

— Мама, не надо, не гадай, я тебя прошу, — едва слезу не пускаю.

— Всё. Хорошо, хорошо, не буду! Сама захочешь и всё расскажешь.

«Ага, сейчас я тебе расскажу! Наверное, «приятно» узнать, что твоя единственная дочь — лесбиянка! Мне страшно признаться, хотя она всё равно когда-нибудь об этом узнает. Я бы предпочла как можно дольше ей не рассказывать — по крайней мере, до того как мы с Викой помиримся.

— Чего замолкла? Ешь, давай. — Она пододвигает ко мне тортик.

Я отламываю ещё кусочек, кладу его в рот, но уже не чувствую вкуса. Мне ничего не хочется — только прижаться к Вике, почувствовать её тепло своим телом и снова стать живой. Хочу тереться об неё, хочу чувствовать её вкус. Хочу её больше всего на свете! Мечтаю о ней; мне кажется, я больна ею.

Но больше всего я хочу, чтобы она была счастлива, и потому не стану ей звонить. Сама позвонит, если поймёт, что без меня не может жить. А если так и не помёт… я сейчас расплачусь.

«Будь счастливой, Вика, и живи как можно дольше! Люблю тебя!» — чуть не в голос шепчу я, едва шевеля губами.

— Он что, тебе изменил? — снова гадает мама.

— Сашка? — теряюсь я.

— Ну да, а кто ж ещё? Или ты с кем-то другим встречалась?

Я густо краснею.

— Да нет, ни с кем, вроде. — Теряюсь, не знаю, что отвечать.

— Так что же? — допытывается мать.

— Нет, он мне не изменял.

— А что тогда… просто поссорились? Скажи, не молчи.

— Песня такая есть, — улыбаюсь я.

— Не уходи от темы, — насупливается мать. — Я должна знать, почему моя Юлечка плачет.

«Моя Юлечка»… Мама умеет подобрать слова.

— Ну-у-у! — подгоняет она меня. — Вы поссорились? Расстались?

Молча опускаю глаза.

— Я-а-асно. Поссорились, значит, и ты решила забухать в одиночку. Подруг бы хоть позвала, пообсуждали бы его, какой он козёл и как он тебя не ценит.

— Мам, всё не так как ты думаешь, — пытаюсь я выкрутиться. Нужно было заранее продумать, что говорить, чтобы сейчас не «плавать».

— Ты ему изменила? — смеётся мать.

— Ну-у-у-у, в общем да, можно и так сказать… — Я пытаюсь больше ничего не выдавать.