Одной из характерных особенностей всей мемуарной литературы о Курской битве, вышедшей во второй период, как и прежде, оставался перекос в большем освещении событий в её южной части Курского выступа, чем на севере. Тон задавал высший и старший командный состав Воронежского фронта. За эти четырнадцать лет о своём участии в боях написали: его начальник штаба (С. П. Иванов), почти все командующие общевойсковыми, танковыми и воздушной армиями (И. М. Чистяков. М. С. Шумилов, В. Д. Крючёнкин, А. С. Жадов, К. С. Москаленко [100] , М. Е. Катуков, П. А. Ротмистров и С. А. Красовский) [101] , кроме генерала Н. Е. Чибисова (38A), командиры трёх крупных подвижных соединений (А. Л. Гетман, А. В. Егоров, С. М. Кривошеин), ряд командиров дивизий, офицеров армейских управлений и дивизионных штабов (И. К. Морозов, Д. Г. Макаренко, И. А. Докукин, Н. Д. Себешко) и даже ряд командиров полков и дивизионов (Г. А. Середа, А. Р. Губаревич, Н. Е. Плысюк, М. И. Кирдянов, С. И. Чернышов) [102] . Кроме того, значительный пласт воспоминаний оставили офицеры, занимавшиеся в войсках партийно-политической работой. Хотя их книги, как правило, были на порядок менее информативны и достоверны, чем строевых и штабных командиров.

Попутно отмечу, что ещё несколько крупных военачальников, участвовавших в сражениях Воронежского фронта, хотя и прожили долгую жизнь, но из-за опалы, в которую попали именно в 1960-е гг., не смогли опубликовать свои мемуары. Хотя они, бесспорно, могли внести важный вклад в историографию битвы. В этом ряду в первую очередь следует назвать генералов С. С. Варенцова [103] и М. К. Шапошникова [104] .

Из тех, кто сражался на Центральном фронте, свои воспоминания оставили значительно меньше генералов и маршалов. Это К. К. Рокоссовский [105] , начальник тыла фронта (Н. А. Антипенко [106] ), два командующих армией (Н. П. Пухов и П. И. Батов [107] ), два начальника штаба армий (А. В. Петрушевский, В. М. Шарапов), один командир корпуса (И. И. Людников) [108] , три командира дивизии и бригады (М. А. Еншин, Г. В. Годин, М. Ф. Иоффе), а также ряд командиров дивизионного и бригадного уровня (Л. В. Грюнвальд-Мухо, Н. М. Лапотышкин, П. Н. Перелыгин). Главная причина этого – война. Значительная часть командиров армейского и корпусного звеньев, сражавшихся на Центральном фронте, не дожили до Победы, погибли на фронте или, получив тяжёлые заболевания, ушли из жизни в первые 10–15 послевоенных лет. Так, погибли заместитель командующего фронтом И. Г. Захаркин (1944) и командующий 60A И. Д. Черняховский (1945), умерли от тяжёлых заболеваний, не оставив воспоминаний, командармы П. Л. Романенко (1949), А. Г. Родин (1955), Н. П. Пухов (1958, начал писать книгу перед смертью), И. В. Галанин (1958), начальник штаба фронта М. С. Малинин (1960).

Тем не менее уже в 1970–1980 гг. мемуарная литература получит мощную поддержку государства и станет ведущим жанром в военно-исторической литературе, тиражи воспоминаний будут исчисляться сотнями тысяч экземпляров и на излете советского времени практически вытеснят научные исследования. Однако именно в конце 1950 – начале 1960-х гг. формировались основные тенденции в её развитии, в том числе и отрицательные. Одна из ключевых – нигилистическое отношение к большой роли и влиянию центральных органов управления Красной армии (Ставки, Генштаба и т. д.) на результаты боевой работы войск действующей армии и подготовку крупных операций. Процитирую отрывок из воспоминаний бывшего начальника Главного артиллерийского управления РККА маршала артиллерии Н. Д. Яковлева, которые были удалены цензурой из его книги «Об артиллерии и немного о себе» [109] : «…В мемуарах многих военачальников ясно видна модернизация истории, вошедшая в обиход с легкой руки Н. С. Хрущева, – противопоставление фронта тылу и, что особенно прискорбно, якобы имевшее место снисходительно-высокомерное отношение к центральным органам руководства войной, в чем мемуаристы задним числом видят свою особую доблесть…Что ж, позиция удобная – собственные, зачастую непростительные, погрешности и промахи, оборачивавшиеся большой кровью, списываются за счёт тыла. В результате непосредственная вооруженная борьба вырывается из контекста всей войны, которую вела вся страна» [110] . Примером подобного отношения может служить утверждение К. К. Рокоссовского о том, что в ходе Курской битвы Генштаб и лично его начальник якобы в силу своей чрезмерной подозрительности и недоверия порой мешали командованию фронта управлять войсками в тяжёлые минуты боя [111] .

В конце 1950-х гг. возрождается идея, реализовать которую пытались ещё в годы войны, – издание истории боевого пути соединений и объединений, участвовавших в борьбе с фашизмом [112] . В 1944 г. была опубликована небольшая по объёму книга о 89-й гв. Белгородско-Харьковской стрелковой дивизии [113] , которая активно участвовала в том числе и в битве под Курском. Но затем выпуск подобных изданий прекратился. С начала 1960-х гг. число таких книг быстро росло, и к концу десятилетия фактически сформировалось целое направление военно-исторической литературы. Уже к середине 1968 г. было напечатано более 120 отдельных томов, немалая часть из них посвящена соединениям и объединениям, участвовавшим в боях на Огненной дуге. Одним из первых и довольно удачных стал труд авторского коллектива в составе Ф. И. Высоцкого, М. Е. Макухина, Ф. М. Сарычева и М. К. Шапошникова «Гвардейская танковая» [114] , посвящённый 2 гв. ТА, который был опубликован в 1963 г. Издание хотя и было небольшим по объему, но сразу привлекло к себе пристальное внимание историков, прежде всего архивной базой источников, на которую опирались авторы. В работе впервые на документальной основе был изложен замысел командования Центрального фронта по использованию этого танкового объединения в ходе Курской оборонительной операции, рассказано об участии её войск в сражениях на ольховатском и поныровском направлениях и приведены схемы.

Тем не менее нельзя не согласиться с генерал-майором А. Н. Грылёвым, который ещё в 1960-е гг. откровенно писал об этой серии: «Отмечая весьма положительное значение изданных книг, нельзя не указать и на имеющиеся в них недостатки: относительную узость документальной базы, стремление несколько преувеличенно показать роль «своих» соединений в ущерб правильному изображению взаимодействия с соседями, поддерживающими и приданными частями, некоторое однообразие литературного стиля и «сухость изложения, недостаточно ясные оценки и выводы» [115] .

Отмеченная проблема наряду с перегруженностью героикой и идеологическими штампами была характерной для всей советской военно-исторической и мемуарной литературы, в том числе и посвященной летним боям 1943 г. Как правило, авторы большинства изданий уделяли внимание лишь отдельным сторонам подготовки и проведения Курской битвы, допускали ошибочную интерпретацию событий, умалчивали о недочётах и ошибках советского командования на всех уровнях, преувеличивали значение некоторых событий или деталей, приукрашивали действия советских войск, а нередко отдельные факты и эпизоды просто выдумывали. Вот лишь один небольшой пример из уже упоминавшейся книги «Гвардейская танковая»: «Предусматривалось, – отмечают её авторы, – что войска 13-й армии смогут сдерживать подготавливаемый противником удар в течение первых суток» [116] . В действительности же советская сторона рассчитывала, что эта армия, обладавшая колоссальными силами, сможет удерживать противника на главной оборонительной полосе 2–3 суток. И то, что ударная группировка 9A прорвала главную армейскую полосу уже в первый день наступления, а 6 июля 1943 г. разгорелся бой на второй полосе, за ст. Поныри, и даже на отдельных участках наши войска начали отходить постепенно на юг, стало большой неожиданностью для руководства Центрального фронта. По воспоминаниям члена его Военного совета генерала К. Ф. Телегина, когда 7 июля 1943 г. командующий 13A доложил об отходе, К. К. Рокоссовский был настолько взвинчен, что он его никогда прежде таким не видел, хотя прошёл с генералом армии Сталинград. В разговоре с командармом возмущение и раздражение перехлестывали через край [117] .

В конце 1950-х гг. появилось и начало бурно развиваться новое самостоятельное направление в исторической литературе – военная мемуаристика [118] . Отрывки из воспоминаний участников Великой Отечественной войны публиковались в периодической печати, печатались брошюры, издавались книги воспоминаний полководцев и военачальников, крупных фигур из руководства Красной армии, которые вызывали большой интерес и у специалистов, и у широкой читательской аудитории. Однако в этих работах масштаб вранья и умолчания оказался столь велик, что за его терриконами трудно понять суть событий даже сегодня, имея доступ к документальным источникам. Абсолютное большинство авторов события 1941–1945 гг. излагали схематично, анализ операций проводили поверхностно, об ошибках и просчётах умалчивали, в лучшем случае упоминали вскользь. Это было очевидно многим уже и тогда, в письме К. К. Рокоссовскому от 29 апреля 1965 г. Г. К. Жуков отмечал: «Я очень внимательно прочитал Ваше интервью, данное корреспонденту «Литературной газеты» Н. Мару. Вводная часть интервью производит весьма отрадное впечатление. Действительно, многие военные писатели, генералы и маршалы так искажают историю Отечественной войны, что от действительной истории иногда остается лишь общий фон, схема, скелет, а содержание так «состряпано», что зачастую и не поймешь, когда и где это было» [119] .

Хотя в тот момент строгой цензуры и откровенного переписывания их рукописей под спущенный стандарт, как это будет после создания Института военной истории, ещё не было. Тем не менее над генералами и маршалами довлели атмосфера всеобщей секретности и лицемерие власти в отношении прошлого страны. Было в этом и нечто другое. «Хотя некоторым из этих авторов были не чужды угрызения совести, – пишет отечественный военный исследователь, доктор исторических наук полковник О. Ф. Сувениров. – Генерал армии С. П. Иванов вспоминает о таком разговоре с И. X. Баграмяном: «Зная, что я задумал готовить к печати воспоминания, он говорил: «Ты, Семен Павлович, на целых десять лет моложе меня и, наверное, доживешь до того времени, когда, наконец, позволено будет писать о войне более правдиво. Так постарайся же тогда поправить невольные искажения и умолчания тех, кто ушел из жизни слишком рано». Очень удобная эта позиция: нам не позволяли писать правду, мы совершали невольные искажения и умолчания. Было, конечно, и это. Но была и привычка к холопскому послушанию «капралу с палкой», боязнь рисковать обретенным благополучием и просто жалкая и презренная трусость. Маршалы Советского Союза, дважды (а то и четырежды!) Герои Советского Союза, и герои по фронтовым заслугам, настолько затурканы и запуганы, что в жажде напечататься готовы закрыть глаза на правду. А ведь как ещё Вольтер говорил, умолчание о преступлении – это соучастие в нём» [120] .