Шрифт:
Первые три часа пути прошли незаметно. Вадя перебивал нас всех, острил, выказывал свою эрудицию в самых неожиданных вопросах, и вдруг замолчал. То ли иссяк, то ли устал. Я стал мучительно думать, о чем бы мне заговорить, чтоб поразить и Вадю, и всех слушавших его с раскрытыми от удивления ртами. Приезжавшего в Москву Риббентропа я, как Вадя, не видел, и даже линию Маннергейма мой отец не брал. Не знал я ничего и о том, что в испанских событиях участвовали советские добровольцы, и, уж конечно, не имел родственников, награжденных за боевые заслуги в Испании орденами!
Наконец я вспомнил, что два месяца назад получил значок "Юного ворошиловского стрелка" и, прикинув, что явно близорукий Вадя никак не мог похвалиться отличной стрельбой, спросил его как бы невзначай:
– А с двадцати пяти метров ты сколько выбиваешь?
Вадя смекнул, что это подвох, и сделал вид, что мой вопрос к нему не относится. Он озабоченно посмотрел в окно:
– Чего это мы застряли? Встречного ждем или что?
Поезд наш уже минут десять стоял на каком-то безлюдном разъезде.
За окнами вагона палило солнце и пели птицы. В воздухе летал тополиный пух. Белые бабочки кружились у самой железнодорожной насыпи. Здесь было много цветов: луговая гвоздика, лютики, клевер, донник. То ли я давно не был за городом, а может быть, просто после унылых московских окраин, которые мы только что проехали, но здесь действительно было сказочно хорошо.
– Поваляться бы на травке, - за отсутствием других мыслей сказал я. Пока стоим.
– Тебе вожатая поваляется.
– Вадя высунулся в окно и прислушался. Шумит... Значит, поедем сейчас. Скорый пропускаем.
И верно, мимо нас тяжело прогромыхал поезд, но не скорый. Два паровоза тащили воинский эшелон с зачехленными танками. В товарных вагонах ехали танкисты - веселые, с загорелыми лицами, кто-то даже с гармошкой.
– На маневры, - как можно авторитетнее заметил я.
Две девчонки - соседки по нашему отсеку - согласно закивали головами.
– У меня папа как раз на маневрах сейчас, - подтвердила одна из них.
– Почему обязательно на маневры?
– заявил Вадя, когда шум эшелона окончательно стих.
– Просто на новое место переезжают... Сейчас и мы тронемся.
"Вундеркинд!
– подумал я.
– Все он знает!.."
Коричневая бабочка села на стекло нашего вагона. Села, сложила крылышки и замерла. Может, отдохнуть решила или на нас посмотреть?
Прошло пять минут, и двадцать, а мы все стояли. Оказалось, что так просто в вагоне сидеть скучно. Многие ребята, к полному неудовольствию вожатой, разбрелись по вагону и по тамбурам и стали все чаще нудить:
– Когда поедем? Долго ли здесь будем стоять? Тут и станции нет, почему же остановка?
Вожатая еле успевала отвечать на вопросы и бегала по вагону, уговаривая, упрашивая, покрикивая. Она нервничала, как, впрочем, бывает всегда, когда нарушаются точные планы.
За окнами вагона опять стало удивительно тихо. Слышно было даже, как жужжат пчелы и шмели, как стрекочут кузнечики, как еле заметный ветерок временами шелестит листвой березок и где-то, не близко, мычит корова в невидимой деревне. И бабочка продолжала спокойно сидеть на оконном стекле - легкая, красивая, с чуть вздрагивающими крылышками.
Пока поезд двигался, жара как-то не чувствовалась. А теперь пригретый солнцем тесный вагон постепенно превращался в настоящую парилку.
Вдруг уже не Вадя, а я, оказавшийся возле окна, опять услышал шум приближающегося поезда со стороны Москвы.
– Еще один пропускаем!
Словно очнувшись, бабочка спорхнула с окна и полетела куда-то в сторону, вдоль состава.
Вновь тяжелый эшелон, на сей раз с пушками и автомашинами, прогромыхал по соседней колее.
Я обрадовался:
– Конечно, на маневры едут. Смотрите!
Вадя почти сдался:
– Что ж. Возможно, и на маневры.
– Ты хотел бы на маневры?
– спросил я Вадю.
– А зачем? Я же не красноармеец и не командир.
– Ну просто так. Все же интересно, - сказал я.
Вадя подумал или просто отвлекся - посмотрел в окно, потом безразлично сказал:
– Я и в кино видел такие маневры раз десять. Подумаешь!
Эшелон прошел, но опять мы остались стоять на разъезде. Это уже никому не нравилось. Самые спокойные из нас заворчали.