Мама говорила, что папа почти ничего не помнил о своей жизни до призыва в армию. Он намертво заблокировал воспоминания о детстве, а если что-то и вспоминал, то никогда мне не рассказывал. Я постоянно спрашивала его, как выглядели его родители, чем они занимались, как он думает – понравилась бы я им. Но каждый раз он отвечал, что не помнит, и менял тему разговора. Мама говорила, что папины родители были алкоголиками и умерли задолго до их знакомства. Но она кое-что о них слышала – от папы, но чаще от других родственников.

– Это хорошо, что он не помнит, Ким, – говорила она. – Оставь его в покое.

Когда другие отцы на вечеринках и барбекю пили пиво, папа стоял в стороне с пластиковой кружкой из «Данкин Донатс» и пил только чай. Я никогда не видела, чтобы он пил спиртное. Он всегда носил с собой запас чайных пакетиков и постоянно находился в поисках кипятка. Когда я впервые услышала слово «трезвенник» (англ. teetotaler), то решила, что оно придумано специально для папы – человек, который пьет только чай (англ. tea – чай).

Я представить себе не могла, что папа когда-то был мальчиком моего возраста. Мне казалось, что он родился уже взрослым.

– Значит, мишки Гамми не живут в телевизоре?

Я ожидала настоящего откровения, но папа уже о чем-то задумался. Больше он никогда не говорил о том, как вскрыл свой телевизор и встретил Хауди Дуди… или не встретил. Но тут он вернулся, отмахнувшись от этого воспоминания, как от досадливого комара.

– Прости, малыш… Изображение мишек Гамми передается с помощью электромагнитных волн, которые потом преобразуются в картинку внутри телевизора.

– Значит, они живут где-то в другом месте?

Папа широко улыбнулся. Папины дни были очень веселыми.

Наконец пора было выходить из дома. Занятия в детском саду начинались около полудня, поэтому мы с папой сначала заходили в кулинарию, и он покупал мне вареное яйцо и пакетик сока. Мы парковались где-то возле воды и перекусывали, кидая кусочки черствого хлеба уткам. Папе всегда было по-настоящему интересно, о чем я думаю. Он не был похож на других взрослых – никогда не делал вид. Ему действительно было интересно. В папины дни он спрашивал, чему нас учат в школе, обсуждал со мной новости и выяснял мое мнение о мире, в котором я росла.

Мои знания о мире ограничивались домашними животными, бабушкой и дедушкой и уроками танцев. Но разговоры с папой мне очень нравились. Я старалась произвести на него впечатление. Хотела, чтобы он считал меня такой же интересной, как он сам. Поэтому я выдумывала истории, рассказывала, что свалилась с трапеции во время перемены или спасла целую кучу котят от соседской собаки.

Папа слушал очень внимательно и расспрашивал меня о моих приключениях, позволяя добавлять все новые и новые детали. А когда мне не хватало воображения, он сам подсказывал какие-то сюжеты, убеждая меня в том, что я сама это придумала. Я ни на секунду не сомневалась, что он верит мне целиком и полностью.

Каждый вечер перед сном я представляла себе актера Джорджа Бернса и просила у него то, чего хотела больше всего на свете. Я просила новую куклу и лучшую подругу. А еще – чтобы наш дом сгорел дотла.

Я имела весьма туманное представление о религии, но однажды смотрела кино про Бога. Бог был похож на Джорджа Бернса, создавал всем проблемы и исполнял желания. И я всем сердцем приняла его как своего спасителя.

Родители мои о Боге не говорили. Мама воспитывалась в неортодоксальной еврейской семье, папа был истинным католиком. Оба они объяснили мне основы своих религий так же, как рассказывали о странах, откуда приехали их семьи. Немцы очень пунктуальны. Католики верят в Иисуса. Австрийцы похожи на немцев, только чуть пониже ростом. Евреям пришлось пометить свои двери кровью, чтобы Джордж Бернс не убил их первенцев. Мы едим мацу на Пасху и ветчину на Хануку. И я была твердо уверена, что Рождество каким-то образом связано с моим днем рождения. Все это казалось мне совершенно нормальным.

Каждую ночь я молилась об одном и том же, но утром, проснувшись, обнаруживала тех же кукол, с которыми заснула накануне (ладно, допустим, если у меня выпадал зуб, то шансы найти утром в постели новую куклу значительно возрастали). У меня по-прежнему не было подруг, а дом благополучно стоял на старом месте.

Я целых два года молилась каждую ночь. И чем больше я молилась, тем грязнее становилось в нашем доме. Но я понимала, что Бог занят. В моем классе была девочка, которая, когда ей было два года, сунула руку в пищевой процессор. На этой руке у нее остался лишь большой палец и часть мизинца, но она отлично научилась делать все необходимое другой рукой. Думаю, она была бы не против пожить в грязном доме, если бы ей вернули пальцы. И наверняка она стояла в списке Бога выше меня.

Родители редко бывали дома, но груды хлама и бумаг заполняли все свободное пространство, словно двигаясь сами по себе. Бумагами мы называли папины стопки, потому что чаще всего он собирал именно бумагу. Но груды, громоздившиеся по всему дому, состояли не только из бумаги. Трудно было угадать, что папа сочтет важным. «Бумагой» могла стать газета или разбитая рама для картины, инструменты, пропотевшая бейсболка или то, что выпало из карманов и сумочек пассажиров автобуса. Эти бумаги копились на кухонном столе, а потом на диване. В конце концов, мы стали вести семейную жизнь в изножье родительской кровати.