Тогда сам Марцелл слез с коня, снял с головы шлем и бросил его своему адъютанту. Потом подошел ко мне и осмотрелся. Сильный ветер трепал его коротко, по-армейски постриженные, взмокшие волосы, а он стоял, запрокинув голову, будто пил свежий воздух, как самое ароматнейшее вино. Потом он посмотрел на меня и сказал:

– "Хорошая сегодня погода, Дурак. А какой вид! На все четыре стороны... Сиракузы отсюда, как на ладони. Это все твои люди?"

Я осмотрелся, пересчитал их еще раз, будто не делал этого уже раза три сразу после побоища и кивнул:

– "Да. Это все. Все - восемнадцать..."

Марцелл покачал головой и задумался. Затем вдруг спросил:

– "Тебе повезло. Всегда забываю спросить, - сколько же тебе лет?"

Я даже растерялся, - представьте себе - никак не мог вспомнить, когда же я появился на свет.

– "Двадцать, Ваша Честь. Целых двадцать".

Марцелл рассмеялся, весело пожал плечами и произнес:

– "Это много. Это очень много. Сегодня у меня полегло много патрициев. Поэтому я назначу тебя центурионом "штурмовой" сотни Авентинской когорты. Вообще-то не принято делать таких назначений для столь молодых, но сдается мне, - ты, Дурак, старше всех прочих! Так что - принимай-ка "Боевого Орла" и набирай новую сотню. Да, и людей своих не забудь. Эй, выдайте этим всем алые плюмажи, плащи, да позолоченные поножи и наручни! С этой минуты все вы - моя личная Гвардия".

Он снова надел на голову шлем, еще раз посмотрел на крохотное пятно на горизонте внизу - Сиракузы - и пошел к свите. А потом они все поехали вниз на восток - к Сиракузам. А я из центурионов ауксиллярии стал командиром преторианской сотни прославленной "Авентинской Когорты". А мои семнадцать бывших рабов - "всадниками" и - почти что патрициями. (Без права передать титул наш по Наследству...)

Нам бы всем плясать, да сходить с ума от радости, а я вместо этого заснул прямо на этом раскаленном солнцем камне, посреди всего этого смрада и вони. Что взять с Дурака?

А через неделю мы вошли в Сиракузы. Нашей когорте была предоставлена честь начать штурм и мы пробили Сиракузы насквозь, - до самого моста на Ортигию, в коей прячется гад - Архимед, и африканцы в прочих частях города оказались отрезаны. Так они спускали на воду все, что плывет, и пытались переплыть на Ортигию. Их шлюшки лезли к ним на лодки, а черномазые выбрасывали их за борт. Вот такая любовь.

А мы выловили всех этих баб из воды и обрили их наголо, а потом отправили в Рим на потеху. Раз уж черномазые побросали здесь своих баб, стало быть - их песенка спета. Вообразите себе, среди этих потаскух попадались даже и италийки! Никогда не мог взять себе в толк, как можно идти в постель с черным? Будь я бабой, я бы уж точно вскрыл себе вены, или горло пред этим. Нет, я понимаю, когда этим занимаются гречанки, но чтоб - наши? Ладно, черт с ними...

В общем, взяли мы Сиракузы в самом начале лета, вычистили всю Сицилию к осени, - наступила зима, а Ортигия - держится. Чертовы греки на каждом углу хвастают, что это держатся Сиракузы, но все это чушь собачья, - где тогда квартируем мы, как не в Сиракузах? А Ортигия - крепкий орешек. Мне мой старикан говорит, что за всю историю Сиракуз еще никто не смог взять Ортигию.

Говорят, в дни Пелопонесской Войны меж афинскими "Академиками", да такими же, как и мы - простыми ребятами Спарты именно об Ортигию обломали зубы свои чертовы "академики"! А наши выиграли. Тем более, что старикашка наш говорит, что афинский флот лежит теперь на дне этой бухты, а кости всяких там "академиков" белеют сзади нас - на Высотах...

Я взобрался на эти Высоты (но я-то - римлянин!), а у греков на это кишка тонка. Тем более - Академиков...

Старикан говорил как-то мне, что этот вот Дионисий, что выстроил Ортигию, да Высоты, начинал, как наемник без роду-племени. Его и прозвали-то - Дионисием за любовь выпить!

Так мы все тут думаем, что Дионисий тот - точно римлянин. Греки хорошего вина и не ведают, - разбавляют водой чуть ли не сок, а тут сразу видно - наш человек!

Греки - мастера на всякие глупости, да безделицы, а Ортигия, да Высоты выстроены - мужиком, - без всяких там выкрутасов!

Возьмем тот же самый театр Дионисия. Казалось бы самая несерьезная вещь - этот театр, а обзор из него - полгорода на ладони! Да и крикнешь, - в домах штукатурка аж сыпется, а на стенах слыхать - будто в ухо кричат!

Так что - вроде театр, а на деле - лучшего командного пункта и не найти. Самый сложный для обороны сектор - под весьма опасной горой, откуда могут бить катапульты - прикрыт всего одним офицером, - разве не гениально?!

А если мир, вместо штаба разверни здесь театр, - на последней скамье со сцены аж шепот слыхать. Да народ сюда валом повалит! Развернул сцену, да греби деньги лопатой! Что ни говори, - мудрый мужик, не то что этот гад Архимед...

Я как будто очнулся. Дождь почти перестал и люди мои развели походный костер, чтоб варить себе чечевицу, да полбу. Греческий старикашка суетился вокруг них, таская для парней какие-то палки, да веточки. Толку от него было чуть, но... Он - невредный. Да и потом - слишком стар, чтобы стать чьим-то рабом, иль горбатиться на осадных работах... Не знаю, - почему - у меня всегда сжимается сердце, когда смотрю на него. У меня в детстве был дедушка. Вот также вот суетился все, да пытался помочь - знал про себя, что стар уже и чересчур слабосилен... И все равно - пытался быть хоть чем-то полезным. Умер он. Перед самой войной.