Факт первый. Что написано пером, то не вырубишь топором.
Факт второй. Рукописи не горят.
Факт третий. Музы существуют, вдохновляют писателей за зарплату, ругаются с бухгалтерией и требуют молоко за вредность.
Агата Вертинская — отличница, спортсменка, не комсомолка, но зато просто красавица, жила себе и не думала, что её нелюбовь к популярным праздникам однажды так круто изменит всю её жизнь, что она волей-неволей будет вынуждена поверить в то, во что и поверить-то невозможно, понять, что такое настоящая дружба и научиться любить.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
— Вертинская, ты на месте? Терещенко больничный взяла, а у нас госзаказ горит, — именно с этих слов и началась вся моя история. Правда, тогда я ещё не знала ни о самой истории, ни о её начале. И не подозревала даже. Тогда я лишь вздрогнула и лёгким движением руки свернула окно с «Волшебной фермой», а затем посмотрела на Станислава Аркадиевича, нашего главреда.
Он был чудовищно красив. Я бы сказала, до дрожи в коленках, но большая половина нашего преимущественно женского коллектива предпочитала использовать оборот «до мокрых трусов». Пошленько, но, в целом, довольно достоверно обрисовывало ситуацию.
Станислав Аркадиевич Горбунков (он, кстати, просто млел, когда его называли Стасиком) был росту высокого, под два метра, в плечах широк, велеречив, густоволос и, зараза, всегда немножечко небрит. Причём небрит так элегантно, что ни у кого не возникало ни единого сомнения: на эту свою небритость главред ежедневно не менее полусотни баксoв тратит. А некоторые его сотрудники, между тем, второй день одной гречкой питаются, потому что деньги в копилку уже отложены, и достать их оттуда можно только при помощи молотка. И за какие шиши тогда, спрашивается, я буду покупать новую?
— Проблемы? — спросил главред и красиво изогнул смоляную бровь над золотой оправой своих чудовищо стильных и безумно дорогих очков. На деньги от продажи этoго окулистского шедевра можно было себе гречки на месяц вперёд купить…
Я закусила губу. Соблазн рассказать Стасику о моих проблемах был велик, однако я сдержалась, понимая, что ни к чему хорошему это не приведёт, и вяло кивнула в сторону четырёх ящиков макулатуры, занимавших весь угол моего, скажем так, кабинета. Назвать с чистой совестью тот шкаф, в котором мeня разместили после торжественного повышения, кабинетом можнo было только с очень большой натяжкой, но зато это был мой собственный, персональный шкаф. И потом, я всё-таки теперь занимала начальственную должность. Глава целого тематичеcки-календарного отдела. Правда, в подначальных у меня пока была одна лишь Галка Терещенко, но факт оставался фактом.
— Я ещё со своей полутонной кроссвордов не разобралась, — я скорчила самую жалобную, на какую только была способна, мину, но Стасик лишь дёрнул упакованным в твидовый пиджак плечом и безразлично брякнул:
— Ну, и чёрт с ними! Кроссворды не горят, — подошёл к узкому окошку, которое я мысленно называла бoйницей, и зачем-то попытался его открыть. Ну-ну. Флаг ему, как говорится, в руки. Я злорадно — мысленно! — захохотала. То, что эта архитектурная деталь нашего здания была вмонтирована в стену намертво, я выяснила ещё по осени.
— Кроссворды не горят, — повторил Стасик и демонстративно громко вздохнул. — Потому что их можно целый год выпускать, а вот открытки ко Дню Святого Валентина понадобятся уже совсем скоро.
Я внутренне похолодела, заподозрив нехорошее, и на всякий случай пододвинула поближе к себе «Толковый словарь иностранных слов» — как показывала практика, Стасика пугал его внушительный внешний вид, а меня, наоборот, почему-то успокаивал.
— От Почты заказ, — пробормотал главред невнятно, рассматривая усиленно гадящих на карнизе за окном голубей. — На пятьдесят видов. За картинки я уже худотдел посадил, а тексты на тебе, Вертинская.
Всё так же не глядя мне в глаза, товарищ Горбунков осторожно положил на край мoего стола флэшку в форме голубого слоника и покрался назад к выхoду.
— Стасик!! — взвыла я. — Только не это! Не Святой Валентин!.. Я же с ума сойду!
— Я тебе направление к штатному психологу выпишу, — хохотнул главред, отодвигая меня в сторону. — Ну, не дуйся, гаш. Ты ж не сама эти тексты писать будешь. Выбери что-нибудь из предоставленного материала. Нам этого добра выше крыши наприсылали.
Это-то меня больше всего и тревожило. Я посмотрела на голубого слоника, как на болотную гадюку, и обреченно выдохнула, прекрасно понимая, что если я буду выделываться, то плакал мой отдых в Италии, новые сапоги и вожделенный нэтбук. Маленький, сладенький, как раз под размер купленной перед Новым годом сумки.
«Что ж, — подумала я, жестом бывалого ковбоя срывая с флэшки колпачок, — трепещи, Валентин, я иду к тебе!»
В папке с красивым названием «Любовь» тексту было почти на 20 алков, я мысленно прокляла всех влюблённых и приступила к работе.
«Посылаю валентинку
В виде сердца моего.
Но вглядись скорей в картинку –
Там найдешь ты и своё.
Ведь бывают чудеса:
Было сердце, стало два». (прим. автора: найдено в Интернете)
— Чтоб вы cдохли, — пробормотала я, выделила стишок радикально красным и перешла ко второму шедевру:
«Пускай за окнами снежинки
Для тех, кто любит вечный май!
В моей сердечной валентинке
Три вечных слова прочитай:
Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!» (прим. автора: найдено в Интернете)
— Уважаемый автор, — говорить вслух с невидимыми авторами было моей излюбленной привычкой, подозреваю, именно она стала решающим фактором в момент принятия решения об отселении меня в персональный шкаф, — я уже не говорю про то, что в пяти строчках слово «вечный» встречается два раза. Но, ради всего святого, что именно вы хотели скрыть за глубокой по своей загадочности метафорой «вечный май»?