Представления Августина о моральном обосновании применения военного насилия содержатся во фрагментах десятков его произведений. Дж. Мэттокс в своей монографии, посвящённой теории справедливой войны Августина, приводит список основных первоисточников, но даже его вряд ли можно считать исчерпывающим [79] . Августин продолжил работу Амвросия Медиоланского по созданию учения о войне, которое помогло бы совместить христианские представления о насилии с политической прагматикой. Х. Мюнклер пишет о деятельности Августина как об «обороне Римской империи» [80] , внутри которой только и может спастись христианская вера. Однако верно и обратное - не только империя способна сохранить христианство, но и оно само необходимо для поддержания жизни империи, поэтому среди оппонентов Августина не столько политические лидеры, сколько духовные деятели, еретики и язычники.

Болезненный вопрос о применении христианином силы Августин не оставляет без внимания, но разрешает его, как хорошо продемонстрировал Ф. Дженкинс, указанием на, во-первых, тотальную подчинённость человека Богу, а во-вторых, на невозможность постичь божественные замыслы [81] . Осознание абсолютной мудрости Бога делает единственным модусом отношения к Нему подчинение. На это наслаивается убеждённость Августина в справедливости всякого божественного повеления. В контексте этих теологических установок выстраивается учение епископа Гиппонского о войне.

Развивая аргумент об отсутствии в Священном Писании абсолютного запрета на применение силы, Августин ссылается на Евангелие от Луки: «Спрашивали его [Иоанна Крестителя] также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лк. 3:14). В XXII книге трактата «Против Фавста» Августин даёт следующую интерпретацию этому фрагменту. Если бы Бог выступал за полный отказ от насилия, Иоанн Креститель призвал бы воинов, принимающих крещение, бросить оружие и оставить свою службу. Однако этого не случилось, что лишь подтверждает слова Христа «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22:21). Служба и подчинение законной власти фиксируются Гиппонским епископом как необходимые элементы общественного сознания христиан, а манихейский пацифизм отвергается.

Насилие необходимо, по мнению Августина, поскольку оно суть неотъемлемая часть этого греховного мира. Список пороков и грехов человеческих впечатляет, и от них невозможно избавиться в этой жизни [82] . «Опустошения, убийства, грабежи, пожары, страдания, совершившиеся во время» [83] разорения Рима вестготами в 410 г., называются Августином «обычаями войны», то есть, чем-то абсолютно привычным. Истинный мир будет обретён только в небесном царстве: «место мирного и безопасного обитания, есть место вечное, и предопределено Вечным» [84] . Насилие же должно послужить борьбе с грехами в граде земном.

Несмотря на то, что война, согласно Августину, извечный спутник обитателей града земного, принять её христианину можно только на определенных условиях. Собственно, моральное одобрение даётся войне, которая оказывается выражением божественной воли. Неоплатоническая традиция, воспринятая Августином, позволила говорить ему о высшей справедливости (Боге) и иерархии справедливого. Нисхождение по своеобразной лестнице справедливого означает отступление от Бога [85] . Война, в свою очередь, может использоваться как средство восстановления справедливости и, как показано ещё в Ветхом завете, в таком своём функциональном изводе она санкционирована непосредственно Богом (bellum Deo auctore) [86] . В этой близости божественной сферы миру политики заключается точка размежевания античной и христианской этики войны.

Идея восстановления справедливости проявляет себя во всём, что Августин говорит о войне. Справедливая война становится местью за прегрешения («iusta autem bella ea definiri solent quae ulciscuntur iniurias» [87] ). Фредерик Рассел видит в этой формулировке нечто большее, нежели цицероновское rebus repetitis. Римская традиция предполагала борьбу за возвращение к довоенному status quo, восстановление права или компенсацию утраченной собственности. Война в категориях частного права уподоблялась компенсации. Справедливую войну в изображении Августина Рассел сравнивает с уголовным наказанием, накладываемым не только за нарушение права, но и за попрание морали [88] .

Поскольку нравственно одобряются войны, ведущиеся с божественного благословления, справедливая война представляется Августину делом, взяться за которое может только мудрый правитель, близкий Богу:

Мудрый правитель, вступая в войну, исполняет волю Бога - он карает грешников, наказывает их за дурные деяния. Предполагается, что противник несёт вину (culpa) за какой-то проступок, преступление или грех, а мудрый правитель воздаёт ему. Как замечает Августин в сочинении «Против Фавста», грехи могут проявиться и во время самой войны, что даст дополнительные основания для наказания: «истинное зло на войне - это любовь к насилию, мстительная жестокость, необузданная и непримиримая враждебность, исступлённая ненависть, жажда власти (libido dominandi) и тому подобное; обычно сила применяется для наказания подобных пороков…» [90] .