Сластенов отнес лупу на место, завернул икону в газету с кроссвордом, сунул под мышку.

Давненько я не был в художественном музее… В последний раз это было, кажется в десятом классе, и на удивление запомнился только витраж на лестнице да Венера из гипса с прикрытыми бедрами… Только бы в музее на смех не подняли…

Сластенов, выйдя из подъезда, покосился на газон — тренера не было.

Когда за Сластеновым захлопнулась массивная дверь с бронзовыми ручками и перестали дребезжать стекла в ближнем окне, затянутом узорчатой решеткой, он шагнул по темному паркету в настороженную тишину и замер, увидев перед собой широкую лестницу с медными прутьями, а за ней — нижний край витража: две босые ноги, ступающие по сизому облаку.

Из-за высоких дверей у него за спиной начали просачиваться звуки улицы: чьи-то приглушенные голоса, шум проскакивающих мимо автомобилей.

Сластенов повернул голову и напротив окна увидел нишу. Там сияли ряды никелированных вешалок. Он подошел к деревянному облезлому барьеру. За барьером сидела женщина в синем халате и пила чай.

Запах свежего чая стоял в ниже как в заводи.

— Мне бы, знаете, тут одну вещь показать, — Сластенов положил сверток на барьере.

— Рыбу не берем, — женщина швыркнула чаем. — Берем шкурки…

— Да не рыба это, икона старинная!

— Так бы сразу и говорил… Тебе, милок, надо к Александре Филипповне. Дуй по лестнице, там увидишь огнетушитель, а рядом дверца малюсенькая, так ты не стесняйся, прямо туда и по коридорчику…

— Спасибо.

Поднявшись по лестницу, Сластенов постоял перед витражом. Витраж то ли потускнел со временем, то ли его, наоборот, подновили, но в данный момент он абсолютно не трогал, как тогда, на давнишней экскурсии…

Через узкий коридор, где вдоль стен торчали запыленные рамы от картин, Сластенов прошел до нужной двери, робко постучал и, услышав повелительный голос, внес икону в кабинет с низким сводчатым потолком.

— Мне бы Александру… Александру… Извините, забыл отчество…

— Если Александру Филипповну, так это я, — женщина за мрачным письменным столом отложила в сторону какую-то бумагу.

Зазвонил телефон. Александра Филипповна расторопно подхватила трубку.

— Перезвони минут через десять… Буду ждать…

— Я вот икону принес, — Сластенов скомкал газету. — Чудотворную!

— Вы к нам на консультацию или хотите предложить ее музею? Александра Филипповна взяла икону, включила яркую настольную лампу, достала из пластмассового футляра большую лупу на длинной ручке. Только учтите, у нас возможности ограниченные…

— Да я же принес подарить, если, конечно, в ней есть интерес для вас.

— Подарить? — Александра Филипповна выключила настольную лампу. Вы знаете, сейчас никто ничего не дарит, всем нужны деньги, но если вы настаиваете…

— Настаиваю.

— Тогда пишите дарственное заявление, — она выдернула из папки чистый лист бумаги. — Я, такой-то, такой-то… Укажите место находки иконы, дайте краткое описание композиции…

— Да на ней же ничего, кроме гневных глаз, не разобрать.

— Пишите: Спас с житием… Так, хорошо… Сейчас составим акт приемки… Кстати, вы когда последний раз посещали наш музей?

— Давненько.

— Тогда сделаем так… Пока я оформляю документы, вы пройдитесь по экспозиции… Не возражаете?

— С удовольствием.

Сластенов положил перед Александрой Филипповной заявление, и она, убрав его в папку, вышла из-за стола. Пышная ее прическа почти касалась низкого свода. Потом она провела его через коридор и вверх по лестнице, а там, у раскрытых дверей зала, что-то пошептала юной особе с указкой в руках.

— У нас есть чем похвастаться, — юная особа увлекла Сластенова за собой. Он осторожно ступал по узорному паркету, старательно слушал слова, полные экспрессии, украдкой читал надписи на рамах.

Редкие посетители оглядывались на них.

Переходя из зала в зал, Сластенов все искал ту Венеру с укрытыми бедрами, но ее, видно, надежно запрятали.

Где-то через час, одурев от множества картин и поражаясь неутомимости языка юной особы, Сластенов подписал не читая приготовленные Александрой Филипповной документы и, вырвавшись из ее душного кабинета, присел на стул под огнетушителем. Совсем рядом был витраж, но Сластенов крепко зажмурил глаза. Он начал спускаться по лестнице, и его все время подмывало обернуться, но Сластенов упорно смотрел на ступеньки. На последней, которая показалась ему сильнее всех стертой ногами, — или это свет от зарешеченного окна, падающий сбоку, сделал ее такой плоской — он все же остановился, положил руку на широкие перила, обернулся и стал разглядывать витраж так же, как утром разглядывал икону. Витраж на этот раз ожил — солнце простреливало цветные стекла и длинными размытыми бликами скатывалось по лестнице. Опять останется в памяти, как заноза, лишь витраж…

Сластенов отвернулся. Блики терялись, не доходя до высоких дверей, и лишь одинокий заблудившийся лучик уперся в маковку витой бронзовой ручки.

Надо сразу позвонить жене на работу…

Сластенов быстро миновал нишу с пустыми вешалками, но все же запах чая догнал его — но теперь запах был кислым и резким.

Она же сама предлагала отнести икону…

Выйдя из музея, Сластенов на секунду ослеп, а потом стал различать прохожих, медленные автобусы, юркие легковушки и наконец на той стороне улицы, рядом с витриной гастронома, обнаружил две телефонные будки — они стояли впритык друг к другу, на солнцепеке, у одной было выбито стекло, а у второй — дверь нараспашку.