Недетские игры

Аннотация

Детский мир – это не магазин, полный игрушек. Не парк аттракционов. И даже не романтическое название для развлекательного центра. Это объективная реальность, вечный праздник непослушания, где взрослым совершенно наплевать на то, чем ты занимаешься, почистила ли ты зубы перед сном и съела ли свою овсянку на завтрак. Это школа, и в ней вы выбираете сами, что вам делать: учить уроки жизни или навсегда остаться ребенком. Здесь нет преподавателей, потому что лучший учитель – опыт. Здесь не бывает пересдач, а «незачет» означает смерть. И выживешь ли ты в этой дикой борьбе за место под солнцем, зависит только от тебя.

В 2017 году книга вышла в издательстве АСТ под названием "Детский мир".

Это авторская редакция.

Содержит нецензурную брань.

Вместо пролога Сирена панически верещала, заглушая все мысли и мешая сосредоточиться на главном, а бортовой компьютер равнодушно вещал: – Внимание! Угроза внешнего нападения. До сбрасывания капсул осталось 15 минут. Угроза нападения. Угроза нападения. До сбрасывания капсул осталось 14 минут. – Да выключи ты к херам эту тарахтелку! – взревел капитан, трясущимися руками щёлкая по тумблерам и раз за разом вводя в главный компьютер одну и ту же команду. – Слушаюсь, кэп, – ответил первый помощник, и через секунду в рубке наконец наступила тишина. – Что за хрень? – капитан был взволнован и даже напуган немного. Впрочем, ни первый помощник, ни второй пилот не могли с уверенностью сказать, нервничает их высокое и почти бессмертное начальство или нет – они были всего лишь обычными людьми, где уж им до королевского спокойствия тех, в ком течёт голубая кровь. – Кэп… – сержант заглянул в рубку, бледный, как смерть, а правильнее будет сказать, как член Высокой семьи. – Кэп, у нас тут… – Забейся, Ёж, – рявкнул капитан, не глядя на младшего брата. – У нас тут полный ППЦ! Через секунду непрестанно мигающая лампочка на табло успокоилась, и все посмотрели на неё подозрительно и выжидательно. – Неужели всё? – прошептал первый помощник. – Уф… – выдохнул капитан и отвалился на спинку кожаного кресла. С секунду посидел с закрытыми глазами, а потом обратился к сержанту: – Так что там такое смертельно-неотложное, Ёжик? – Именно, что неотложное, – ещё больше бледнея, произнёс брат капитана. – Кто-то сбросил две капсулы. Капитан посмотрел на экран молчаливого компьютера, наклонил немного голову и хрипло уточнил: – Только не говори мне, что это… – Не скажу, – поспешил заверить сержант. – Мля, – хозяин судна почернел лицом и обречённо прошептал: – Она убьёт меня. Глава 1. Я знаю пять имён По правилам игры участники подбрасывают мяч вверх или бьют им по земле со словами: «Я знаю пять имён мальчиков (девочек, названий городов, животных, цветов и т.д.), при этом считая: Дима – раз, Вася – два, Лёша – три и т.д. Когда кидается мяч – произносится только одно имя (название). Если игрок ошибается или долго думает – мяч передаётся другому участнику. Побеждает игрок, который дольше всех играл с мячом и ни разу не ошибся. На сегодняшнем ужине кроме меня, Цезаря, Мастера Ти и Палача были её величество Кло с сыном, а также их невыносимость Клиф и генерал Цветков, чтоб его разорвало, наконец, с супругой, да постигнет её та же участь. Поэтому не было никакой возможности отправить на ужин Тень. Самой пришлось идти. – Лялечка, вы сегодня удивительно молчаливы, – проворковала вышеозначенная супруга. Она почему-то решила, что раз нас с ней посадили рядом, мы автоматически становимся подружками. – Не обращайте внимания, – проворчала я, изо всех сил стараясь, чтобы моё ворчание долетело до Сашки. – Просто критические дни. Мастер Ти отвратительно громко царапнул вилкой о тарелку и поднял на меня пугающие чёрные глаза. Я замерла, ожидая Сашкиной реакции, но чёртов Цезарь только раздражённо дернул плечом и продолжил что-то нашёптывать королеве на ушко. Скотина. Зато Мастер Ти оживился. – Дорогая, – потянулся ко мне через стол и перехватил мою правую руку. – Если вам по этому поводу нужен совет, то я… – Руки убрал! – Сашка повернул голову в нашу сторону, и я увидела, как возле ямочки на подбородке пульсирует синяя жилка. Мастер Ти только ещё больнее сжал мои пальцы и скороговоркой выпалил: – Вы же знаете, Лялечка, в Доме мы вас всегда встретим с распростёртыми объятиями… – Ты озверел, Могилевский!?? – рявкнул мой старший братец так, что в люстре над головой две висюльки ударились друг о друга и спикировали прямо в тарелку к той самой супруге, которой вдруг захотелось стать моей подружкой. А в тарелочке был острый помидорный суп, красный, обжигающий. И, как оказалось, очень оригинально играющий на белом атласном платье. Супруга раздражённо крякнула и сделала вид, что ничего не произошло: – Лялечка, – произнесла она все тем же лилейным голосом, следя за тем, как Могилевский медленно прячет руку под стол, – а что вы думаете по поводу последнего номера «Цезарь навсегда». – Нам ещё не приносили, – брякнула я, не подумав, и застыла под ледяным Сашкиным взглядом. – Вам? – генерал оторвался от королевского декольте и обернулся ко мне. – Я думал, цесаревна живёт в Башне Одиночества. – Живёт, – промямлила я, торопливо затыкая свой болтливый рот гигантской креветкой. – И ещё активно изучает эпоху Вассального подчинения. Вот её и заклинило на множественном числе… Так и говорю теперь: мы поели, мы попили, мы сдали экзамен, мы прочитали журнал, у нас критические дни… Сашка опалил меня гневным взглядом, а Мастер Ти липким. Сразу захотелось пойти и помыться, а потом прыгнуть в кровать к Тени и прошептать: – Тоська, хочешь, расскажу сказку? Но тут в распахнутую дверь галопом влетел посыльный и проскакал до Сашкиного кресла, которое больше всего напоминало чудовищный зелёный трон, шепнул что-то на ушко. Что-то, от чего Цезарь нахмурился, оскалился, словно сглатывал горький спиртовой коктейль, повернулся к её величеству Кло и процедил: – Прошу пройти в переговорную. А затем, не глядя в мою сторону: – Ольга, иди к себе. Я замерла на месте с ложкой помидорного супа у рта, в положении полусогнутом и слегка униженном. Он серьёзно? Вот так вот, вышвырнуть меня, словно щенка? Облизала ложку и потянулась за второй. – Оля, ты меня плохо слышишь? Скотина. Он даже не посмотрел в мою сторону. Неужели Палач прав, и у чёртова Цезаря действительно есть глаз на затылке? – Я просто хотела… – спасти свою гордость перед всеми этими шакалами? – Марш к себе, дура!! – проорал Сашка, а с люстры сорвалась еще одна висюлька, и снова в тарелку с не моим помидорным супом. Я встала. На негнущихся ногах гордо прошла до двери, брезгливо оттолкнув руку Мастера Ти, чтоб его разорвало, прокляла Сашку ледяным взглядом, когда эту самую дверь за собой закрывала, а потом подобрала юбки вечернего платья, задрав подол почти до пояса, и помчалась в комнату, которая примыкала к переговорной. Когда ты живёшь в Башне Одиночества, то хочешь-не хочешь выучишь все тайные ходы дворца. Самым сложным во всей этой ситуации было отдышаться, потому как дышала я громко и со свистом, а все законы физики указывали на то, что если слышу я, то, очевиднее всего, слышат и меня. Дверь распахнули ударом ноги, и в помещение влетел злой, как тысяча чертей, Цезарь. Вихрем метнулся к пульту управления и, пробарабанив на клавиатуре какую-то команду, стал ждать. Королева Кло перепуганно мялась за его спиной. – Можете присесть, – бросил Сашка и добавил презрительно: – Ваше величество. Не спуская перепуганных глаз с мужской спины, женщина присела на край стула, а затем экран визора вдруг переключился на незнакомую мне местность, и королева несдержанно застонала, закрыв лицо руками. – Это война, моя дорогая, – произнес Цезарь и постучал пальцем по монитору. – Я… не… – пробормотало её величество, всё ещё пряча лицо в ладонях. – Я не… – мерзким голосом передразнил Сашка, уж мерзким-то он умел быть, я об этом знаю лучше всех во дворце, в Яхоне и, возможно, даже на всей планете. – Какого хрена, я тебя спрашиваю, люди в твоей форме делают у дикарей? После его слов я внимательнее присмотрелась к картинке на визоре и поняла, почему местность мне показалась незнакомой. Просто в землях диких я никогда не была. Ну, оно и понятно. После того, как Сашка двенадцать лет назад узурпировал власть, меня не выпускали даже из дворца… Что уж говорить о границе. – Прости, прости, пожалуйста, – лепетала королева Кло. – Это Клиф, его идея, я просто… – Доставить сюда этого мозгоеда хренова, – рявкнул Цезарь, и я услышала, как за моей спиной по коридору прогрохотали чьи-то торопливые шаги. По поводу эпитета, которым Сашка наградил третьего соправителя, я не возмутилась, но едва удержалась от того, чтобы не проворчать ехидно, что чья бы корова насчет мозгоеда мычала, а Сашкина уж пусть бы молчала в тряпочку. Другого такого как Цезарь не найдёшь, хоть излазь вдоль и поперёк весь Яхон и Дикие земли впридачу. Клиф явился на удивление быстро. И, судя по звукам, доносившимся из коридора, его заслуги в этом не было. Их невыносимость принесли в переговорную на руках. Я мысленно погладила себя по головке за хороший каламбур и обратилась в слух. – Клифик, мальчик мой, – слишком ласково проговорил Цезарь, забыв о том, что третий соправитель старше его лет на сто или даже двести: точный возраст старика скрывали все учебники по истории и энциклопедии, а я искала очень усердно, – правда ли то, что мне рассказали сегодня? Не понаслышке зная о степени скверности характера моего брата, Клиф молчал. Молчал, и, если верить бледности, залившей его всегда омерзительно-розовые щёки, вспоминал, успел ли он оставить завещание, и точно ли указал там, кому выносить какашки за его любимым мопсиком. – Кло? – Сашка посмотрел на вмиг постаревшую королеву. Не то что она была слишком молода до этого, но точно моложе Клифа. – Что ты мне тут только что мямлила о Диких землях? Её величество громко всхлипнула, а его невыносимость безмолвно зашевелил губами, молясь древним богам… И в этот момент я действительно за него испугалась. Нет, Клиф, несомненно, был липким занудой, меня трясло от отвращения, когда он прикасался к моей руке своими всегда потными ладонями и склонялся над запястьем для влажного поцелуя. Но это не означало, что я желала бедолаге смерти. Ну, не более трех-четырех раз, точно. И то не всерьёз, а так, гипотетически и в минуты обострения моей извечной мизантропии. Сейчас же Сашка зацепился мрачным взглядом за старческие губы, безмолвно шепчущие древние слова. – Скажи, что мне показалось, Клиф… – попросил Цезарь и в притворном недоумении развёл руками. – Ты что же, сейчас… молишься? – …на чёрных крыльях свободы… – уже не скрываясь, торопливо произнёс третий соправитель, поднимая правую руку, чтобы закрыть лицо от удара. – Сквозь время летящие птицы… И в следующий момент я испугалась, потому что мир вдруг стал красного цвета. Я отшатнулась от глазка и зажала рот руками, чтобы не заорать, когда до меня дошло, что это в переговорной на стены брызнула кровь. – Никогда. При мне. Никто. Не смеет. Вспоминать. Проклятых. Тварей, – раздавалось с той стороны стены. И за каждым словом следовал отвратительный чавкающий звук. Не знаю, сколько это продолжалось, по-моему, бесконечно долго. Я стояла зажмурившись, зажав уши руками, и всё равно до меня долетало свистящее бешеное дыхание Цезаря. Когда, наконец, наступила тишина, я не решилась открыть глаза, но руки опустила, на слух пытаясь определить, что происходит в переговорной. – Уберись тут, Кло, – велел Сашка спокойным голосом, словно и не было ничего. – Да, я распоряжусь… – пролепетала королева и, наверное, вздрогнула, я не видела, я с закрытыми глазами стояла, но я, например, вздрогнула, когда её жалкое бормотание было прервано решительным окриком: – Я приказал тебе убраться, а не позвать слуг. Будет тебе наука на будущее… Как всё вымоешь, пришли ко мне своего сына. В переговорной что-то грохнуло, и я подумала, что это, видимо, её величество бухнулось на колени. – Цезарь, прошу тебя… – взмолилась королева. – Пришли, – спокойно повторил Сашка. – Будем нового соправителя в курс дел вводить. Я подождала, пока в коридоре утихнут шаги, пока женщина за стеной перестанет рыдать, а после этого осторожно выскользнула из своего укрытия и опрометью бросилась в башню. В такие дни Сашка грустит, а значит, придет мириться. За жалостью и любовью, как он это называет. Что же касается меня, то я не знала, как я смогу после всего увиденного гладить его по голове и где найду слова утешения. Наш брат – чудовище, а Тень – единственное существо в мире, которое этого ещё не понимает. Цезарь пришёл ближе к полуночи, когда Тоська уже лежала в кровати, ожидая вечерней сказки, присел на диван рядом со мной и, приобняв, прошептал: – Прости меня, Осенька. Я дёрнула плечом, сбрасывая его руку. Не потому, что всё ещё держала на него зло за то, что он обозвал меня дурой. Просто так бы я повела себя вчера, до того как увидела своими глазами, на что он способен. – Я же знаю, что ты умничка, – откровенно подлизывался Сашка. – Самая талантливая, самая красивая… – А я? – послышалось с кровати. – Я тоже самая? – А ты ещё лучше, – улыбнулся Цезарь, я же с неприязнью заметила, что у него совершенно холодные, вымораживающие душу до дна глаза. – Простишь? – под этим взглядом сердце испуганно трепыхнулось в груди и рухнуло в пятки. – Конечно, прощу… – прохрипела я. – Куда ж я денусь… Цезарь ещё раз улыбнулся, на этот раз уже мне, и быстро чмокнул в лоб. – Ну, вот и славно, Лялечка! Ты же знаешь, не могу уснуть, если мы поругались… – Знаю, – прошептала я, стараясь не отводить взгляда от его лица и не вспоминать о том, что он сделал с Клифом. Спросить или не спросить, зачем он ходил в переговорную? Я вчерашняя задала бы этот вопрос? Не выдам ли я сегодняшняя себя неуместной дрожью в голосе? Не то чтобы я верила в то, что он ответит… но не заподозрит ли он неладное, если я не спрошу? – Саш… – неуверенно произнесла я, а он замкнул мои губы невидимым замочком и искренне пожаловался: – Давай не сегодня… Я так устал… Я думаю. Забить человека до смерти – это ж сколько усилий надо потратить. Выдавила из себя замученную улыбку, словно мантру твердя про себя один из последних уроков по искусству лжи. – Конечно, я понимаю. Цезарь обернулся к Тоське и похлопал себя по коленке: – Иди ко мне, сладкая, – позвал он мою Тень. – Я тебя тоже пожалею, а потом ты меня проводишь, оки? – Оки! – она захлопала в ладоши и опрометью кинулась в объятия. Моя счастливая, глупая Тень. – Саша, – попыталась возмутиться я. – Мы еще сказку не читали… – Не читали? – он закусил губу, скользнув по мне странным задумчивым взглядом. – Ну, и ладно… Оставлю её у себя на ночь… Сладкая, хочешь, сегодня я прочитаю тебе сказочку перед сном? – Про пони? – синие глаза восторженно загорелись, а я поклялась себе потренироваться у зеркала, чтобы никогда такая улыбка не появлялась на моем лице, потому что со стороны безмозглая я смотрелась совершенно омерзительно. – Ну, как хотите… – я притворно зевнула и демонстративно зацепилась взглядом за часы. – Тогда не будем тебе мешать, – заторопился Цезарь и, обняв Тень за талию, повёл её к выходу. Когда они ушли, я ещё с минуту сидела на месте, думая о том, что же не так. А потом поняла: щелчка запирающего устройства не было, а это значит, что… Я вскочила на ноги, руками пытаясь удержать сердце в груди. …это значит, что сегодня ночью в спальне не будет бесхитростной Тоськи, которая обязательно бы меня заложила, уйди я из башни. Откровенно говоря, это была далеко не первая её ночевка у брата, но никогда раньше Цезарь не забывал запереть дверь… Сегодня ночью я впервые за двенадцать лет выйду в город без сопровождения. Голова закружилась от счастья, а во рту сам по себе вдруг появился терпкий марципановый вкус. Сашка держал нас на строжайшей диете, лично взвешивая обеих раз в неделю и ревностно следя за тем, чтобы ни капли сладкого не попало в наше меню. Сегодня ночью я устрою вылазку в город. Несколько секунд я потратила на то, чтобы извлечь из шкафа старый костюм для занятий борьбой. Не знаю, почему Сашка однажды запретил мне посещать спортзал, тем более, не представляю, как у меня хватило смелости спрятать от него одну из форм, но сейчас я этой своей нечаянной смелости была страшно рада. Не в моих платьях появляться в городе. А носить брюки Цезарь нам запретил ещё лет десять назад. Эластичный костюм ласково прильнул к обнажённому телу, и я не удержалась от того, чтобы огладить синтетические бока руками. Посмотрела на свое бледное от вечного сидения в четырёх стенах отражение и вдруг совершенно нелогично задумалась о том, красивая ли я. Сложно думать о своей внешности и о том, как её воспринимают окружающие люди, когда у тебя есть сестра, словно копирка повторяющая каждую родинку на твоём теле, каждую выпуклость, причёску, манеру наносить макияж… И лишь пустота в таких же, словно в зеркальном отражении, синих глазах, безжалостно констатировала, что картинка не соответствует содержанию. Тоська была глупа. Болезнь ли, военные ли невзгоды раннего детства или просто прихоть природы, но в наши девятнадцать моя сестра оставалась пятилетним ребёнком. Не помню, когда я стала замечать, что что-то не так, а когда заметила… – Помнишь свою старую таблетку, Осенька? – спросил тогда Сашка, держа меня на коленях и следя за тем, как Тоська строит башню из кубиков. – Ты накачала много игрушек и у неё память забилась. Помнишь? Так и с Тоськой… Разница в том, что апгрейд человеку не сделаешь. И систему не переустановишь. И уж точно нельзя докупить дополнительную карту памяти… А жаль… Тоська взрослела только телом, оставаясь наивным, впечатлительным и ласковым ребёнком, забота о котором почти полностью легла на мои плечи. Башня Одиночества. Чтоб её… – Помни, Осенька, никто не должен знать о том, что у тебя… у нас есть сестра! В какой-то момент жизни эта фраза стала непреложной истиной и основным законом, а момент, когда ещё можно было задать вопрос «почему?», был упущен. – Мы не можем позволить себе казаться слабыми, – говорил Сашка. – Учись быть взрослой и делай всё сама. И Башню Одиночества перестали посещать даже слуги. – Мы не станем рисковать цесаревной, – улыбался Цезарь. – Кроме тебя у меня никого нет, жизнь моя. И на массовые мероприятия, когда нужно было просто стоять на платформе и махать людям из-за братского плеча, стали брать не меня, а Тоську. Мою ласковую, глупую Тень. От всех этих грустных мыслей расхотелось не только марципанов и шоколада, но даже картинка, на которой было изображено мороженое с амаретто, уже не вызывала привычного слюноотделения… но не отказываться же из-за этого от прогулки!? Волосы в косу, на руки перчатки, шёлковый платок на шею, чтобы не светить своей бледностью в темноте и – здравствуй, Кирс, большая стеклянная столица, я иду к тебе. Это была не первая и даже не десятая моя незаконная вылазка, но ночью из дворца я пока не выходила даже в сопровождении Цезаря и охраны, поэтому я немного нервничала и больше прислушивалась к своим внутренним ощущениям, чем к тому, что происходило вокруг меня. Поэтому крепкая рука на талии и негромкий голос взорвались для меня свето-шумовой гранатой: – От Цезаря возвращаешься, сладкая? Сердце разбухло в горле, мешая поступлению воздуха, мозг немедленно изголодался по кислороду, и я, глядя в чёрные глаза Мастера Ти, пискнула что-то среднее между «ага», «просто» и «я тут». Мужчина улыбнулся и небрежно свободной рукой сжал мою правую ягодицу, напрочь лишив меня способности к мышлению: – Может, и меня приласкаешь, раз на сегодня ты уже освободилась? Я почувствовала себя героиней какого-то фантастического фильма. Там женщина, помнится, проснулась в теле другого человека и первые минут двадцать картины пыталась понять, что происходит вокруг неё, почему к ней все относятся не так, как обычно. Оторопь и молчание Мастер Ти принял за положительный ответ и влажно облизал моё ухо, после чего, обдавая меня винно-луковыми парами, потянулся к губам. Захват. Подсечка. Удар. «Я действовала на рефлексах, меня не за что винить…» – немедленно мысленно оправдалась я, глядя на бессознательное тело Мастера Ти. – Сашка запрёт меня ещё на десять лет, но я должна ему рассказать. Сейчас. Я думаю, что желание немедленно во всём сознаться Цезарю было вызвано не острым приступом вины или шёпотом израненной совести. Скорее, повлияли мысли о том, что больше поверят тому, кто признается первым. Поэтому я побежала, срезая путь тайными коридорами. Побежала, вместо того, чтобы остановиться и задуматься о словах Мастера Ти. Побежала, торопясь наябедничать и ещё не зная о том, что этот мой безумный ночной забег по дворцовым коридорам станет лишь первой стометровкой в череде последующих бесконечных марафонов. Двери в покои Цезаря были приоткрыты, а охрана отсутствовала. Это было более чем удивительно, это было, мягко говоря, странно, потому что Сашка был тот ещё параноик, но я, взволнованная и напуганная недавней стычкой, в тот момент не предала этому значения. Я бесшумно скользнула в приёмную Цезаря и замерла, размышляя над тем, в которую из двух дверей стоит постучать – в спальню или в кабинет. Всё говорило за то, что Тоська дремлет под Сашкино бормотание про пони и прекрасную принцессу в розовом платье. Но я шагнула к двери, ведущей в кабинет, подняла руку, чтобы постучать, и зависла, потому что там, в кабинете, Цезарь был не один. – Палачинский, не выноси мозг, – степень Сашкиного раздражения я бы оценила на «троечку» по десятибалльной шкале. – То, что я взял тебя в дело, не означает, что я позволю тебе совать свой нос в дела моей семьи. – Семьи? – раздалось странное чавканье и тихий стон следом за ним. – Это ты называешь семьёй? Или может то, что ты, как собака на сене? Сам не гам и другому не дам? – Завали пасть! Кто угодно бы после этого окрика наделал в штаны, но не Палач. – Вы с Могилевским мне уже всю душу вынули. Пусть уже кто-нибудь её трахнет, и мы все успокоимся, а?.. Сил же нет больше смотреть на этот суррогат. – Можно подумать, ты этим суррогатом не пользуешься, – Сашка чертыхнулся. – Козел ты, Палач. Всё настроение испортил… Иди в кроватку, сладенькая, я скоро приду. Секунда ушла на то, чтобы осознать, что с ними в кабинете находится какая-то женщина. Цезарь, потаскун и развратник! Ещё секунду я потратила на то, чтобы понять: я не хочу встречаться сейчас с Сашкиной любовницей. Пять секунд на то, чтобы спрятаться за высоким креслом. И целая вечность на переваривание увиденного. Блистая бледной наготой, знакомым движением закидывая за спину длинную черную прядь, из кабинета Цезаря вышла моя Тень, моя самая любимая в мире Тоська. Во имя всех запрещённых богов, во имя солнца и звёзд и, конечно, во славу Цезаря! Что здесь, ко всем чертям, происходит?! Тоська закрыла за собой дверь в спальню, а я едва не кинулась следом за ней, но замерла в последний момент, осенённая внезапной мыслью: бесхитростная Тень не обмолвилась и словом о том, как именно и в каких позах её любит наш брат. – Палач, такое впечатление, что в школе ты не учился, – прошипел тем временем означенный выше родственник, и в голосе его усталость странным образом переплеталась с раздражением. – Это так не работает. Она сама должна, понимаешь, сама, иначе… Я подалась вперёд и почти высунулась из своего укрытия, чтобы узнать, что я должна сделать сама, а главное, что произойдёт, если я этого не сделаю. Но в последний момент осторожность победила. А в следующее мгновение я до икоты была благодарна Судьбе за то, что мой внутренний тормоз задержал меня на какой-то миг в моей засаде. Потому что дверь распахнулась, едва не слетев с петель, и в приёмную, бешено вращая глазами и громко дыша разодранным в астматическом приступе ртом, вломился Мастер Ти. Мли-и-и-и-ин! Когда он скрылся в кабинете, я благоразумно перепряталась в шкаф и запретила себе даже дышать. И, могу сказать, что очень, очень вовремя. Потому что спустя мгновение в кабинете раненым зверем взревел Цезарь, а затем ворвался в приёмную с жутким грохотом и не менее жутким матом. – Цезарь, стой! – Сашка, не кипятись! – Где она? – Возьми себя в руки, куда она денется из дворца? Найдём, запрём… Цеза-а-арь! Шум, с которым упало кресло, сообщил мне, что место дислокации я поменяла не зря. – Цезарь, – Палач говорил негромко и несколько шепеляво – не иначе, ему уже досталось под горячую руку. – Что ты собираешься делать? – Объявить перехват, что же ещё? Закрыть все выходы и… что это такое? Чем именно было то, что заставило замолчать мужчин, я поняла спустя томительную минуту. – На платок похоже, – прохрипел Мастер Ти. – Это её платок. – Цезарь… – Это её, мля, платок! Я же вижу! Я сам ей его покупал. И духи её… Она была здесь. Шорох, топот ног, скрип двери и отдалённое: – Сладенькая, ты тут одна? Короткий всхлип и следом обиженное: – Одна, а ты мне сказку обещал… – Через минутку, Тосенька, обещаю. Томительная, напряжённая тишина, а потом: – Послушай, может она его здесь вчера забыла… Или в другой какой день… – попробовал предположить Мастер Ти. – А вот я думаю, что забыла она его именно сегодня, – не согласился с ним Палач. – Я думаю, она после стычки с тобой побежала сюда… Само собой, побежала. А уж что она здесь услышала или увидела… – Я не знал, что это Ольга, клянусь, они совершенно на одно лицо! – заорал Мастер Ти. – Конечно они на одно лицо, дебил, – пробухтел Палач и чем-то звякнул (интересно, Сашка настолько в шоке, что разрешил ему приложиться к своим винно-коньячным запасам?) – Так и было задумано изначально. – Прости. Цезарь, правда, прости, я не хотел… – Надо было разобраться с тобой ещё тогда, пятнадцать лет назад, – ответил Сашка как-то уж слишком спокойно, а потом как заорет вдруг: – Да что за нахрен! Что за долбанное дежавю!? Второй раз! Второй раз, твою же мать, всё срывается едва ли не в самый последний момент, потому что ты, Могилевский, не можешь удержать свой член в трусах! – Прости, – снова повторил Мастер Ти. – Я убью тебя, – пообещал Цезарь. – Если мы не вернём Ольгу к утру, я тебя лично кастрирую, а потом убью. – Це… – Молчи, мразь… Палач, ты прав. Про побег мы никому сказать не можем. От запасного варианта отказываться нельзя. Подключи к поискам только самых близких и смертников. – Понял. Займусь лично. А ты не пори горячку, ладно? Мы её обязательно найдём. Увидишь. Самое позднее – завтра к вечеру. Не только твоя жизнь зависит от того, вернётся цесаревна в Башню или нет. Найдём и запрём. Внутри все клокотало от обиды и страха. От того, что я не понимаю, что происходит, от того, что я увидела и услышала, от всех непрозрачных намёков… Найдём, значит, говорите… Запрём, значит, пугаете… Ну, что ж… Ищите, котики, ловите. Мышка знает все норки в этом дворце. И неважно, что наивная мышь не представляет, как жить во внешнем мире, уж как-нибудь приспособимся. Как-то вдруг я поняла, что в Башню Одиночества я больше не вернусь. Не сейчас, когда меня предали все, даже моя глупая ласковая Тень. Не сейчас, когда любящий брат в один день стал жестоким убийцей и извращенцем впридачу. Я дождалась, пока в кабинете всё утихнет, а затем, не вытирая со щёк горячих слёз, выскочила в коридор, отодвинула крайнюю панель и чёрной шёлковой тенью нырнула в подземный ход. Прости, Цезарь, но цесаревна, кажется, уходит в загул!.. Ту ночь я потратила на то, чтобы выбраться из дворца. В этот раз я была предельно осторожна, не торопилась, не рисковала. Сидела тихонько в укрытии, прислушиваясь к тому, что происходит за стеной… И не прогадала. В восемь утра я стояла на центральной площади и слушала мелодичный перезвон на ратуше. Из вещей у меня был небольшой рюкзак, где лежало несколько золотых элов, таблетка, наладонник и карточка с электронными деньгами, которую я выкинула в ближайшую урну. Хотелось спать и есть. Адреналин отпустил, и я уже почти начала сожалеть о своём побеге, когда городская платформа окрасилась в жёлтый цвет, и из ратуши вывели несколько десятков подростков, одетых в чёрные спортивные костюмы, как две капли похожие на тот, что был надет на мне. – Лёшка!!!! – запричитала женщина бомжеватого вида и кинулась к невысокому пареньку с ангельскими глазами и соломенными, сказочными просто, кудрями. – Лёшка, прости мамку, дуру старую… Не уберегла!.. И сразу же, словно её слова послужили сигналом для всех остальных людей на площади, народ заголосил, закричал, падая на колени и выкрикивая имена своих детей. В поднявшейся суете никто не заметил, что ряды тех, кого сегодня отправляли в Детский корпус, пополнились на одного человека. Не то чтобы у меня были суицидальные наклонности, и уж точно я не прочила себе карьеру военного, но если я смогла сбежать из дворца, то и из корпуса самоубийц я найду выход, если припечёт. Но прямо сейчас я была согласна на всё, только бы не встречаться с Цезарем. Поэтому я легко вскочила на жёлтую линию и, прижав ладонь к прохладному стеклу, мысленно попрощалась с дворцом, со столицей, со своей прошлой жизнью. Подобно гигантскому кракену раскинулся Яхон по планете, хищный клюв он нацелил на богатый сильными мужами север, а множеством щупалец оплёл побеждённый юг. На спине его вознёс к самому небу свои стеклянные башни величественный Кирс, гроза диких народов и защитник слабых. А щупальца, подобно присоскам, усеяли множество небольших городов и деревень. Тысячи и сотни тысяч. Я так долго жила в Башне, что и забыла о том, какова она, жизнь за стенами дворца. Теперь же, если верить моим спутникам, мне предстоит отправиться на один из островов. Нет, я, конечно, знала, что Детский корпус располагается где-то на юге, но, откровенно говоря, мне было всё равно, где именно. Подобно всем столичным жителям, я предполагала, что за границами Кирса цивилизованная жизнь заканчивается. Что уж говорить об островах. В их существование я верила, как и в то, что материк, на котором расположился Яхон – это гигантский кракен, плавающий по бесконечно огромному Океану. Пожалуй, в кракена я верила даже больше, ведь материк действительно по форме напоминал осьминога. Правда, ног у него больше, чем восемь. То есть, не ног, а щупалец, конечно – щупалец у нашего Яхона аж девятнадцать. И помимо них ещё две с половиной сотни островов, бывших колоний, а нынче свободных членов великого и счастливого государства. На одном из этих островов и находится Детский корпус, где мне, видимо, предстоит провести какое-то время. Как максимум – два года, как минимум – увидим на месте. Пока же я стояла в первом фобе за жёлтой линией платформы и с тоскою думала о том, что не стоило торопиться, что самую большую ошибку я сделала в тот момент, когда вступила на платформу с первой партией. Но тогда я, если честно, не знала, насколько важной для Цезаря стала идея возвращения к традициям и истокам, и даже абстрактно не представляла, как много юных жителей Кирса именно сегодня отправятся вместе со мною в свою самостоятельную жизнь. Сглупила я, короче, выбирая день для побега… С другой стороны, выбирать мне не приходилось… Учебники по социологии гласят: разделение возрастных групп – неотъемлемый фактор здорового общества. Вот нас и разделяют. Отделяют, отрывают, отдирают мускулистыми руками рыдающих младенцев от материнской груди. Неудивительно, что к полудню площадь стенала. Плакали родители, лишённые детей. Плакали дети, напуганные своим будущим, плакали, по-моему, даже офицеры, что привезли к платформе тех, из-за кого изначально построился Детский корпус: будущих военных. Изначально. Теперь же это, скорее, был отстойник. Клоака, куда стекались отбросы из остальных секторов, забракованные варианты, лишенцы, беглые, ну и авантюристы, само собой. Хотя, если честно, не думаю, что на всей платформе был хоть один человек, который пересёк жёлтую линию добровольно. А если судить по количеству силовиков на площади, Корпус давно уже из элитной военной академии превратился в колонию для несовершеннолетних преступников. Всё те же социологи, кстати, утверждают, что при таком строении общества преступность рано или поздно исчезнет вовсе. Можно подумать. Лично я в сказки перестала верить очень давно. Я в них, по-моему, вообще никогда не верила. Я верила в факты и цифры, а они были неутешительными, утверждая, что восемьдесят два процента учащихся Детского корпуса – малолетние правонарушители. – Что пялишься, корова? – словно в подтверждение моих мыслей один из мальчишек, что вошёл вместе со мной в первый фоб, больно ткнул меня кулаком в бок. – Или что же, думаешь, тебе как перестарку в Корпусе какие-то льготы предусмотрены? М? В первую минуту я растерялась, потому что и не думала смотреть в его сторону, а парню, видимо, просто надо было выплеснуть на кого-то свой страх, вот он и напал на первого, кто попался под руку. Мальчишка был лет на пять меня младше и на полторы головы ниже, поэтому, при желании, я легко могла дать сдачи, не боясь проиграть. Но его неоправданная агрессия, злобный взгляд и оскал затравленного зверёныша были так неожиданны и пугающи, что я вмиг позабыла обо всех приёмах самообороны, которые так успешно были опробованы мною не далее, как сегодня ночью, на Мастере Ти. Глядя в яростные звериные глаза, я отшатнулась, совершенно забыв о том, что стою у самого края, несколько запоздало взмахнула руками, уже понимая, что не смогу удержать равновесие и выпаду из фоба, привлекая к себе всеобщее внимание. Однако уже в следующую секунду поняла, что это не самая большая моя проблема, так как коварный в своей внезапности тычок под рёбра совпал с рывком под моими ногами и громким жужжанием пчелы, которым обычно сопровождается начало движения платформы. И я бы, вне всякого сомнения, упала за черту. И меня, конечно же, размазало бы давлением по стеклу, если бы тот самый соломенный мальчик Лёшка, с которого началось это сумасшедшее утро, не схватил меня за руку, втаскивая в безопасную зону. – Ты спятила? – возмутился он, распахнув огромные, как блюдца, глаза. – Не смей! Оно того не стоит! И в Корпусе люди живут, честное слово. Он решил, что я пыталась покончить с собой. Дурачина. – Володька, брат мой старший, был в Корпусе, – продолжил мальчишка, не обращая внимания на моё молчаливое отрицание его предположения. – И вернулся. Между прочим, живой… Мой тоже был. И тоже вернулся, но вряд ли едущих вместе со мной на этой платформе подростков я бы порадовала рассказами о юности Цезаря. И вряд ли кто-нибудь из них разделил бы со мной радость по поводу Сашкиного окончания Детского корпуса. Да я и сама, если честно, уже не знала, стоит ли мне этому радоваться так, как раньше. А нахмурившийся Лёшка тем временем продолжил свой рассказ: – Живой. Да. И даже при медале, – он так и сказал, с ударением на последний слог. – …А то, что без руки… Так то ж с войны… С войны – это… главное, что живой… – У меня тоже есть брат, – зачем-то призналась я. – Военный… – Правда? – мой случайный попутчик, он же собеседник, он же совершенно искренний спаситель оживился. – Надо же… И как? Не бьёт он тебя?.. То есть я не это… Прости. Что-то, наверное, отразилось на моём лице, потому что паренёк понимающе кивнул и не стал расспрашивать дальше, а я искренне подумала, что лучше бы Цезарь меня бил, чем… – А меня Алевтина зовут, – неожиданно представился мальчишка, полностью ломая шаблон моего мировосприятия. – Как? – Алевтина, – он широко улыбнулся и заправил кудряшки за уши. – Можно просто Лёшка. – Ты что же, девочка? – браво, Оля, очень умный вопрос! – Ага. А ты? За спиной заржал Зверёныш. – В смысле, тебя как зовут? – исправилась Лёшка, а я решила не обращать внимания на двух других наших соседей по фобу. – Оль.. Лёль… – почему я ни на секунду не задумалась над тем, могу ли я в новой жизни называться старым именем? – Ольга. В конце концов, девятнадцать лет это слово было почти главным в моей жизни. Не хочу ничего менять, но Алевтина, которая Лёшка, смешно сморщила щедро усыпанный веснушками нос и заявила: – Не-а, Ольга – это слишком просто и ни капельки не оригинально. Оригинально? Как-то я не рассматривала свою жизнь с этой позиции. Ранее. – И уж точно ни капельки не романтично. Романтично? – Знаешь, вот я в одной книге читала про двух девчонок… У настоящих подруг всегда есть тайные прозвища. Лёля, например. Или Муля… Хотя Муля тебе не подходит, потому что ты очень красивая. Жуть до чего. И волосы длинные, а у меня – вот, – она взлохматила свои невероятные соломенные кудри и преданно заглянула мне в глаза. – Нет, знаешь, ты будешь Лёка. Лёка и Лёшка – обалдеть до чего здорово звучит! Только не говори никому, это ж тайные прозвища, правда? Внезапное озарение было подобно удару кулака в живот. – Лёшка, – осторожно спросила я, понижая голос до шёпота и оглядываясь на наших спутников, переговаривающихся у заднего стекла фоба. – А сколько тебе лет? Она сначала покраснела, потом придвинулась ко мне, порывисто обняла за шею, для чего ей пришлось привстать на цыпочки, и жарко прошептала в ухо: – Десять… Только, пожалуйста, не говори никому! Я не хочу к ней возвращаться… Она… У неё, знаешь… Лёшка поймала мой понимающий взгляд и не стала продолжать, потому что я и без её объяснений вспомнила женщину на площади, устойчивый запах перегара и гниющего тела… Нет, мне не нужны были подробности. Девчонка смотрела на меня каким-то влюблённым взглядом, наивным и преданным, как щенок из детского фильма. У бедняги фактически не было семьи, брат бил ее, мать… называть матерью того, кто болен дикой хворью, нельзя. Я почувствовала себя старой, подлой лицемеркой. Хуже того злодея из означенного выше фильма, который подманил к себе того самого щенка, чтобы попытаться убить. Утешало одно. Мотивы у меня, может, и были гнусными, но предавать свою неожиданную подругу я не собиралась. Ни за что. – Слушай… Я вот тут подумала: у тебя, конечно, есть брат и мама, и не только они, наверное… – Лёшка усиленно затрясла головой, подтверждая мои подозрения. – И я пойму, если ты не захочешь… У меня-то, в отличии от тебя, никого нет… – А брат? – она удивлённо изогнула брови. – Ты же говорила, что… – Мы с ним не дружим. Неважно. Это совсем другая история, тебе неинтересно будет, – заторопилась я, а Лёшка, по-моему, слегка обиделась, поэтому я поспешила озвучить своё предложение: – Короче, я слышала, что в Корпусе проще устроиться семейным людям… Может, сёстрами назовёмся? Я знала, что случится после того, как я замолчу. Девочка была слишком наивна и слишком эмоциональна, чтобы поступить иначе. Ей мое предложение, наверное, казалось жутко крутым и романтичным, я же руководствовалась исключительно низменными целями и страхом: уж очень не хотелось, чтобы Цезарь меня нашёл. А если мы на новое место прибудем как члены одной семьи… что ж, какое-то время уйдёт на то, чтобы проверить, правда это или нет, а там увидим. Малявка взвизгнула и немедленно бросилась мне на шею и, клянусь, едва не удушила меня, прежде чем выдохнуть мне прямо в ухо: – Да-да-да! Пожалуйста! Хочу! Очень хочу! – Подожди! Задушишь, сумасшедшая, – прохрипела я, улыбаясь. – Это так не работает, – неожиданно заговорил Зверёныш. – Что, прости? – Я говорю, что, во-первых, не семейные, а семейники, – Зверёныш раздражённо цыкнул на своего приятеля, когда тот поднял руку, пытаясь привлечь его внимание. – А во-вторых, это не совсем то, что ты себе представляешь. Вы, конечно, можете хоть сто раз назваться сёстрами. И даже братьями. Да хоть мужем и женой, – он рассмеялся. – Но легче вам от этого не станет. А вот если вы вступите в одну из Фамилий Корпуса… тогда, конечно… некоторые льготы у вас появятся. – Откуда знаешь? – От верблюда, – буркнул Зверёныш и повернулся к нам спиной, а мы с Лёшкой ещё какое-то время посовещались и решили, что к чужой Фамилии мы всегда успеем примкнуть, а вот назваться одной, общей, словно самые заправдские, используя Лёшкину терминологию, сёстры – это совершенная круть и абсолютная романтика. Ну, в общем и целом, как-то так. Фамилию мы взяли, само собой, Лёшкину. Тут и говорить нечего. Моя названная сестра вскоре успокоилась и, устроив голову на моих коленях, мирно дремала, я же рассматривала своё отражение в страховочном стекле. Смотрела и не верила, что это я. Действительно, я. Новая, другая, свободная ото всех. Неожиданно, вырывая меня из моих невесёлых мыслей, дёрнулась платформа, почти остановившись, а потом медленно-медленно, скрипя и кряхтя, как древняя паровая машина в музее транспорта, стала подниматься вверх. И теперь я со страхом наблюдала за приближающимися облаками, стараясь не думать о том, как далеко за моей спиной остаётся Яхон. Мы так не договаривались! Мне никто не говорил о том, что платформы летают! Я, сколько себя помню, боюсь высоты. Да я в Башне даже на балкон ни разу не вышла, а тут такое! Лешка буркнула что-то в полудрёме и предплечьем закрыла глаза от яростных солнечных лучей. Что же касается меня, то я даже не моргала. Не от восторга, естественно, хотя за спиной начались оживлённые переговоры и предвкушающие охи – от первородного ужаса. Когда же на пике своего подъема платформа дёрнулась, полностью остановив едва слышное жужжание, качнулась назад и, наконец, лениво перевалившись через край невидимого холма, стремительно ухнула вниз, я закричала. Орала я знатно. Так, что даже Зверёныш уважительно глянул в мою сторону. – Ну, ты, Старуха, горазда орать… Какого чёрта в первый фоб села, если высоты боишься!? Я само собой, ответить ничего не могла. Я как раз воздуха в грудь набрала, чтобы продолжить орать, потому что платформа, затормозив у самого Океана, начала новый подъём. И теперь-то я уже знала, чем он закончится. Зверёныш размахнулся, чтобы ударить меня по лицу. Наивный. Он думал, что таким банальным способом получится остановить мою зарождающуюся истерику. Однако он не учёл двух вещей. Первое. На такую глупость, как оплеуха, я уже давно не реагирую. Второе. Ещё до того, как я начала заниматься борьбой, я поклялась, что ничья ладонь, кроме Сашкиной, больше не коснётся моей щеки. А рано или поздно, но и Цезарь утратит это право воспитателя и опекуна. Уже утратил. – Ещё раз меня ударишь, гадёныш, – я перехватила тонкую руку мальчишки, сильно ухватившись за запястье, – и будешь месяц в гипсе ходить. После чего закрыла глаза и внезапно сузившимся горлом попыталась сглотнуть горькую слюну. – Глаза закрой, – внезапно посоветовал товарищ Зверёныша, который, в отличие от меня, был полон восторженного энтузиазма, потому что фоб снова пополз вверх. – Сейчас ещё одна яма будет. Я застонала. – Плохо тебе, Олюшка? – Лёшка заботливо заглянула мне в глаза. – Ты что, боишься? Не бойся, а? – Хоть бы не вырвало её, – проворчал Зверёныш. – Меня первый раз тоже рвало, – заметил Товарищ, а я поклялась себе, что лучше сдохну, но точно не ознакомлю присутствующих с содержимым моего желудка. – Надо было в хвост садиться. – Там народу было много, – процедила, стараясь дышать через нос. – Оно и понятно, – судя по звукам, Зверёныш почесал голову. – Тут же половина платформы в первый раз… Я вздохнула. Не объяснять же, почему такой «перестарок», как я, не знает о том, что тем, кто боится высоты и скорости лучше не садиться в ведущий фоб платформы. А потом нас снова понесло вниз, и я решила, что в такой ситуации лучше вообще не думать. Попыталась вспомнить уроки медитации и отключиться от внешнего мира, полностью сознавая, что трачу время впустую, потому что удивлённые вздохи и радостные крики моих спутников мне ни капельки не помогали. – Эй, ты живая там? – Зверёныш решил не рисковать рукой и пнул меня по ноге кончиком кроссовка. Не сильно. Хотелось попросить пощады и взмолиться: – Убейте меня! – но из груди вырвалось странное бульканье. – Оль, мы уже не скачем больше, – радостно сообщила моя названная сестра, и я открыла глаза. – Мы теперь под водой едем. Ох ты, ёкарный бабай! Мне доводилось читать, что на некоторые отдалённые острова Яхона пути сообщения проводились по дну океана. Говорят, когда их строили, океана здесь не было и в помине, а планета вообще представляла собою пустыню. Но я, откровенно говоря, думала, что это сказки. Теперь же смогла воочию убедиться, что, по крайней мере, часть из всего написанного в учебниках по Древней истории было правдой. Пути сообщения действительно шли по дну Океана. И от одной мысли, сколько лет страховочному стеклу, становилось дурно. – Тут главное не вспоминать псевдоисторические факты, – Зверёныш почесал кончик носа и, покусав нижнюю губу, спросил, демонстративно не глядя в мою сторону: – Слушай, а ты правда можешь руку сломать? Мускулатура у тебя как-то не очень… – Поверь, мускулатура в этом деле не главное, – заверила я и прикрыла глаза. – М-м-м… понятно… это хорошо, что не главное. Слушай, Старушка, когда подъезжать будем, я сигнал дам, лучше ухватись за что-нибудь. Там еще одна яма. Тряханёт так, что все кишки точно выблюешь, – сообщил он и щедро протянул мне флягу с водой. – Откуда знаешь? – я не стала играть в гордую девочку и отказываться от питья, но прежде, чем сделать первый глоток, предложила попить Лёшке. Зверёныш нахмурился, но спорить не стал. – От верблюда, – мальчишки переглянулись, и Товарищ выглядел удивлённым, а Зверёныш совершенно счастливым, но мне было плевать, я решила не лезть с расспросами. Пока. Но на заметку его не первый непрозрачный намёк на то, что он уже бывал в Детском корпусе, взяла. До конца пути мы не разговаривали. Я пыталась справиться со спазмами обиженного желудка, а мои спутники, включая Лёшку, радовались красотам подводного мира. Солнце давно упало за левый край океана, когда я стала очень сильно сомневаться в том, что поступила правильно, переступив жёлтую черту платформы. Может, стоило пробежаться по Кирсу? Определённо, в этот день подростков отправляли не только в Детский корпус, но и в Дипломатический, и в Медицинский, и в Развлекательный… Зачем я так сглупила? Откуда во мне эта самонадеянность и уверенность в том, что я смогу отсюда выбраться? Дело близилось к десяти вечера, а нас, всех, кто прибыл на платформе, пересчитали, насчитав сто пятьдесят семь человек – странно, на площади Кирса казалось, что одетых в чёрные спортивные костюмы детей гораздо больше – разбили на группы и пропустили в ПВМС – первое внутреннее междустенье. Первое! Я боялась думать о том, сколько их ещё нам предстоит преодолеть, сможем ли мы сегодня поспать и получится ли поесть в этой жизни. Последний вопрос меня волновал особенно живо, потому что острый помидорный суп, который я лениво дегустировала на знаменательном обеде, да еще королевская креветка растворились в моём обиженном желудке, как прошлогодний снег. – Старушка, пожевать ничего нет? – Иди к чёрту, Зверёныш, я на этот вопрос тебе ещё три ПП назад ответила. По какому принципу приёмная комиссия, состоявшая из пяти подростков в ярко-зелёных строительных жилетах, делила нас на группы, для меня осталось загадкой. Не возрастной и не половой, однозначно. Но каждый Пропускной пункт мы проходили неизменно одним и тем же составом в одном и том же порядке: Товарищ, я, Лёшка и Зверёныш как замыкающий. – Номер шестьдесят семь! – объявил громкоговоритель, и Товарищ радостно взметнулся, потрясая выданной счетной машиной бумажкой. – Ну, наконец-то! – проворчал Зверёныш в спину своему другу. – Картошки на меня тоже начисти, если достанешь в это время… – крикнул он приятелю, а затем повернулся ко мне и подмигнул: – Слушай, точно можешь руку сломать? – Ну, могу, – я тихонько потрясла задремавшую Лёшку за плечо. – Я потом тебе покажу того, из-за которого мы тут столько времени торчим. Начистишь ему рожу? Северу уже давно никто рожу не чистил… А, Старушка?! – Номер шестьдесят восемь! – равнодушно объявил механический голос, избавив меня от необходимости хамить и заставив Алевтину вцепиться десятью пальцами в мою правую руку: – Не уходи! Я с трудом сдержала болезненный стон. – Пожалуйста, не бросай меня! – Лёш, – я наклонилась к ней и шепнула тихонечко на ушко: – Всё будет хорошо. Мы же теперь семья, помнишь? Она яростно затрясла соломенными кудряшками. – Я боюсь! Кудряшки не останавливались ни на миг, но я всё-таки умудрилась отлепить от себя девчонку – не без помощи Зверёныша, надо сказать – и прошла к двери, над которой мигал мой номер. Первым, что я увидела, зайдя в комнату, была попа. Красивая круглая женская попа, обтянутая чёрными джинсами-стрейч, а прямо на этой идеальной попе смуглая рука с длинными пальцами и аккуратными овальными ногтями. Мне в жизни не доводилось видеть ничего более эротичного и возбуждающего. Невозможно было оторвать глаз от того, как эта невоспитанная рука лениво огладила левую ягодицу, чтобы сжать её, несильно, но очень… по-собственнически. От скольжения этих наглых пальцев по совершенно посторонней попе у меня пересохло во рту. А мужская ладонь решила перебраться с ягодиц на талию, без труда пересчитала позвонки и спряталась в гриве собранных на затылке каштановых волос. Я, кажется, сглотнула, после чего упёрлась взглядом во внимательно наблюдающие за мной чёрные глаза. Заметила изогнутую бровь и искривлённые в понимающей улыбке губы в обрамлении условно небрежной щетины. И застонала внутренне, едва удержавшись от того, чтобы позорно зажмуриться. Волшебство разбилось, осыпалось мелкими осколками у моих ног, и я, наконец, смогла оглядеться по сторонам. За компьютерным столом сидел худощавый парень и, не отрывая глаз от монитора, насвистывал веселенькую мелодию. – Еловая? – по-прежнему смотрит в голубоватый экран. – Она, – согласилась я, стараясь не обращать внимания на левую щёку, горящую от постороннего чёрного взгляда. – Ольга? – Ольга, – демонстративно не замечать наглый взгляд становилось всё сложнее. – Пожелания, вопросы, требования, просьбы? – Пожалуй, одна, – призналась я и, не выдержав напряжения, раздражённо посмотрела в сторону обнимающейся парочки. Парень сидел на подоконнике, а девушка фактически лежала на нём – неприлично до ужаса – и что-то нашёптывала на ухо. Наглец подмигнул мне чёрным глазом, бессовестно игнорируя спутницу, и даже не подумал отвести взгляд. – И какая именно? – компьютерщик оторвался, наконец, от монитора и посмотрел на меня странными разноцветными глазами. – Можно мне комнату в семейном общежитии? У меня сестра и… – Нет. Парень порылся в столе и бросил мне ключ. – Место в семейном еще заработать надо. Ну, нет – так нет. – У коменданта возьмешь расписание занятий, – продолжил он, протягивая мне ордер на заселение, в котором был указан номер общежития и комнаты. – Тренировки и военную дисциплину посещать обязательно. Женский душ по чётным дням. Кухня общая. Я ничего не забыл? – Ты всегда что-то забываешь, Светофор, – парень на подоконнике зевнул и решительно отстранил от себя свою девушку. – Светка, проводишь новенькую до общаги? – Не стоит, – я спрятала ключ в карман и отвернулась от окна. – У меня есть провожатый. Не то чтобы я была уверена в том, что Товарищ будет меня ждать, но Зверёныш определённо точно дал понять, что нам с Лёшкой лучше не терять его из виду. – Уверена? – Абсолютно, – главное не думать о его пальцах, и голос не задрожит смущённо. – Могу идти? – Ну иди, – компьютерщик махнул в сторону другой двери, и я вышла из пропускного пункта прямиком на территорию Детского корпуса. От стены немедленно отделилась тень и шагнула в мою сторону. Будь я из пугливых, обязательно бы заорала, потому что темно было – хоть глаз выколи. Но я же всё-таки занималась борьбой, да и голоса за спиной напоминали о том, что я здесь не одна. – Ордер покажи, – проворчал Товарищ. – Хотя не показывай. Темно, как в жо… очень, в общем, всё равно ничего не увижу. В какую общагу хоть заселили? – В «Тройку», кажется… А ты чего тут? – Не в «Тройку», а в «Подкову», – лениво исправил он. – Это хорошо. У нас тоже там комната. Пошли, что ли, картохи где-нибудь раздобудем. Жрать охота – страх. Я б слона сожрал, если б дали, честное слово. – Ты иди, – не очень уверенно разрешила я. – А я Лёшку подожду. Боюсь, как бы она не потерялась в темноте. Товарищ громко вздохнул, заглушая возмущённый рев собственного желудка, но без возражений прислонился к стене, ожидая явления моей названной сестры. – Кто у тебя на ПП был? – прошептал, нарушая тишину ночи. – Светофор, – ответила я, вспоминая разноцветные глаза компьютерщика. – Странно, – Товарищ зевнул. – Сегодня не его смена. – Откуда ты всё это знаешь? – прямо спросила я. – Вы со Зверёнышем ведете себя так, словно регулярно ездите в Кирс на каникулы. – Вот странный ты человек, – Товарищ рассмеялся. – Со Зверёнышем так точно угадала, а самых простых вещей не видишь. – Что угадала-то? – растерялась я. – Ну, с кликухой его. Его все так зовут, не ты одна. – Зверёнышем? – Тс-с-с! Зверем. Он за Зверёныша голову оторвет! Странно, мне же не оторвал. А может, поверил в то, что я могу ему руку сломать, потому и терпит? Странный он всё-таки. – Вот так вот, – Товарищ снова зевнул. – Спать охота – сил нет. Устал, как собака, за эту неделю. А ты говоришь, каникулы… – Слушай… – Не, все вопросы к Северу. Пусть он тебя сам в курс дела вводит. У меня на его лидерство претендовать, знаешь ли, нос не дорос. – Вы тут как в зоопарке прямо, – поделилась я своим наблюдением. – Зверь, Светофор, Север… А нормально, по именам, нельзя общаться? – Не мы такие – жизнь такая, – пробормотал Товарищ и отлип от стены. – Меня, кстати, Соратником звать. – И ты туда же, – обиделась я. – Опять кличка. – Не-а! – Товарищ рассмеялся. – Промазала. Не кличка. Фамилия. Тимур Соратник, приятно познакомиться, Старуха! Пойдём уже вас заселим, что ли. Твою Нюню, кажется, отпустили. Я оглянулась и увидела, как на пороге той самой комнаты, в которой случилось моё незабываемое свидание с красивой попой и наглой рукой, неуверенно топчется Лёшка. – Она, конечно, балласт, – задумчиво продолжил Соратник. – Но кто я такой, чтобы спорить со Зверем. – Нос не дорос, – догадалась я. – Типа того… Идем, горемычные, с меня картошка, с вас – ужин. Готовить-то хоть умеете? – А то! – я гордо хмыкнула, впервые порадовавшись тому, что Цезарь запретил нам с Тенью пользоваться слугами. Глава 2. Верю – не верю Один игрок произносит какое-либо утверждение. Любое. Например – вчера был дождь. Другой игрок должен сказать, правда это или ложь. После ответа наступает его очередь придумывать вопрос. Вопросы могут быть самые разные, эта игра отлично развивает фантазию и расширяет кругозор. Глубокой ночью, когда я уткнулась лицом в пахнущую свежестью и стиральным порошком тощую подушку, когда мои рёбра с удивлением привыкали к твёрдой, как доска, кровати, а плечи не могли расслабиться под тощеньким одеялом, я думала не о том, что жизнь встала с ног на голову. И не о том, что бесконечно длинный день, наконец, подошёл к концу. И даже не о Цезаре или Тоське. И нет, не о том, что Зверь с Товарищем явно имеют на меня какие-то планы… Нет, ни о чём из этого я не думала. Я вспоминала слова Сашки о том, что этим вечером я должна быть в Башне, иначе Мастеру Ти, который больше не был моим Мастером, очень и очень сильно не поздоровится. И эта мысль заставляла растягиваться губы в улыбке. Той ночью мне снилось что-то лёгкое и воздушное, как пирожное безе. А ещё смуглая рука на попе. И эта попа, совершенно точно, была моей… Проснулась я с лёгким чувством голода и сердцем, застрявшим в горле. Необычные и волнительные ощущения, надо сказать. Как первое – всё-таки голодать ранее мне не приходилось – так и второе. Причём второе было гораздо волнительнее первого. Лёшка уже вернулась из комнаты, которую мне ещё предстояло посетить, и зевая яростно и весьма заразительно, попыталась сказать: – Ам ыо ада… – тряхнула соломенным гнездом, в которое за ночь превратились её волосы. – Вот гадство. Я так не выспалась. – Я догадалась, – рассмеялась я и заставила себя выбраться из-под одеяла. Вроде ж говорили, что Детский корпус на юге, а холодно здесь по утрам было, как на самом настоящем севере. – Что сказать-то хотела? – Нам в Доме надо новый аккаунт зарегистрировать… Вряд ли нам теперь разрешат старой Книгой пользоваться. Как думаешь? А? У меня, конечно, не так много лиц… Но жалко. Я схватила вафельное казённое полотенце и, погрозив Алевтине пальцем, предупредила: – Одна в Дом не смей соваться. Я у Зверя спрошу, что там с нашей Книгой лиц и как лучше поступить… Расслабленное утреннее настроение стремительно рушилось, как карточный домик, не выдержавший заигрываний беспечного сквозняка. Лёшка сказала про Книгу лиц, а я поняла, что осталась без средств к существованию. Я теперь точно не смогу воспользоваться моими многочисленными элами и пэпами… Наверное, проще забыть о том, что где-то там, в другой вселенной у меня остались вожделенные виртуальные деньги… Облокотившись руками о раковину, я придвинулась почти вплотную к зеркалу и прошептала: – Всё из-за тебя, Сашка-сволочь! Закрыла глаза и, прижавшись лбом к холодному стеклу, попыталась вспомнить, сколько золотых у меня было с собой, когда я выходила на свою неожиданную охоту за сладостями, обернувшуюся билетом в новую жизнь. И эти воспоминания меня совсем не радовали. Абсолютно. Как и понимание того, что посещение Дома впервые в жизни стало насущной необходимостью, а не досадной обязанностью. – Я им Лёшку не отдам, – поклялась я зеркалу, решительно отбросив воспоминания о том, как я однажды решила сходить в Дом без Сашки. – Обойдутся. Без сладкого. Дело было тем жарким летом, когда над Кирсом пролетал кометный дождь, и пасмурные душные дни ничем не отличались от изнурительных в своей жаркой серости ночей. Кирс задыхался, плавился, словно свеча на праздничном торте. В густом и дрожащем, словно желе, воздухе, не было и намёка на прохладу. А Цезарь решил устроить мне экзамен по всем предметам сразу. Признаться, тогда я впервые задумалась над тем, почему он так жесток, так непоколебим, так настойчив в своём желании видеть меня лучшей во всём. Если кто-то из моих немногочисленных репетиторов намекал на то, что я выложилась в последнем реферате всего лишь на сто пятьдесят процентов, Сашка усиливал мне нагрузку, лишал прогулок и отбирал рукоделие. Я сутками сидела в библиотеке, я не спала неделями, я загибалась, реально, загибалась от переутомления… И при всём при этом я была благодарна Цезарю за то, что он так строг. Потому что будь он мягким и ласковым, я бы, наверное, кончила, как Тень. Возможно, эти же мысли одолевали и Сашку. Тем летом он был особенно жесток. Я ненавидела его в те дни. Я молилась запрещённым богам, мечтая о его смерти. И молилась я не потому, что верила, а потому, что он взбесился бы, как чёрт, узнай об этом… В один из тех жарких дней, когда мозг уже почти полностью растаял, покорившись зною, я полезла в Книгу лиц. Исключительно чтобы позлить Цезаря. Запретить мне иметь свой аккаунт он не мог, но и разрешать не хотел. Поэтому мы сохраняли нейтралитет. Я почти не пользовалась Книгой, он не устраивал истерик из-за того, что только «почти». В тот день в Книге было два личных сообщения. Классическое, от Мастера Ти, с приглашением посетить Дом в канун моего грядущего четырнадцатилетия. И второе, от одного из моих немногочисленных лиц. Лицо звали Пончиком, она была старше меня на три года, опытнее, красивее, успешнее у мужчин – я-то у мужчин успехом не пользовалась, Цезарь постарался, чтобы они рядом со мной вообще не появлялись – короче, интереснее. Не знаю, что нас объединяло, что скрепляло нашу странную дружбу – точно не уровень интеллекта – но мы дружили. В тот день сообщение было странным. Пончик прислала четыре слова и удалила моё лицо из своей Книги. «Не пиши мне больше». Не пиши мне больше. И всё? И как это понять? И как на это реагировать? Я вцепилась в момент запотевшую таблетку рукой и выбила нервно пальцами: – Эй! Пончик! Что случилось? «Пользователь добавил вас в чёрный список, и ваше сообщение не было доставлено». – Так не пойдёт, – сообщила я таблетке, которая равнодушно мигала красным предупреждением. – Не пойдёт. И дело было не в деньгах, которые автоматически списались с моего счета, когда моя Книга уменьшилась на одно лицо. Плевать я хотела на деньги. Просто… За что? Что я сделала-то? Пончик вычеркнула меня из своей жизни. Пожалуйста. Я не стану устраивать скандалов, но просто объясни мне. Едва не плача, я спрятала таблетку в стол, схватила наладонник и убежала в Дом. Я надеялась, что Мастер Ти не откажет, что ему стоит? Столичный глава гильдии Мастеров без труда должен найти мне адрес одного Пончика. Один физический адрес одного конкретного Пончика. Бесшумно отодвинулась дверь Дома, впуская меня в парафиновую мглу Зала откровений. – Мастер? – мой шёпот эхом отразился от витражных окон. – Мастер Ти, у меня к вам серьёзный разговор. В Доме было непривычно тихо и темно. Я сделала несколько шагов в сторону алтаря и остановилась, привлечённая странным звуком. Словно кто-то по столу бил мокрым, скрученным в жгут полотенцем. И при этом стонал. Ритмично и восторженно. – Мастер? Быстрым шагом, непонятно чем напуганная, я прошла до низкой деревянной двери и… не рванула её на себя только потому, что там, за дверью, заговорили. – Ты хорошо справляешься, я смотрю… – Мастер? – петушиный почти мужской голос и торопливый вжик молнии. – Мастер, всё совсем не так, как кажется… – Не так? – удивление в голосе того, кто был лучшим другом Цезаря в детстве, звучало почти искренне, поэтому я, всё-таки не утерпев, заглянула в щёлку. На дряхлом от старости столе лежала тощенькая девчонка, по виду младше меня на пару лет. Она была обнажена ниже пояса, а лицо закрывала руками. В её ногах, раскинутых широко и неприлично, стоял ученик Мастера. Красный, то ли от смущения, то ли от злости. – А как я должен это понять? – Мастер… – Кто? Я? – Мастер Ти по-шутовски развёл руками и полуприсел. – По-моему, в этом Доме уже давно новый Мастер. Ученик закусил губу и перепуганным взглядом обвёл помещение, на секунду задержавшись на полуоткрытой двери. Мне даже показалось, что он меня заметил… Но нет. Парень вдруг улыбнулся, положил руку на промежность лежащей перед ним девушки и вполне уверенно произнёс: – Я думаю, два собрата по цеху, Мастер, смогут разделить приятные обязанности, связанные с началом половой жизни, м? Я почувствовала, как на затылке волосы встали дыбом, а от омерзения свело зубы. Прав был Сашка, когда запрещал мне ходить в Дом одной. Ох, прав. Я сделала осторожный шаг назад, стараясь абстрагироваться от звуков, которыми сопровождалось исполнение «приятных обязанностей». И только когда, вернувшись в Башню, я яростно терла себя мочалкой, глотая обидные слезы по поводу того, что теперь точно не найду Пончика, я подумала о том, что Цезарь знает. О приятных обязанностях, о Мастерах, о Доме. Он всё знает, но оградил от этого только нас с Тоськой, наплевав на сотни других девчонок и парней. Как он с этим живёт? И как с этим теперь буду жить я?.. Воспоминания были не из самых приятных, ничего не скажешь. Снова ополоснула лицо холодной водой, второй раз почистила зубы и вернулась в комнату. Я Лёшку им не отдам. Я знаю закон. Алевтины на месте не оказалось, зато в нашей комнате обнаружились Зверь, Товарищ и стоящий у окна владелец неприличных и бессовестных рук, мечты о которых мне полночи не давали спать. Незнакомец – нас же официально пока не представили – демонстрируя нам свой благородный профиль, смотрел в окно. Разворот плеч, руки, сцепленные за спиной в замок, гордо откинутая назад голова – всё указывало на ленивую усталость и безбрежную тоску. Зверь поглядывал на парня заискивающе, а Товарищ, который Соратник, шагнул ко мне и, прежде чем поздороваться, испуганно оглянулся на профиль, задумчиво темнеющий у окна. – Привет. – Угу, – весьма недружелюбно ответила я и, смущаясь до дрожания под коленками, но демонстративно гордо держа осанку, сбросила казённый халатик и синими от холода руками вцепилась в свои спортивные штаны. – Пошли вон, – раздалось со стороны подоконника, и Зверя с Товарищем вынесло в коридор, а я… Я не стала оглядываться на того, кто остался в комнате. Найти силы, чтобы посмотреть на него, удалось, только когда тёмно-синяя майка скользнула по рёбрам на живот, а руки нырнули в рукава спортивной куртки. – Значит, говоришь, плевать ты хотела на мою Фамилию? – уточнил Арсений Северов и, отвернувшись от окна, вперил в меня уже знакомый мне чёрный внимательный взгляд. Лицо у него тоже было очень загорелым, а длинные чёрные ресницы и брови, почти сросшиеся над переносицей, выдавали уроженца южных гор. Кажется, южных. Я слегка растерялась от его откровенно изучающего взгляда, а потом глупо ляпнула: – Прости. И разозлившись на себя, рывком под горло застегнула мастерку, оцарапав молнией горло. – Ваши авантюры не входят в число моих планов на будущее… – надеюсь, прозвучало это уверенно, а не жалко, потому что ощущалось именно жалко. Северов всё так же смотрел на меня, то ли равнодушно, то ли зло, никак не реагируя на мои слова… Ничего нельзя было прочитать по его замкнутому выражению лица и тяжелому взгляду. И это бесило неимоверно! – А ты бы на моём месте поступил иначе? – не выдержала я его молчания и скрестила руки под грудью. Он улыбнулся. – Не могу представить себя на твоём месте. – Потому что ты слишком умён, чтобы попасть в такую ситуацию, да? – непонятно почему вспылила я и едва не сорвалась на крик, когда Северов громко рассмеялся. – Не поэтому, – ответил коротко. – Ты же… Неважно. Просто ответь, почему отказываешься. Я закатила глаза, раздосадованная тем фактом, что Зверь оказался прав: от личной беседы с их королевским величеством Севером, страшным и ужасным, отвертеться не получилось. – Может, Зверь плохо объяснил?.. Всё на самом деле не так скверно, как выглядит. О! Зверь объяснил все отлично. Доходчиво очень. Вчера, в разгар нашего совместного ужина. – У меня к тебе предложение, Старуха, – сказал он, когда первое чувство голода было удовлетворено. – Предложение?.. – Ну да, физуха у тебя хорошая, – неожиданно похвалил Товарищ, а его приятель рассмеялся, добавив: – Да и сама ты ничего. Приятно будет с тобой… побороться. Больше, чем нахалов и хамов, я не терплю только пошляков. И даже понимая, что под борьбой Зверь подразумевал именно борьбу, я разозлилась. Отложила в сторону ложку и наградила мальчишку мрачным взглядом. – Что? – он затолкал в рот целую картошину и, постанывая от удовольствия, заявил: – Не психуй, ничего такого я не имел в виду… Да и Север за такие дела руки повыдергивает. – У Зверя просто чувство юмора дурацкое, – вступился за друга Тимур Соратник. – Уже сто раз от девок по морде получал… – Оно и видно, – буркнула я и потянулась к салату. – Ты здорово на цесаревну похожа, – вдруг произнёс Зверь и задумчиво посмотрел на кусочек помидоры, выпавший из моей дрогнувшей ложки прямо на стол. – Тебе говорили? Я неопределённо пожала плечами, неожиданно осознав, что голосовые связки мне полностью отказали. – Вы же с Нюней будете новый аккаунт регистрировать. Даже два, так ведь? – Что тебе надо? – прохрипела я и послала Лёшке молчаливый сигнал, мол, готовься дать дёру. – Хорошие деньги можно заработать… – протянул Зверь. – Если правильно записи в Книге делать. И вообще… Я поднялась, и Алевтина тоже вскочила, бросив на тарелку недоеденную картошину. – Мне это неинтересно. Изображать из себя себя же в попытке заработать побольше элов и пэпов? Ну уж, нет. Я не самоубийца! Лезть на рожон, когда Сашка, совершенно очевидно, роет землю, разыскивая меня?.. Да что там Сашка! Тот носки в ящике с носками найти не может. Но вот Палач и его люди – это опасно. Палача Палачом прозвали, увы, не только из-за схожей фамилии. Поэтому, когда я говорю «опасно», я имею в виду – смертельно. – Абсолютно. Зверь и ухом не повёл, продолжая неспешно жевать, вальяжно откинувшись на спинку стула. – От кого ты бежишь, Старуха? – спросил он, пытаясь изобразить из себя бывалого человека, а я вдруг отчетливо поняла, что кого бы он тут передо мной ни играл, он оставался тем, кем и был на самом деле: мальчишкой лет пятнадцати-шестнадцати, самоуверенным и глупым. Соратник зло посмотрел на приятеля и попытался меня задержать, заслонив собою выход из комнаты. – Подожди, – выпалил он, хватая Лёшку за руку, – не торопись, все совсем не… – Мне неинтересно, я же сказала уже, – раздражённо отрезала я и оттолкнула его от своей новой сестры. – Мы уходим. – Вы убегаете, а не уходите, – хмыкнул Зверь. – И я спрашиваю, от кого? – Иди к черту! Не твоё дело! – Не моё, – мальчишка пожал плечами, – но Северу рассказать придется. Север глава нашей Фамилии, вожак, если хочешь. Арсений Северов. И он подписался под твоей заявкой, так что… Гнев на вкус похож на шипучий чили-леденец из лавки «Все для веселой вечеринки». Я на такой вечеринке никогда не была, конечно, не тот у меня брат был, чтобы по вечеринкам ходить, а пачку с леденцами нашла на полу в библиотеке. Не знаю, кто и когда их там обронил, но съела я их самолично, одна, не поделившись даже с Тенью. Они были волшебные просто. Взрывались во рту бешенством вкуса и просто шикарно прочищали мозг. – Я тебя просила? – прошипела я, одарив Зверя таким добрым взглядом, что мальчишка побледнел. – Просила я тебя о чем-нибудь? Давала повод думать, что соглашусь на вашу авантюру? Скажи мне, Зверёныш, просила? – Я… – Последняя буква в алфавите! Закрой свою хлеборезку, когда старший по возрасту говорит. И слушай внимательно. Повторять не буду: катитесь к чёрту, вместе с вашим Севером. А лучше, прямо сразу, в большое интимное путешествие. Дорогу знаешь или тебе указать направление? Зверь оторопело моргнул, а Соратник совершенно несчастным голосом в последний раз попытался меня убедить: – Ты напрасно боишься, Север – он хороший на самом деле… – Не хватало ещё его бояться. Никто вашего Севера и не думает бояться! Бояться надо того, в чьих руках больше силы. Того, кто пугает даже самых близких. Того, кто убьёт меня, если поймает. Или не убьёт. И то, что сделает со мной Сашка, если решит оставить мне жизнь, пугало в разы больше. Что же касается глупых самонадеянных мальчишек… Думать о том, какая судьба их ждёт, узнай Цезарь, что они просто были со мной в одной комнате, не хотелось. Бояться Арсения Северова? Ерунда какая! Смущаться, возможно. Особенно, когда стало понятно, что он и обладатель бесстыжих загорелых рук – одно и то же лицо. Нервничать и злиться. Но точно не бояться. – Почему ты всё воспринимаешь в штыки? Зверю впервые в голову пришла хорошая идея, я бы на твоём месте… – Мы уже выяснили, что ты не на моём месте и никогда на нём не будешь, – раздражённо перебила я. – Что же касается Зверя… Он это всё замутил, с ним и разбирайся. Я никому ничего не обещала и не просила о помощи. Поэтому мне дела нет до неприятностей, которые могут у тебя возникнуть в случае моего отказа. Север небрежно махнул рукой, давая понять, что плевать он хотел на неприятности. – Не бери в голову, – словно в подтверждение моих мыслей произнёс он, но затем почти сразу исправился: – Какие неприятности? Из-за чего? Из-за того, что ты не отдаёшь себе отчета, что здесь на самом деле происходит? Ерунда, – он нахально улыбнулся. – Даю тебе неделю времени на то, чтобы ты оценила обстановку и поняла, что на самом деле, – поднятыми вверх указательными пальцами он словно взял свое лицо в рамочку. – Понимаешь? На самом деле означает тот факт, что тебя приписали к моей Фамилии даже без испытательного срока. С такими самоуверенными наглецами мне не приходилось встречаться, поэтому я после его слов просто выпала в осадок и банально не нашлась с ответом. – Ты просто упрямишься… Что я, не понимаю, что ли… У вас, у девчонок, так бывает. Упретесь рогом и с места не сдвинешь… – Тебе виднее, – я поняла, что спорить с ним бесполезно, и поэтому просто шагнула к двери. – Ты извини, но мне надо Лёшку найти… – Слушай, – Северов внезапно оказался совсем рядом, мало того, поймал меня за руку и сощурился подозрительно довольно, словно собирался мне какую-то гадость сказать. – А ты же пялилась на меня вчера на ПП. – Я?? – Пялилась-пялилась, не отпирайся! Я всё видел! – теплые пальцы забрались под манжету мастерки и осторожно погладили внутреннюю сторону запястья. – И как? Понравилось? М? Любишь подсматривать? – Дурак, – я вырвалась из его некрепкого захвата и попятилась. – Во-первых, не пялилась, а смотрела. И не на тебя, а на попу твоей подружки. Джинсы у неё больно хороши, а я в силу обстоятельств лишилась всего своего гардероба. Север самодовольно улыбнулся, мол, мели Емеля, а я не верю ни одному твоему слову. И правильно делает, что не верит, но не признаваться же ему в том, что мечты о его руках мне полночи спать не давали. – А во-вторых, если кто-то хватает кого-то за задницу в общественном месте, то пусть потом этот кто-то не удивляется, что у его маленького спектакля были невольные зрители. Север нахально хмыкнул, совершенно точно пропустив мои слова мимо ушей. Выглядел он как человек, пришедший к каким-то своим определённым выводам. И не уверена, что мне хотелось знать, что он там себе напридумывал. – Давай сделаем так, – он внезапно наклонился ко мне и прошептал, легко касаясь сухими губами края моего уха. – Через неделю просто скажи мне, что согласна. Со своей стороны обязуюсь не издеваться и не ржать очень громко, м? Шипучие леденцы чили. Глубокий вдох. И мысленные пощёчины, сопровождаемые словами: «Воспитанные девушки не матерятся!» – Тебе пора, – я распахнула перед наглецом двери, а он неспешно отодвинулся от меня, подмигнул своим невозможным чёрным глазом и, шагнув за порог, сообщил: – Она в Дом пошла. – А? – Нюня твоя сказала, что встретится с тобой в Доме. Маленькая дурочка! Я задохнулась от гнева и беспокойства. Просила же её не ходить туда без меня. – Какие же вы сволочи! – Что? – Северов на миг утратил свою невозмутимость и посмотрел на меня недоумённо и рассеянно. – Пока вы мне тут мозг компостировали, Лёшка что же, была там одна? – он схватил меня за руку, лишая возможности немедленно бежать на подмогу. – Да ничего не… – Ей десять лет, – прошипела я, вырываясь. – И если хоть один местный Мастер Ти хотя бы посмотрит на неё… Северов чертыхнулся и вдруг потянул меня на выход. – Балда! Зачем позволила ей вступить в Корпус? – Я не позволяла. – Надо было сразу сказать. Зверь, паразит мелкий… – Не понимаю, – на один его шаг приходилось два моих, и я уже начинала злиться и задыхаться. – Должна будешь, – предупредил Северов, коварно улыбнувшись. – С ней, конечно, ничего не случится. Все-таки вы в тандеме шли, но подстраховаться стоит. Мало ли что Светке в голову стукнет… – Светке? – я споткнулась, но Север ловко меня поймал, не позволив упасть. – У вас что же, Мастер Ти женщина? А так вообще можно? Ведь… Парень посмотрел на меня странно. – Откуда, говоришь, ты к нам перевелась? – От верблюда. Не скажу. Не твоё дело. – Ну-ну… Светка, как ты правильно догадалась, действительно Мастер Ти. И, чтобы ты знала, в Детском корпусе она не одна. Их у нас целый табун. Аж десять человек… Не зеленей. Никто тебя там и пальцем не тронет. Ну, если сама не захочешь, конечно. Сама? Да ни за что в жизни! – Правда, – Север легонько подтолкнул меня к выходу из общежития. – Абсолютно не из-за чего переживать. Не скажу, что я ему поверила, но выхода-то у меня всё равно не было. Не так мне виделся первый визит в новый Дом, я надеялась, что к встрече с Мастером я успею подготовиться, сейчас же придётся действовать наобум. В свете дня Детский корпус выглядел не так зловеще, как ночью, но всё равно мрачновато. По-военному симметрично, по-детски небрежно. И в чем-то, пожалуй, даже пугающе. И больше всего меня пугала мысль об отрезанности от всего остального мира. Всё-таки материк я не покидала раньше. Как и полагается военной академии, если верить историческим документам, конечно, выстроен Корпус был по принципу классического укрепления. Стены по периметру, четыре обзорные вышки и строгое расположение внутренних зданий. Левый сектор жилой, правый – учебный. А в центре огромная площадь, выложенная потрескавшимися от старости плитами, и флагшток, на котором вообще не было никакого флага. Угнетающее зрелище, откровенно говоря. Панельные блоки Института сверкали серыми плешами бетона, а кирпичные казармы, переоборудованные под общежития ещё в прошлом веке, выглядели до жалкого убого и требовали даже не ремонта. Перекошенными окнами они грустно смотрели в равнодушное небо, немо крича: “Добейте нас! Пусть на наше место придут новые”. Но нет. В Корпусе своих не бросают. И этим товарищам тоже, видимо, суждено умереть своей смертью. – Говорят, весной пришлют ремонтников, – прокомментировал мою перекошенную мину Север, а я брякнула, не подумав: – Это вряд ли. Цезарь не одобрил финансирование, и все Корпуса с этого года окончательно переходят на самоокупаемость. – Врёшь! – он окинул меня насмешливым взглядом. – Фигня, он на такое не пойдёт. Это во-первых. И во-вторых, – Север замедлил шаг, а его взгляд из насмешливого стал задумчивым. – Я очень внимательно читаю “Законодательный вестник”. И там об этом ни слова… Оленька, а ты больше ничего не хочешь мне сказать? Ещё чего! – Не называй меня Оленькой, – я раздражённо нахмурилась и развернулась на девяносто градусов, чтобы замереть немым истуканом. Этот Дом я видела раньше. Над широким крыльцом нависал кривой треугольный козырёк, украшенный пятью кривоватыми звёздами и большой надписью “Дом детей и молодёжи”. Щербатая лестница вела к огромным деревянным дверям, выкрашенным почему-то в зелёный цвет. И эти двери мне были до ужаса знакомы, они годами преследовали меня в кошмарных снах: большие, зелёные, забрызганные кровью, а на крыльце, раскинув руки, лежит безголовое тело, и из открытой раны на шее течет совершенно чёрная кровь. – Что с тобой? – Север удивлённо заглянул мне в лицо. – Ты вообще тут? – Тут… – как объяснить ему, что в Детском корпусе я раньше не была, а между тем он так красочно и так давно живёт в моих снах? Что это? Во мне неожиданно проснулся мифический дар провидца? Или это было банальным дежавю, о котором я так много слышала, но с чем мне пока не приходилось сталкиваться?.. – Если ты всё ещё боишься, то имей в виду: здесь к исполнению декрета о “Половой зрелости и сексуальном образовании” подходят спустя рукава. Клянусь, никто твою Нюню и пальцем не тронет. Декрет о половой зрелости. Конечно. Ему было лет двести или триста, если не больше. Как-то до изучения законодательных актов у меня всё руки не доходили, а Сашка и не настаивал. Согласно этому декрету подростки вступали в половую жизнь в четырнадцать лет. Наверное, изначально этот закон должен был защищать детей. А может, я ошибаюсь и романтизирую правителей древности. Может, всё это сразу задумывалось лишь для того, чтобы горстка любителей сладкого имела беспрепятственный доступ к десертному столу. В теории, каждый, кому исполнилось четырнадцать лет, был обязан посещать Дом для сексуального образования. На практике… на одном практическом занятии мне “посчастливилось” присутствовать. Дикость. Глупость. Пережиток. История. Традиция. Канон. К этому можно относиться по разному, меня сия чаша, к счастью, минула. Но много ли таких, как я, в Яхоне? Десять? Сотня? Пара тысяч? Говорят, в некоторых регионах от родителей вообще ничего не зависит. Декрет так глубоко проник в кровь огромного кракена, такими сетями оплёл сознание жителей, что захочешь – не вырвешься. Замкнутый круг. Пока ты ребёнок, ты боишься Дома, но стоит тебе вырасти – ты отправляешь в него собственных детей, потому что так принято. Потому что так поступали твои родители, их родители и родители их родителей. И если к традиции раздельного проживания народ не хочет возвращаться, до последнего отказываясь отдавать своих чад государству, то декрет о сексуальном образовании играет в жизни Яхона большую роль. – Мне плевать, – просипела я и рывком расстегнула молнию на мастерке. – Я не поэтому. Я просто не могу туда войти сейчас. Мне надо время, чтобы прийти в себя, таймаут, чтобы собраться с мыслями и выработать стратегию поведения. То, что мой спутник меня услышал, я поняла только тогда, когда он, почти минуту спустя, немного приподнял в удивлении бровь и пробормотал: – Даже так?.. Извини, я понимаю… В таком случае, просто подожди тут, не уходи никуда. Я не стала анализировать его слова, мне было искренне наплевать на то, что он подумал. Я опустилась на деревянную скамеечку у крыльца и закрыла глаза. Про Лёшку, к своему стыду, я вспомнила только тогда, когда над моей головой раздалось деликатное покашливание. – Ой, – я почему-то смутилась, увидев вчерашнюю попу. То есть, прямо сейчас попы видно не было. Прямо сейчас на меня смотрела высокая красивая брюнетка в длинном сером платье в пол, но я точно знала, что там, под платьем, находится то, что вчера так нагло и так прилюдно лапал Арсений Северов. – Привет. А ты Севера ищешь, да? – Севера? – тонкие ноздри гневно затрепетали. – Он разрешил тебе называть себя Севером? Я растерялась. И даже не потому, что он мне должен был это разрешить – я надеялась, что мне вообще никак не придется его называть. Я немного подвисла из-за того, как девушка на меня смотрела. В её взгляде было столько неприкрытой злобы, что мне даже страшно стало. – Он не запрещал, – я пожала плечами и отвернулась, всем своим видом пытаясь показать, что разговор окончен. – Он не говорил мне, что ты так на неё похожа, – вдруг произнесла девица. Видимо, мне пора начинать привыкать к этой фразе. – Не зеркально, конечно. У цесаревны кожа не такая бледная и волосы длиннее. И грудь больше… И губы другие… Но действительно, похожа… Да-да, расскажи мне ещё о том, как сильно я от себя отличаюсь. Я едва удержалась от ядовитого замечания, а моя неожиданная собеседница вдруг поменяла тон: – А ты почему тут сидишь? И где твой наладонник? Как ты собираешься регистрировать новый аккаунт без наладонника? Я перевела на неё ошарашенный взгляд и только сейчас заметила, что на груди у неё висит не золотой кулончик, а маленький ключик – знак принадлежности к Гильдии. Держите меня семеро! А Север действительно крут! Вчера на ПП он прилюдно лапал не просто какую-то девицу. Он лапал одного из местных Мастеров по работе с тинейджерами, в простонародье именуемых Мастерами Ти. – Что смотришь? Где твой наладонник, спрашиваю? – Я здесь не за этим… – Я не спрашивала у тебя, зачем ты здесь! – отрезала девица. – Я спросила… как не за этим? Северов однозначно дал понять, что ты… Она вдруг замолчала и нахмурилась. Затем попыталась разгладить морщинку, образовавшуюся на переносице между тонкими бровями и, наконец, царственно махнув в мою сторону рукой, спросила: – Так что ты хотела? Не так я представляла себе свою первую встречу с новым Мастером. Ну, что ж… Может, оно и к лучшему. Этот, по крайней мере, не станет облапывать липкими взглядами и не будет предпринимать попыток зажать в углу, пока Цезарь не видит. Наверное. – Я? Я хочу, чтобы в этом Доме раз и навсегда забыли о моей сестре. Навсегда, понимаешь? – Декрет о… – Декрет – это только рекомендация, а не руководство к действию, – напомнила я. – Это уже не тебе решать, – Мастер зло ухмыльнулась. – В конце концов, может у меня оказаться рычаг давления на Северова или нет? После всех этих лет? – Алевтина не будет ничьим рычагом. – Кто сказал? – Я, – я внезапно устала от этого разговора и поднялась, заметив, что пугающие меня зелёные двери открылись, выпуская из Дома Севера и абсолютно ничего не понимающую Лёшку. – Я сказала, а тебе советую подумать над тем, так ли уж сильно я непохожа на цесаревну. Девушка задохнулась от возмущения и залилась злым румянцем: – Ты что же, хочешь мне сказать, что ты… – Я ничего не хочу сказать, – перебила я, – я просто советую мне поверить. И подумать над этим. И над тем, что согласно Декрету о трудоустройстве, женщины в Яхоне больше не могут работать на государство. А Гильдия, насколько я помню, всё-таки государственный институт. Нет? – Ты… – она наконец выдохнула. – Я. Ольга Еловая. Когда мне за новым аккаунтом прийти, Мастер? – и улыбнулась вежливо, потому что к нам как раз подбежала Лёшка. – Уже познакомились? – Север посмотрел на меня почему-то подозрительно. – Угу. Договариваемся со Светланой… Я же могу вас так называть, Мастер? – Не во время службы, – нехотя буркнула девушка. – Договариваемся, когда мне за новым аккаунтом прийти. – Не надо никуда приходить, – совершенно неожиданно и безапелляционно заявил Северов. – Свет, вечером забежишь ко мне, м? Сделаем Ольге аккаунт… – На ночь? – Светлана явно оживилась и, подхватив парня под руку, прижалась к нему всем телом. – На ночь мне не позволят декодер взять. – На ночь не получится, Цветочек, на ночь у меня, к сожалению, другие планы… Какая гадость. Я вдруг почувствовала, что у меня заболели зубы. А ещё стало противно. Северов ожидает от меня благодарности за то, что мне не придется входить в Дом? Напрасный труд. Хотя разве это труд? Судя по его довольной роже, он только радовался тому, что Мастер Ти нанесёт ему сегодня вечером визит. Бессовестный. Бесстыжий. Бабник. Мы с Лёшкой оставили парочку ворковать наедине, и я лично надеялась, что ни с одним, ни с другой мне не придётся часто встречаться. Что же касается Лёшки, она не могла от прекрасного Мастера Ти оторвать влюблённых глаз, шепча восторженно: – Обалдеть, до чего она красивая. Лёка, ты видела, какие у неё волосы, а? Угу. И не только волосы… Об Арсении Северове я в тот день не вспоминала, пока вечером он не постучал в нашу дверь с хмурым видом и не потребовал наши наладонники. Это было против всех мысленных и немыслимых правил, но я почему-то поверила, что ничего плохого он не сделает. И оказалась права. Через два часа он нам их лично вернул, вместе с двумя запечатанными конвертами, в которых хранился пароль, выбранный для нас декодером и пока ещё не известный никому. – Должна будешь, – буркнул он, вручая мне документы. Я перевела удивлённый взгляд на сопроводительные бумаги, опасаясь увидеть там своё настоящее имя, мало ли. Вдруг Северов решил, что ему не нужно моё разрешение, чтобы провернуть свою авантюру. Но на белом листе черными буквами было написано «Ёлка», а далее следовали все мои данные с ПП. Мило. Я поймала несчастный Лёшкин взгляд и, заглянув в её документы, обнаружила неутешительное «Нюня». Что ж, пожалуй, Севера надо поблагодарить хотя бы за то, что я не Старуха… В первый же день занятий стало понятно, что идею «учёба без учителя» Цезарь не из головы взял, а воспользовался уже существующей моделью. Ни одного взрослого преподавателя мною на территории Института замечено не было. Здесь вообще было на удивление безлюдно и тихо. Оно и понятно – учёбой тут никто особо не заморачивался. Зачем, если место, куда я попала, неофициально называлось Корпусом самоубийц. Никому никакого дела не было до того, умеет боец читать или писать. Главное, чтобы он умел стрелять и правильно умирать, захватив с собой в мир иной как можно больше врагов. Я умирать не собиралась, а потому всё отведённое на учебу время решила проводить не на полигоне, не в тренировочном зале и не в тире, как это делало большинство местных, а именно в Институте. В конце концов, военная подготовка в нашем насыщенном графике тоже присутствовала – успею ещё. Так или иначе, первую половину дня я решила посвящать учёбе. Тем более, что почти сразу под моим чутким руководством у нас сколотилась группа из двенадцати человек, в которой каждый готов был поделиться с собратом по несчастью своими знаниями, умениями и навыками. Правда, если уж быть до конца откровенной, то началось наше тесное сотрудничество не с моей лёгкой руки, а с подачи Данилы Муравьёва, с которым мы познакомились, столкнувшись в библиотеке у полки с учебниками по социологии. Он был, наверное, единственным в мире человеком, кому шла зелёная строительная жилетка – непонятно было только, для чего он её нацепил. Впрочем, Даниле пошло бы всё, начиная от дорогих костюмов, которые носил Цезарь, и заканчивая лаптями или фиговым листком. Фиговым листком особенно. Потому что выглядел он, как один из запрещённых богов, запечатлённых древними скульпторами в мраморе. Могущественный, сильный и, проклятье, очень-очень красивый. – Девушки, вам помочь? – поинтересовался он, когда я задумчиво листала учебник по социологии детства, пытаясь сообразить, смогу ли я вытянуть что-то из него для полугодового отчёта по изучению предмета. – Ох, – ответила ему Лёшка и стала похожа на симпатичную свёклочку со светлыми кудряшками. Моя названная сестра, в отличие от меня, за знаниями не рвалась, но кто её спрашивал о желаниях? У меня был лучший учитель по любящей тирании. Поэтому она тоскливо переминалась с ноги на ногу, ожидая, пока я дам ей свободу. Я перевела взгляд на того, кто предлагал свою помощь, и едва не повторила вслед за Лёшкой коротенькое слово из двух букв. Данила смотрел на нас совершенно невозможными фиалковыми глазами в обрамлении длинных пушистых ресниц и белозубо улыбался, демонстрируя ямочку на чисто выбритой левой щеке. Его прямые русые волосы притягивали взгляд и, не знаю как Лёшке, а мне хотелось до них дотронуться, хотя бы только для того, чтобы проверить, такие ли они шелковистые на самом деле. – Привет, – я смогла мило улыбнуться только благодаря бесконечным тренировкам в лицемерии, в которые неизменно превращались все наши совместные обеды с Цезарем. – Я не уверена, что мне стоит тратить твоё время. Видишь ли, история и социология мой конёк, так что… – Ох, – в голосе Лёшки появились панические нотки и, провалиться мне на этом месте, если она не мечтала убить меня за отказ от божественной помощи. – Но вот несколько вопросов по… химии у меня есть. Если бы ты мог, конечно… Он рассмеялся тихим мягким смехом и протянул руку для знакомства: – Котик, но мне больше нравится, когда меня называют Данилой, – верхняя губа у него была немного коротковата, и от этого он больше походил на зайчика, а не на котика, но я всё равно не стала спрашивать, почему именно Котик. – Ольга, – представилась я и, немного смущаясь, уточнила: – Ёлка, – ну, если ему вдруг захочется найти меня в Книге лиц. Мало ли. А Лёшка почему-то назвалась Тамарой и всё время, пока мы с Данилой обсуждали планы по поводу учебного сотрудничества, нервно грызла ногти, явно сожалея о своем опрометчивом поступке. Так что начинали-то мы с троих человек, а остальные подтянулись в процессе нашего первого занятия по социологии, потому что мы с Данилой спорили до хрипоты, выбрав темой первого занятия до дыр затертую проблему: должны ли родители сами воспитывать своих детей. – Система «Дети – отдельно, старики – отдельно» – идеальная система для здорового функционирования современного общества, – отрывисто, словно по учебнику, говорил Данила. – Среднее мощное звено в этом случае ничем не отягощено и может полноценно работать, создавая лучшие условия для существования того же потомства. – Какие условия, Данила? – я подскочила к окну и распахнула хлипкие створки. – Посмотри сюда. Что ты видишь? Это достойное существование потомства? Это вырождение! Как ты не понимаешь? Это закон джунглей. Мы живём по принципу «выживает сильнейший». Ты смотрел статистику? Ты видел, как увеличилась детская смертность после того, как Цезарь решил возобновить традицию отдельного проживания? Да мы за пять лет потеряли больше, чем за все годы Освободительного движения! – Значит, так надо, – упирался парень. – В мире животных закон «выживает сильнейший» работает прекрасно. Почему он не может работать на примере человечества? Чем мы хуже? – Мы хуже, – я кивнула. – Мы хуже уже тем, что у хищников в лесу банально нет возможности позволить слабому выжить. А у нас такая возможность есть. Нам просто наплевать. Мы хуже хищников, мы отказываемся от своих детей. – Нам не наплевать. И мы не отказываемся, – упрямо мотнул головой парень. – У нас просто ситуация такая, приближенная к естественной среде… Согласен. Живи мы в другую эпоху, всё было бы по-другому, но, Ёлочка, у нас ведь война… – У нас всегда война, – проворчала я, закрывая окно. – И эта война не даёт нам жить счастливо, самим растить своих детей и строить сильную экономику. – Кстати, об этом! – подхватился Данила, обрадованный тем, что я неосмотрительно отклонилась от тупиковой и проигрышной для него темы. – Ты видела этот экономический всплеск? Нет, положительно, в возвращении к истокам что-то есть. Да, страдаем в этой ситуации мы. Наше будущее будет прискорбным, как ни крути, потому что на нас ставится эксперимент. Мы потерянное поколение. Но после нас, Оля, после нас! Подумай, как хорошо будут жить наши дети на почве, которую мы сейчас закладываем и удобряем… – …своими потом и кровью, – перебила я. – Ты говоришь чепуху. И, что самое обидное, чепуху популяризированную. Не смотри визор, твоему мозгу это вредно. И что касается меня, то если в нашем обществе ничего не изменится, то я не стану заводить детей. Зачем? Если государство заберёт их себе, чтобы превратить в зомби или робота. Или убить, что при таком раскладе не самый худший вариант. Поднятая рука говорила о том, что у оппонента есть контраргумент, но тут за моей спиной раздалось негромкое: – Я согласна с Ёлкой. Я уже давно решила, что рожать не стану. Я огляделась вокруг и увидела, что наша аудитория из одной зевающей Лёшки разрослась до десяти человек, напряжённых и внимательно слушающих. – Почему? – Данила явно не собирался сдаваться. – Почему нет-то? – А ты знаешь, Котик, почему я ушла в Корпус добровольцем? – спросила невысокая рыжеватая блондинка, та самая, что выступила на моей стороне в споре. – Добровольцем? Не знал… Почему? – Потому что Мастеру Ти в моей деревне было пятьдесят четыре года. И он очень, я бы даже сказала, очень-очень, любил проводить уроки по сексуальному образованию. Руки у него были всегда холодные, а пальцы дрожали. И вот когда бы он эти свои пальцы засунул тебе, Котик, в твой симпатичный упругий зад, ты бы запел по-другому. – Фу, Берёза, – Данила скривился так, словно гнилым виноградом перекусил. – Ты умеешь быть изумительно пошлой. – Умею, – она кивнула и вдруг расстегнула чёрную кожаную куртку, а затем рванула ворот футболки, почти оголяя грудь, которую пересекал белый кривой шрам. – Но это, Котик, не пошлость. Это жизнь. Вон Ёлка говорит, что в нашем обществе выживает сильнейший. И она права, потому что я выжила, а старый Мастер кормит червей. Вопрос в другом, смогу ли я сохранить свою жизнь здесь, среди других хищников. После небольшой паузы Данила всё-таки продолжил: – Ладно, допустим… Но ты же сама сказала, что Мастеру Ти было пятьдесят четыре года. А если бы он согласно предписанию Цезаря… – Скажи мне, Данька, – произнёс ещё один наш слушатель, парень примерно моего возраста. – А если бы в твой красивый упругий зад пальцы засовывал не старый придурок, а, например, молодой и полный сил мужик… Или, скажем, не пальцы, а что-то посущественнее, ты бы получил больше удовольствия от процесса? Данила искривил красивые губы, а Лёшка заёрзала смущённо, незнакомый же парень произнёс: – А вообще, демагогия это все. Предлагаю свернуть диспут без голосования как не имеющий смысла. Ничего из того, что здесь сегодня говорилось, всё равно никто из нас не станет использовать в итоговой работе. А если использует, то пальцы в разных местах покажутся цветочками по сравнению с ягодками, которыми нас накормят в СБ, если узнают об этих разговорах. Меня, кстати, Стасом звать. Это было явным преувеличением, потому что по тому же правилу «дети – отдельно, старики – отдельно» и законы тоже были, как бы, отдельно. И в Детском корпусе народ жил по одним правилам, а в Дипломатическом совсем по другим, но в написании работы нам этот диспут, действительно, не помог бы. Поэтому мы рассыпались по читальному залу и до конца отведённого на учебу времени переговаривались только по делу, отбросив споры на внеурочное время. Впрочем, и во внеурочное время поспорить нам не удалось, потому что на центральной площади, которую старожилы называли Облезлой, кто-то поднял флаг – жёлтый, с чёрной каёмочкой и маленьким воробьём в центре. – И что бы это значило? – вслух поинтересовалась я. – А, – Берёза небрежно махнула рукой, – новый указ Цезаря зачитывать будут… Или ещё что… Короче, тоска и политика… Пойдём лучше в Продмаг, сегодня должен быть завоз. – Вы идите, я догоню. Согласиться с тем, что новости из столицы – это тоска и политика, я не могла. В конце концов, я не в том положении, чтобы отказываться от информации. Я проследила за тем, как моя новая знакомая в сопровождении Стаса и Лёшки скрылась из виду, и перевела взгляд на флагшток, возле которого как раз едва заметно задрожал воздух, намекая на то, что с минуты на минуту начнётся прямая трансляция из Кирса. – Удивительное дело, – пробормотал Данила, решивший остаться вместе со мной. – Что именно? – отстранённо спросила я, заметив Севера, стоявшего с другой стороны Облезлой площади и кого-то высматривавшего в толпе. – Транслировать голограмму на Корпус довольно хлопотно, да и дорого, – пояснил парень. – Вот я и думаю, что там такого могло случиться, что руководство решило раскошелиться… У меня немедленно появилось очень нехорошее предчувствие, и я, заранее предполагая самое плохое, нахмурилась. Голограмма тем временем пискнула противным звуком, мелькнула на мгновение трёхголовым оскалившимся псом – гербом Яхона – и, наконец, мы увидели Цезаря. Он стоял на любимом балконе. За левым его плечом мелькал рассеянный Тоськин взгляд, а за правым – сосредоточенный и серьёзный – Палача. – Народ Яхона, – провозгласил Сашка, поднимая вверх левую руку, демонстрируя всем траурно-чёрный наладонник. – Сегодня ночью нас покинул глава Гильдии Мастеров. Это тяжёлый удар. Это страшная потеря для всего государства, для его учеников, для юных душ и для меня лично. Он был со мной рядом с самого детства, он поддерживал меня в трудные минуты жизни, он был моим соратником в Корпусе, он стоял у истоков нашего движения, мы вместе прошли войну… а теперь его не стало. Цезарь опёрся двумя руками о перила и опустил голову, всем своим видом изображая глубокую скорбь и тоску. Я же постаралась не думать о том, что, вне всякого сомнения, в смерти Мастера Ти была виновата исключительно я. – Тяжёлый недуг подрубил корни этого могучего духом человека, – продолжил Сашка и вдруг послал острый взгляд в камеру. Я непроизвольно поднесла руку ко рту, чтобы сдержать рвущийся наружу крик, потому что на миг показалось, что он смотрит прямо на меня. – Я был рядом с ним до самого конца. От этих слов мне стало совсем нехорошо. Хочется верить, что Могилевского не постигла судьба Клифа. И что Сашка очень сильно преувеличивал, когда грозил Мастеру кастрацией. – И последними его словами было: «Я не хотел». Скотина. Цезарь всё-таки изумительная скотина. Не то чтобы я не знала об этом раньше, но теперь, когда он напрямую давил на мою излишне чувствительную совесть, я просто взбесилась. – Он не хотел покидать нас, – продолжил Сашка, по-прежнему глядя мне прямо в глаза. – Но болезнь не спрашивает о ваших желаниях, ей наплевать на ваши надежды, она просто приходит, и вы умираете. Мерзавец обнял Тоську за талию и нежно поцеловал её в щеку. – Мне остаётся только надеяться, что этот внезапный… вирус не затронет других близких мне людей. Что… лекарство найдётся вовремя. Я почувствовала, как желчь разлилась по моей крови, затуманила взгляд и наполнила горечью слюну. Ненавижу. Как же я его ненавижу. Тень улыбалась рассеянно, счастливо и так по-доброму, так, как только она умеет. Я, например, не смогла изобразить на своём лице эту вселенскую любовь и абсолютное всепрощение, как ни старалась и сколько бы ни репетировала перед зеркалом. Она улыбалась, а наш брат, ласково поглаживая сильными пальцами её талию, только что, в прямом эфире, глядя в лицо всем людям Яхона, пригрозил, что убьёт её, если я не вернусь. Я не могла глаз оторвать от его руки, забыв обо всём и вмиг разучившись дышать. Я пыталась разобраться в себе и решить, достаточно ли во мне жертвенности для того, чтобы отказаться от своей жизни во имя Тоськиной. Я честно искала в себе силы, чтобы прямо сейчас пройти к себе в комнату, взять в руки таблетку и отправить Цезарю прямое сообщение: «Прости меня. Я в Детском корпусе. Забери меня домой. Я виновата. Я больше не буду». Ну, или что-то в этом роде – над текстом можно было бы поработать в процессе. Беда в том, что я не находила в себе этих сил. Я в своём эгоизме, видимо, была слишком сильно похожа на Цезаря. Наверное, пришло время признаться в этом самой себе. – В эти тяжёлые для нас дни, – продолжил Цезарь и сделал приглашающий жест левой рукой, вызывая из тени королеву Кло и его высочество Леопольда, – рядом с нами самые близкие. Семья, – кивок на Тоську, – друзья, – короткий взгляд на Палача, – и соратники. Её величество гордо расправила плечи но, прежде чем начать говорить, бросила неуверенный взгляд на Цезаря. Со стороны казалось, что она смотрит на него с благоговением, но я-то знала – это не благоговение, это тихий ужас. – Двенадцать лет назад, – голос королевы был по-молодому звонок, а обновлённая кожа сияла юностью, но взгляд выдавал до времени состарившуюся женщину, – войска Детского корпуса под предводительством Цезаря вошли в Кирс и свергли тирана вместе с зарвавшимися жрецами и… – да-да, мы все прекрасно помним, мы все неукоснительно и в обязательном порядке учим Новейшую историю, чтобы, упасите запрещённые, не забыть про Цезаря-освободителя, про жадных жрецов и про богов, которым больше нет места в нашем мире, хотя о последних как раз-таки лучше забыть. А ещё мы помним о том, что упомянутый тиран был твоим мужем, глупая ты корова Кло. – Двенадцать лет назад юный правитель одарил мою семью своим доверием, поручив управление северными территориями. Сегодня… – королева сглотнула и несколько раз моргнула, пытаясь избавиться от слёз. – Сегодня моя благодарность не… – она снова запнулась и судорожно вдохнула, боясь бросить взгляд на Сашку. Я видела, что она боялась. Видела, как расширились её зрачки, как побледнели губы и задрожал подбородок. Это видела я. Остальные, несомненно, наблюдали до слёз растроганную женщину. – Я не знаю, как выразить свою благодарность, – её величество всё-таки собралась с силами и продолжила выступление. – Потому что Цезарь своим указом и южные земли тоже доверил заботам моей семьи. Его высочество Леопольд встал рядом с матерью и, вскинув вверх правую руку, выкрикнул: – Слава Цезарю!! И площадь по ту сторону экрана взорвалась многоголосым: – Слава! Слава! Слава! Небо над Кирсом расцвело многочисленными воздушными шариками и лазерными проекциями, тысячи перепуганных воробьёв метнулись навстречу многочисленным камерам под улюлюканье и свист… Там, по ту сторону экрана. Здесь же было довольно тихо. С десяток хлопков сиротливо всколыхнули воздух на Облезлой площади, кто-то присоединился к восславлениям, однако большинство хранило зловещее молчание, размышляя, чем смена соправителя обернётся в плане военных действий для нас, Корпуса самоубийц, который всегда стоит в авангарде. Я вдруг почувствовала на себе посторонний взгляд и, подняв голову, увидела Севера. Он стоял всё там же, с противоположной стороны площади, и смотрел на меня внимательно, пожалуй, даже оценивающе. И я в этот миг как никогда была благодарна Сашке за то, что он вытащил Тоську на балкон. Считать Северова слепым дураком нельзя ни в коем случае. Наглость, несомненно, второе счастье, а самое ценное лучше прятать на виду… Но, хоть убейте, не нравится мне его пристальный взгляд. – Что? – произнесла я одними губами и приподняла вопросительно брови. Север дёрнул уголком рта, а затем поднял вверх левую руку, показывая мне большой палец. Я растерялась, не понимая, что он имеет в виду, а он нахально ухмыльнулся и поднял правую руку с растопыренной пятернёй, шевельнув издевательски губами: – Шесть дней. Шесть дней до того, как я смиренно прибегу к нему, соглашаясь на их авантюру, и не обращая внимания на самодовольную ухмылку. По его версии, не по моей. У меня на себя были совсем другие планы. Отвернулась, разрывая зрительный контакт, и немедленно наткнулась на злой взгляд Данилы. – Что ему от тебя надо? – прямо спросил он. – Неважно. – Важно, – не согласился мой новый друг. – Правда, Ёлка, ты здесь новенькая и во многих вещах не ориентируешься. С Северовым лучше не связываться, можешь мне поверить. – Спасибо за предупреждение, – вяло поблагодарила я. – Это не предупреждение! – Котик вдруг довольно больно схватил меня за руку чуть выше локтя. – Это не предупреждение, дурочка, это констатация факта. И если ты поведёшься на его заигрывания и красивые глазки, то в лучшем случае кончишь на Доске почёта, а в худшем – в Лесу Самоубийц. – Миленько у вас здесь, – проворчала я, освобождаясь из его захвата. – Облезлая площадь, Лес Самоубийц… Правда, Дань, спасибо за предупреждение, но мне надо идти. В фиалковых глазах на мгновение появилось какое-то странное, остервенело-голодное выражение, а затем Котик моргнул и посмотрел на меня уже нормальным, немного грустным взглядом, в мягкой улыбке приподнял и без того короткую верхнюю губу и немного смущённо выдохнул: – Прости. Не хотел тебя разозлить. – Я не злюсь, честно. – И пугать не хотел. – Даня, все в порядке, – поспешила заверить я. – Тогда пойдёшь со мной в пятницу на вечеринку? Он изловчился и снова поймал мою руку. Вечеринки – это не то, с чем мне приходилось сталкиваться ранее. Однако нынешняя ситуация, к огромному моему сожалению, никак не благоприятствует тому, чтобы исправить это досадное упущение. – Даня! – простонала я. – Давай в другой раз… Мне… Что ему сказать? Что в пятницу меня здесь уже может не быть? Что я пока ещё не договорилась со своей совестью? Что я ещё не взвесила всё окончательно перед тем, как стать предателем и совершить подлость? – Пойдём, – он умоляюще заглянул мне в глаза и легко сжал пальцами мою ладонь. – Ну, пожалуйста… Это единственный свободный вечер в неделю. В субботу с утра Колесо Фортуны, и неизвестно, может, мы вообще на следующей неделе не увидимся… Я вздохнула, капитулируя перед его настойчивостью, но всё ещё пытаясь возражать, пояснила: – Мне и надеть-то нечего… – Ерунда, – он отмахнулся от этой вечной женской проблемы, как от надоедливой мухи. – Я что-нибудь придумаю… И это… Я тебе пришлю запрос, можно? Подтвердишь? – Ладно, – проворчала я, рассчитывая на то, что до пятницы ещё много воды утечёт. В конце концов, я всегда могу сказать, что передумала. Хоть режьте, но настроения ходить по вечеринкам у меня не было никакого. Не сейчас, когда с одной стороны на меня давит Цезарь, а с другой – Север. Сдохнуть можно от такой жизни! А я, овечка такая, втихаря зачитываясь романами, мечтала о приключениях и имела наглость осуждать малодушие героев, когда они смели задуматься над тем, стоит ли расстаться с жизнью во имя светлой цели или ну её нафиг. Мне всегда больше нравились персонажи, которые, не раздумывая, шли на смерть – во имя ли любви, во славу ли родины… Или для того, чтобы спасти от смерти свою глупую ласковую Тень… Без разницы. Они совершали это красиво, решительно и гордо восходя на окровавленный эшафот славы. Я так не могла. Я хотела жить, и, лучше бы, жить счастливо. Но о каком счастье может идти речь, если твоя кровь отравлена ядом предательства? Простившись с Данилой и отказавшись от его предложения проводить меня до общежития, я, едва переставляя ноги, брела к себе в комнату, саморефлексируя и ненавидя себя, когда наладонник вдруг мигнул зелёным. Я не сразу сообразила, что это Книга лиц реагирует на личное сообщение, потому что после случая с Пончиком личных сообщений мне не присылали. Указательным пальцем ткнула в клавишу приёма и чуть не грохнулась в обморок, прочитав в некотором роде анонимное послание. Нет, писавший представился, назвавшись Севочкой, но это был чёрный ник. И это напугало меня до чёртиков, потому что мастаков, умеющих обойти декодер, в Яхоне было не так уж и много. Кроме того, если верить Цезарю и официальной статистике, все они были на учете у СБ. Севочка решил прыгнуть сразу с места в карьер, без предисловий и вступлений. Он просто написал: «Не думаю, что ОН станет рисковать ЕЁ здоровьем. Представляешь, какой вой поднимется, если с Лялечкой что-то случится?» В горле пересохло, а в голове раздался сигнал тревоги. Бежать. Срочно бежать, куда угодно. Подальше от Детского корпуса и от того, кто меня раскусил. Но как? Ведь Тень стояла за Сашкиным плечом, он обнимал её на глазах у всех, она не произнесла ни звука, а когда она молчит, отличить нас практически невозможно… Да и Светлана вон вчера говорила, что не так уж я нынешняя на себя официальную и похожа… Оно и понятно – без макияжа, без укладки, без парадных платьев… Проклятье, только этого Севочки мне сейчас не хватало! А он словно следил за мной со стороны, потому что наладонник мигнул еще одним сообщением: «Будь хорошей девочкой и не дёргайся». Да чтоб вы провалились все со своими советами! Я с ненавистью посмотрела на наладонник, экран которого вдруг посинел, сообщая, что в Книге появился запрос. Скрипя зубами, я открыла гостевую и увидела улыбающуюся фотографию Котика, окончательно взбесившись из-за его безмятежного вида. Я зло сощурилась и, недолго думая, выбила прямо в эфир: «Когда тебе советуют быть хорошей девочкой, больше всего на свете хочется послать всех нахер и поступить в точности наоборот». Не самый плохой вариант для первой записи в Книге лиц. Денег с неё вряд ли накапает, точно не на нал – кому может понравиться такая злобная, не насыщенная особым смыслом ерунда? Но зато будет чем перед Мастером отмазаться, если она вдруг заявит о моей социальной неактивности. Ну, и ещё я надеялась, что мне полегчает. Не полегчало. Я вздохнула и спрятала левую руку поглубже в карман, решив, что глупо было отказываться от старых привычек и брать наладонник с собой. В конце концов, во Дворце я прекрасно жила и без него. Додумать мысль о том, что наладонники и таблетки привязывают нас поводками друг другу, мне не позволил безрадостно взвывший желудок, грустно напомнив, что я не во Дворце, и окончательно подкосив и без того плохое настроение. Есть хотелось просто от слова «жрать», до болезненных спазмов прямо. Настолько сильно, что я даже едва про таинственного Севочку не забыла, который, судя по всему, был прав. Все указывало на то, что Цезарь блефовал. Не станет он сейчас пренебрегать спокойствием в государстве. Если подумать, то сейчас Тоська находилась в большей безопасности, чем тогда, когда я была рядом с нею. А все потому, что народ Яхона и жители Кирса, в первую очередь, нежно и беспричинно любят свою цесаревну, называя её ласково Лялечкой, а Сашка слишком хитрая, слишком жестокая и слишком продуманная сволочь, чтобы рисковать… как они её называли? Суррогатом? Скоты! Не станет он рисковать Тоськой, пока не получит меня обратно. Это и есть, видимо, тот самый запасной вариант, о котором они тогда говорили. Непонятно было, правда, как они поступят, когда придется давать торжественный обед или толкать речь в честь открытия очередной платформы или ещё какой-нибудь ерунды, где Цезарь неизменно появлялся в моем присутствии. Тень была моей точной копией исключительно до того момента, когда приходило время открыть рот и что-то сказать. Ртом Тоська пользовалась, в основном, для еды. Я горько улыбнулась, мысленно прося прощения у своей глупой сестры. Она ведь даже не поймёт, что мой поступок очень сильно похож на предательство. Ведь я её бросила там одну… «Не думать, не думать, не думать об этом сейчас!» – прошептала мысленно я. И попробовала спрятать лицо в ладонях, но вздрогнула от неожиданно грозного рычания, которое раздалось где-то в районе моего пупка. Несколько секунд понадобилось на то, чтобы осознать: рычит не страшный хищник, каким-то мифическим способом пробравшийся через все кордоны и защитный периметр Корпуса – рычит мой собственный оголодавший желудок. И с этим надо было что-то делать. Индикатор на запястье снова подмигнул синим, сообщая мне о том, что Берёза просит доступа в мою Книгу. Я сегодня, прямо, популярна как никогда. Движением пальца одобрила запрос и вздрогнула, потому что за спиной раздалось радостное и беспечное: – Ну что, Старуха, готова стать плохой девочкой? – Что, простите? – Зверь сиял, как мой первый выменянный на пэп золотой, и потряхивал бутылкой с мутной жидкостью. – Это что такое? – Ну, ты ж сама сказала, что достало тебя быть правильной и ты готова хоть сейчас предаться самому развратному разврату! – Я?? – примерно в этот момент я поняла, что фигуральное выражение «взрыв мозга» ни капельки не фигуральное, потому что мой мозг взорвался и струйками потёк по внутренним стенкам черепа. – Я такое сказала? – Ну да, – Зверь недовольно ткнул в собственный наладонник и прочитал: – Вот же… «Когда тебе советуют быть хорошей девочкой, больше всего на свете хочется послать всех нахер и поступить в точности наоборот». Я покосилась на наладонник, не зная, как реагировать. – Ну, так что? – Зверь подмигнул и призывно тряхнул бутылкой. – Развращаться будем или как? – Или как, – бездумно ответила я, с ужасом глядя на то, как мой наладонник подмигивает мне всеми цветами радуги. – Чтоб мне провалиться, но что означает фиолетовый индикатор? Я испуганно глянула на хохочущего мальчишку. – Чего ты ржёшь? Я тут в панике… Именно, в панике. Десяти минут не прошло после того, как я опрометчиво отправила в Книгу свое необдуманное послание. – Как такое возможно вообще? Зверь хохотнул и, приобняв меня за талию, подтолкнул в сторону общежития. – Старуха, ты иногда ведёшь себя, как ребёнок, – менторским тоном проговорил он. – Такое впечатление, что тебя к нам прямо из Диких земель перебросило. Не из Диких, но предположение в чём-то близко к правде. Я точно чувствовала себя дикарём в этой новой для меня жизни. – Объясняю малышам. Зелёный – личное сообщение, синий – запрос на добавление, красный – новый эл, жёлтый – пэп, фиолетовый, моя радость… фиолетовый означает приглашение на встречу в реале. Это я тебе послал. Словно нехотя я ткнула в экран и в шоке уставилась на мигающую тремя пэпами статистику. Ну, ни фига же себе! А я ещё думала, что в вопросе пропитания Книга лиц мне не поможет. Как глупо с моей стороны. Весь детский социум она же как-то кормит… Её придумал не Сашка, но пользовался он ею весьма охотно, и не менее охотно переписывал историю, рассказывая о том, как ему в голову пришла гениальная идея «правильной социализации подростков», и почему Книгу должны контролировать Мастера Ти. Он говорил о том, как Книга учит детей жить в социуме, но недовольно кривился, если заставал меня с наладонником. Он уверял, что нет ничего более правильного, чем научить ребёнка отвечать за свои слова и поступки с самого раннего детства, но я не могла отправить в эфир ни одного предложения без предварительной братской цензуры. Официальный источник гласил: Книга лиц – это лучшая школа жизни, она научит будущего члена общества правильно выбирать друзей, научит немногословию и внимательному отношению к близким, корректности, грамотности… В теории. А на практике получалось примерно как с законом о сексуальном образовании. При помощи Книги Цезарь следил за каждым юным членом своего прекрасного и сильного государства. Поощрял и наказывал. Манипулировал, влюблял, разводил и даже убивал. Цезарь и Мастера Ти, конечно. Первые помощники подростков на тяжёлом пути к взрослению. На практике никто и не думал взвешивать слова и заботиться о близких. Все мечтали только о том, чтобы заработать побольше виртуальных элов, которые начислялись за каждое посещение твоего сообщения. Моей первой записью в Книге стало предложение: «Мне брат на день рождения подарил розовую таблетку». Сашка пришёл к нам в Башню через полтора часа и, раздражённо хмурясь, велел: – Ольга, сотри эту запись. – Почему? – расстроилась я. И было из-за чего расстраиваться: за полтора часа я на одном предложении заработала больше ста элов. – Потому что это глупость. Тебе вчера исполнилось десять. Конечно же, тебе подарили твою первую таблетку. Её всем дарят на десятилетие. Наше положение не позволяет нам быть банальными. – Неправда! – возмутилась я. – Видел, сколько у меня элов? – Малыш, – он тяжело вздохнул и покачал головой. – Это не тебе элы, а цесаревне, понимаешь? – Я и есть цесаревна! – выкрикнула я, с трудом удерживаясь от того, чтобы некрасиво разреветься. – Ты моя Осенька, а не цесаревна. Иди сюда, покажу что-то… Он извлёк из кармана супертонкую таблетку и быстро вывел на экран общую страницу Книги. – Сейчас… погоди минутку… – он водил пальцем, отбрасывая ненужные сообщения в сторону, а потом, наконец, повернулся ко мне. – Смотри. На странице осталось десять записей. Моя: «Мне брат на день рождения подарил розовую таблетку». Незнакомой мне Татьяны: «Мне мама с папой таблетку подарили». Виталик: «Ура! У меня теперь своя таблетка». И в таком же стиле ещё семь предложений. И только моё собрало более ста элов. – Теперь понимаешь? – спросил Сашка, и я кивнула вместо ответа, хотя на самом деле поняла что он от меня хотел только спустя несколько лет. А между тем разговором и моим осознанием действительности было ещё много стычек и упрёков. Например, насчет пэпов. О, вожделенные пэпы. Покажите мне хоть одного десятилетку, который не мечтает обменять свой первый пэп на настоящий, «взрослый» золотой! – Я и без всяких пэпов знаю, Осенька, что ты у меня умница, – говорил Цезарь, когда я на первых порах обижалась и не понимала, почему он не хочет, чтобы я активно заполняла страницы своей Книги. – Я понимаю, тебе хочется признания. Я признаю тебя, малыш, это должно быть для тебя самым главным признанием. А на остальных – плевать. Мне плевать не хотелось. Тогда я мечтала о том, чтобы кто-то перепечатывал мои слова или восхищался моим чувством юмора и неземной красотой. Про красоту пришлось забыть сразу. – Никаких фотографий, Оська, – категорично стукнул по столу Сашка. – Это пошлость. Мы занимаем слишком высокое положение, чтобы опускаться до пошлости. Хочешь заполнять страницы? Заполняй их со смыслом. Со смыслом, значит. Я ухмыльнулась, глядя на подмигивающий экран. Ну, что ж. Смысл тоже бывает разным. Хотя насчет фотографий Цезарь был прав. Никаких фотографий! Осторожно я освободилась от Зверских объятий и, похлопав парня по плечу, сообщила: – Извини, Зверёныш, но не сегодня. Давай мой разврат отложим на другой день. У меня тут одна идея появилась… не до разврата мне сейчас. Глава 3. Бутылочка Участники рассаживаются по кругу, соблюдая очерёдность "мальчик-девочка". По центру круга кладут на бок стеклянную бутылку – и несильно, но уверенно раскручивают её. Когда, проделав несколько вращений, она останавливается, определяют, на кого из сидящих в кругу показывает её горлышко. Далее таким же образом определяется следующий "активированный" – и после этого случайно сформированной паре полагается торжественно поцеловаться, не выходя из круга. – Девять! – равнодушным голосом произнес Светофор и хлестнул по напряжённой обнажённой спине сложенным вдвое кожаным ремнем. – Десять! – Я не могу на это смотреть, – простонала я сквозь зубы и закрыла глаза. – Прекрати! – немедленно прохрипел Зверь и сжал мои пальцы, нисколько не заботясь о том, что делает мне больно. – Возьми себя в руки, пока не поздно. Я выдохнула и распахнула глаза. – Одиннадцать! Север не кричал и не стонал, он вообще не произносил ни звука, а только вздрагивал, когда на кожу опускался ремень. – Двенадцать! Справа от меня несдержанно всхлипнула Лёшка, и Берёза грубоватым движением зажала ей рот ладонью, а затем, на всякий случай, прижала девчонку лицом к своей груди. – Тринадцать! Когда же это закончится? Почему так медленно тянется время? Пятнадцать ударов по спине растянулись в мучительную бесконечность. Я заметила в толпе Котика, его правый глаз подпух и налился бордовым, оригинально оттеняя необычный цвет радужки парня. Данила стоял, сверля меня влажным молящим о прощении взглядом. Но я не была настроена на всепрощение. Мягко говоря. На самом деле, мне хотелось убить его, прямо сейчас. Поэтому я просто отвернулась, успев обратить внимание на то, как напрягся Зверь, заметив мой мимолётный интерес. – Послушай, Старуха… – Четырнадцать! И снова чёрная кожа ремня опускается на смуглую спину, рассекая до крови. Я закусила губу, почти физически ощущая чужую боль, а Север по-прежнему молчал и сосредоточенно рассматривал землю у себя под ногами. И мне хотелось стать этой землёй в тот момент, хотелось взорваться, заорать… Не знаю. Всё, что угодно сделать, только бы он посмотрел на меня, чтобы понять, что он меня за всё это не ненавидит, чтобы понять, о чём он вообще думает. – Заткнись, пожалуйста, Зверёныш. Без сопливых скользко. – Пятнадцать! Наивная. Как будто по его взгляду можно что-то понять. С последним хлёстким ударом Северов поднял глаза и выпрямился, отталкиваясь от флагштока, за который держался. Слегка шатаясь, он повернулся в нашу сторону, скользнул по мне непонятным взглядом и ядовито произнёс, обращаясь к своему другу: – Всё-таки, Светофор, тебе надо чаще практиковаться. Клянусь, я бы с этой задачей справился лучше. – Иди к чёрту, Север, – парень в бешенстве швырнул своей жертве под ноги орудие наказания. – Иногда ты в своем скотстве превосходишь даже самого себя, – сплюнул сквозь зубы и стремительным шагом покинул Облезлую площадь. Спустя минуту за ним потянулись и остальные. У флагштока остались только мы вшестером да ещё Мастер Ти, хотя в её присутствии уже не было никакой необходимости. Откровенно говоря, Светлана ощущалась тут как совершенно лишний элемент. И по всей вероятности, она и сама чувствовала себя рядом с нами не в своей тарелке, потому что бросила на нас недовольный взгляд и буркнула, надеясь остаться с Севером наедине: – Ну, чего ждём? Попутного ветра? – Стоять, – Север остановил наш порыв немедленно смыться и повернулся к Мастеру: – Цветочек, – поморщился, когда подскочивший к нему Соратник отработанным до автоматизма жестом приложил к израненной спине холодное полотенце. – Если тебе так хочется отсосать, то придется подождать. Мне надо решить пару вопросов со своими. Поэтому свали отсюда, а? Девушка некрасиво покраснела и прошипела сквозь зубы: – Офигел? Забыл, кто тебя сделал? Теперь уже не только Светлана чувствовала себя не в своей тарелке. Мне лично, например, тоже совсем не хотелось присутствовать при этом довольно личном разговоре, но кто меня спрашивал? Когда же я попыталась незаметно смыться, воспользовавшись тем, что Север на секунду зажмурился, Зверь резко дернул головой из стороны в сторону, придерживая меня за руку, а заметивший попытку побега глава Фамилии буквально пригвоздил меня взглядом к месту. И уже затем, нехотя отведя от меня глаза, Мастеру Ти: – Детка, – попытался улыбнуться, но вместо этого скривился болезненно. – Эй, осторожней там… Это всё-таки моя спина… Детка, ты путаешь понятия. Не ты меня, а я тебя, довольно регулярно и весьма приятно, не спорю. Но, откровенно говоря, я как-то подустал. – Ой, баран… – едва слышно выдохнул Зверь. Ситуация из плохой стремительно превращалась в очень плохую, потому что, полагаю, даже Север не может себе позволить разговаривать с Мастером в таком тоне. И плевать, что этого Мастера связывают с ним какие-то личные отношения… А может, и не плевать. Может, это просто мой мозг ещё не вышел из режима «заклинило», когда Светлана минут тридцать назад огласила вердикт: – Пятнадцать ударов! Пятнадцать ударов? Я растерялась в тот миг и подумала, что вижу дурной сон. О чем она говорит? Я недоверчиво оглянулась по сторонам, ожидая увидеть схожую реакцию на лицах остальных участников скандала. Но немного удивлена была только Лёшка. Остальные молча отводили глаза. Да ещё Котик сверлил меня просительным взглядом. Тогда Светлана выглядела более уверенной и сильной. Не то что теперь. – Пятнадцать ударов! – повторила она и посмотрела на соперника Севера. –Светофор, приступай! – Я? – Светофор моргнул. – Я? Светка, ты в своём уме? Он мой лучший друг! – Вот и будет вам обоим наука на будущее, – ухмыльнулась девушка, никак не реагируя на панибратское «Светка». – Я жду. Север посмотрел на неё тяжёлым взглядом, а затем неожиданно его губы растянула злая ухмылка. – Ну, что ж, – неспешно он расстегнул собственный ремень, со свистящим звуком выдернул его из шлёвок и вручил Светофору. – Пусть будет мне наука. – Арсений, – Светлана снисходительно улыбнулась. – Ты же понимаешь, это мой долг как вашего наставника. Я обязана следить за соблюдением правил. – Я понимаю, – Северов плавным движением стянул майку и швырнул её мне. – Ёлка, отдаю на хранение. Я ухватилась за нагретую телом ткань двумя руками, все ещё не веря, что прямо сейчас на моих глазах один человек будет избивать другого, а ещё два десятка станут за этим наблюдать. – Соратник, – Север взялся двумя руками за флагшток и немного наклонил голову, – полотенце приготовишь? Через плечо посмотрел на своего лучшего друга, который с несчастным видом рассматривал ремень, и попросил: – И не филонь, пожалуйста. Не хочется, чтобы она заставила кого-то другого исправлять твои недоработки. Мастер Ти одёрнула на груди серое платье и уверенно поправила волосы. Сейчас ей этой уверенности явно не хватало. Тридцать минут прошло, а выглядела девушка так, словно состарилась на год. – Светка, слушай, – в голосе Северова вдруг появились какие-то мягкие, сочувственные нотки, но у Зверя этот тон отчего-то вызвал совершенно необъяснимую реакцию: – Ой, баран… – снова повторил он и прикрыл глаза рукой, словно ему было стыдно на происходящее смотреть. Спустя мгновение я поняла причины его волнения. Ничего мягкого в Севере не было и в помине: – Сколько тебе? Двадцать пять? Двадцать семь? К этому возрасту уже должна была научиться читать… Сходи в библиотеку, возьми толковый словарь и посмотри значение слова «нет». – Ты же не всерьёз… – пробормотала Светлана, и мне захотелось последовать примеру Зверёныша и закрыть лицо руками. Только в отличие от приятеля я не собиралась просовывать между пальцами любопытный конопатый нос и подсматривать рыжим глазом. Потому что мне реально было неловко за неё. Так унижаться из-за парня… Но следующие слова Севера убедили меня, что унижалась она вовсе не из-за его красивых глаз: – Я не пойду к тебе в ученики, даже если ты мне будешь отсасывать по десять раз за ночь, – и по слогам, со злостью, выдавливая из себя каждый звук: – Меня это не интересует. Светлана несколько раз сжала и разжала кулаки, я видела, как побелели костяшки её тонких пальцев, как от лица отхлынула кровь, как растерянно Мастер переводила взгляд с Севера на Соратника, на меня, опять на Севера, как моргнула, словно не понимала, как такое могло случиться с ней… А затем шагнула к парню и дрожащим голосом напомнила: – Ты не можешь так поступить со мной в последний год. Арсюш, у нас же был договор… – И после сегодняшних событий я разрываю его в одностороннем порядке. Светлана побледнела еще больше и пустилась в какие-то путаные объяснения и вялые оправдания, которые всех, даже меня, убеждали в том, что во всей этой неприятной истории она сыграла не последнюю роль. Я искренне не понимала, где и когда успела перебежать Мастеру дорогу. Что я могла за своё недолгое пребывание в корпусе совершить, чтобы вызвать у девушки такую ненависть? И несмотря на это мне было её даже жаль. Потерять потенциального ученика – не самая приятная вещь, которая может приключиться с начинающим Мастером, а возраст Светланы прямо говорил о том, что она совсем недавно вышла из подмастерья. Однако от моей и без того слабенькой жалости не осталось и следа, стоило мне вспомнить о Даниле. Проклятье! Неужели Котик говорил правду, утверждая, что не виноват? Может, я погорячилась, засветив ему фонарь? Всё-таки в поведении моего товарища по учебным часам ничто не указывало на то, что он может поступить подло. Север тем временем отвернулся от Светланы, вырвал из моих рук свою майку и, не глядя мне в лицо, велел: – У Колеса в субботу стоишь рядом со мной. Я открыла рот, чтобы незамедлительно высказать своё согласие, прямо сейчас я не была готова к новым спорам. Откровенно говоря, не уверена, что вообще буду готова к ним в будущем, не после наглядной демонстрации того, на что готов пойти Север, чтобы добиться своего. Моё затянувшееся молчание было немедленно воспринято им как безмолвный протест, взгляд немедленно стал напряжённым и жёстким, а голос заскрипел ледяной крошкой: – И по-хорошему прошу, никаких больше споров! Он не просил. Не уверена, умеет ли вообще Арсений Северов просить. Пока при мне он либо отдавал приказы, либо ставил перед фактом. Это я себе уяснила ещё в первый день знакомства, поэтому тон его требования не удивил, но заставил задуматься, однозначно. Северов совершенно точно был в ярости, она кипела в крови, натягивая мускулами смуглую кожу, плескалась в глазах девятибалльным штормом. И, признаться, я не была уверена, кто был причиной рождения этой бурной эмоции: Котик с его навязчивой идеей, Светофор с желанием «поступить по правилам» или я. – Хорошо, – выпалила, наконец, неожиданно тонким голосом, завороженно следя за тем, как на мужских скулах проявляются два белых пятна, а через секунду, откашлявшись, добавила уже нормально: – Я поняла. Северов разорвал зрительный контакт, просовывая голову в ворот майки, и не мог видеть, как Зверь, покрутил пальцем у виска, повторяя беззвучно: – Ой, баран… Совершенно точно не мог видеть, но, очевидно, умел слышать мысли. Потому что глянул на мальчишку мрачно, заставив того попятиться со словами: – Ну, повеселились и хватит. В смысле, дел же до фига ещё… У меня в тире мишень зарезервирована… Я подумала, что все последуют его примеру, Лёшка так сразу, как только услышала слово «тир», воспользовалась моей временной невменяемостью и сбежала вслед за Зверёнышем, понимая прекрасно, что я захочу опять утянуть её в библиотеку. Так и получилось. Соратник вручил мне всё ещё влажное полотенце, а Берёза, глазами изображая то ли взбесившуюся лошадь, то ли человека, севшего голым задом на муравейник, постучала ладонью по лбу. После этого они тоже смылись, оставив меня наблюдать за тем, как глава их Фамилии, свистя от боли сквозь зубы, пытается натянуть майку. – Север, – я смущенно кашлянула. – Ты это… – Я в порядке! – мне было очевидно, что он НЕ в порядке, но спорить с ним я не стала. – Не в первый раз. Не нужно. Наплевав на грозный взгляд, я шагнула парню за спину и, едва сдерживая слезы, провела рукой над одним из рубцов, не решаясь коснуться кожи и сделать ещё больнее. – Может надо чем-то помазать… – пробормотала я. – Угу, есть одно надёжное средство, – он покосился на меня через плечо и, кривовато усмехаясь, предложил: – Говорят, если поцеловать и подуть, то заживёт быстрее. Самому мне не дотянуться, так что… Не говоря ни слова, я опустила иссиня-чёрную майку до пояса, краем глаза отметив, что ремень уже успел занять свое привычное место, а потом всё-таки нашла в себе силы, чтобы сказать: – Север, прости, я… Он жестом остановил мое невнятное лепетание, пробормотав уже привычное: – Должна будешь. Да уж. При такой скорости наращивания долгов я с Севером никогда в жизни не рассчитаюсь, кажется. А ведь ничто не предвещало неприятностей. Наоборот, я была уверена, что обхитрила всех и нашла способ левого заработка. – Извини, Зверёныш, – сказала я Зверю, отказываясь от его щедрого предложения, – но не сегодня. Давай мой разврат отложим на другой день. У меня тут одна идея появилась… не до разврата мне сейчас. На голодный желудок о разврате не думается. На голодный желудок вообще мало о чём хорошо думается. Может, только если об алгебре да физике с геометрией в придачу… – Ты куда? – прокричал мне в спину Зверь. – Зарабатывать на кусок хлеба… Куда же еще? Одна удачно написанная фраза не могла изменить моего отношения к Книге лиц. Наверное, слишком долго Цезарь объяснял мне намёками и полутонами, чем она является по своей сути, чтобы сейчас в один день я отказалась от старых привычек. Ошибка была совершена мною изначально. Вообще не надо было появляться в эфире, врываясь на общедоступные страницы со своим наивным гневом. К счастью, у меня хватило ума ограничиться одним предложением. Будь текст моего сообщения чуточку длиннее, не Цезарь, так Палач и его люди обязательно вычислили бы меня по построению фраз, по использованию определённых слов, по тональности, проще говоря, по стилю. Вне всякого сомнения, детский социум в ближайшее время ждёт ряд встрясок и проверок. В первую очередь, полагаю, они затронут новых пользователей Книги. А в частности тех, которые пишут в моём стиле. Тут Сашку обмануть не получится. Он слишком хорошо меня знает. Иногда мне вообще казалось, что он видит меня насквозь. Реши я начать пользоваться Книгой на полную, разоблачение было бы неминуемым. Но кто сказал, что я буду пользоваться по полной? Пара-тройка подслушанных фраз, а главное – никакой отсебятины впредь. И лучше не высовываться, а, как говорил Сашка, заполнять страницы со смыслом. В тот день я не стала тратить все свои случайно заработанные элы на еду, хотя желудок громко протестовал, пугая звериным рычанием продавца в Бытпроме, где я спустила все деньги на шерстяные нитки, замеченные мною ещё утром в отделе уценённых товаров. Не знаю, кто и зачем заказал несколько десятков мотков первоклассной шерсти, вряд ли на весь Корпус найдётся другой подобный мне псих, но судя по желтизне упаковочной ленты, случилось это точно ещё до моего рождения. Продавцу в текстильном отделе на вид было лет тринадцать, но судя по тому, как он уверенно себя чувствовал за прилавком, я ошибалась, и это не был его первый год в Корпусе. Впрочем, первогодки, как меня радостно просветил Котик, займут свои места у Колеса Фортуны уже в эту субботу. Нам просто повезло с отсрочкой, так как судьбы местных самоубийц решались исключительно раз в неделю – в десять утра каждую субботу, без исключений, даже если эта суббота выпадала на праздничный день и день рождения Цезаря, который отмечался дружно и весело всем Яхоном. – Если не секрет, – мальчишка бросил на меня оценивающий на предмет здоровья моего ума взгляд и продолжил заталкивать мотки в купленную здесь же большущую, с меня ростом, сумку, – что ты с этим будешь делать? – Секрет, – ответила я, любовно поглаживая ласковую чёрную шерсть. Говорят, у каждого человека есть страсть. Кто-то встает среди ночи, чтобы записать приснившуюся фразу, кто-то царапает, едва удерживая в торопливых пальцах карандаш, ноты на обрывке бумаги. А лично я из тонких нитей создаю шедевры. Не знаю, кто и когда научил меня вязать, по-моему, я умела это делать всегда. И, что самое приятное, об этой моей страсти, благодаря навязчивой идее Цезаря спрятать Тень от посторонних глаз, не знал никто, даже он сам. Узнай он о том, что я по ночам вместо того, чтобы спать или учиться, вяжу свитера для Тоськиных кукол, или что мой любимый синий кардиган я связала себе сама, после чего намертво пришила к изнанке лэйбл, споротый с купленного накануне платья… Думаю, в лучшем случае, меня бы ожидал разговор в стиле «не пристало белым ручкам цесаревны заниматься чёрным трудом». А в худшем, мне раз и навсегда запретили бы делать покупки самостоятельно. Но Цезарь ничего не узнал, а я надёжно прятала свою страсть от посторонних глаз. К счастью. Потому что теперь можно было одним ударом убить двух зайцев, даже трех, если получится: и денег заработать, и удовольствие при этом получить, и, при благоприятном стечении обстоятельств, даже страницы заполнить. Со смыслом. Начать я решила с чего-то не очень большого, чтобы как можно быстрее получить конечный результат. Вязалось хорошо и быстро. Нитки, повинуясь самодельному крючку, ровными петлями послушно строились в столбики, выплетая незамысловатый узор. И, признаюсь откровенно, восторженный Лёшкин взгляд только способствовал увеличению скорости вязания. Идея была неоригинальна и очень проста. Пусть элы и пэпы горят синим пламенем, а лично я перехожу на натуральный обмен. Уже к обеду следующего дня моя Книга пополнилась новой записью. Я, злорадно вспоминая все Сашкины нравоучения, разместила на своей странице фотографию мужской серой шапочки с подписью «Моя работа». Подписчиков у меня немного, да это и неважно, потому что эту работу я продавать не собиралась. – Это подарок? – спросил Данила удивлённо, примеряя шапочку, которая, к слову, ему очень шла. – Вообще-то не совсем, – честно призналась я. – То есть, да. Подарок, конечно, но ты в обмен должен всем рассказать о том, что я с радостью работаю за натуру. Котик отвернулся к большому зеркалу. Наш разговор состоялся на первом этаже Института, возле закрытого ещё в позапрошлом веке гардероба. – За натуру? – парень круговым движением стёр со стекла пыль и поймал в отражении мой взгляд. – Зачем тебе это? Я пожала плечами, не собираясь рассказывать о своих сложных взаимоотношениях с Книгой лиц. – Не знаю о твоей старой Книге, но эту ты удачно начала, – Данила повернулся ко мне и улыбнулся неожиданно мягко. – Считай это моей прихотью, – предложила я. – С огромным удовольствием! Внезапно оказалось, что Котик стоит как-то уж слишком близко, что его пальцы сжались на моих запястьях и несмело их поглаживают. А сам парень наклоняется к моему лицу, замирает, словно в раздумьях, в миллиметре от моих губ, а затем выдыхает протяжно и с сожалением тихим шёпотом прямо в огнём загоревшееся ухо: – У хорошеньких девушек всегда такие очаровательные прихоти… Я отшатнулась от него, раздосадованная на свою заторможенную реакцию и изумлённая внезапным поворотом событий. – Дань, – заглянула парню в глаза, пытаясь вложить в свои слова как можно больше уверенности и искренности. – Это просто шапочка. Я ничего такого не хотела. Не думала… Чёрт! Он широко улыбнулся и на коротенькое мгновение стал похож почему-то на Севера, хотя между этими двумя вообще ничего общего не было. – Просто у тебя, должно быть, много друзей, – продолжила убеждать я, дрогнув на «должно быть». Потому что в этом месте смело можно было говорить «я точно знаю», потому что я проверяла. – И я подумала, что ты сможешь сделать мне хорошую рекламу… – О, да. Это я смогу, – Котик кивнул, подхватывая меня под руку и всё с тем же выражением на лице. Не скажу, что его интерес был неприятен. Не был. Данила симпатичный парень и… И, в конце концов, все мои воспоминания об интересе такого рода, который кто-либо когда-либо проявлял в мой адрес, ограничивались взглядами покойного Могилевского. И этот опыт сложно было назвать приятным… Но, проклятье, как-то это всё не вовремя. Возможно, я смалодушничала, не расставив в наших отношениях все знаки препинания сразу. Определённо, надо было сразу отрезвить Данилу решительным «нет», но, чёрт, это было действительно лестно: ловить на себе задумчивые взгляды, заставлять чужие глаза загораться огнём и, что уж врать, наверное, я всему этому потакала, позволяя себе наслаждаться этими совершенно незаслуженными жаркими взорами, заранее зная, что дальше их я зайти не позволю. Всё надо было прекратить, например, в среду, когда Котик, протягивая мне снятую с верхней полки книгу, задержал мои ладони в своих руках. Надо было не сбегать, когда он открыл рот для того, чтобы что-то – ох! Я уже тогда знала, что именно – сказать, а выслушать и ответить. И прекратить это всё. Хотя бы в четверг, раз уж во вторник и среду я не смогла найти в себе сил. Я же, вместо того, чтобы задуматься, к чему может привести такое моё безалаберное поведение, активно изучала жизнь в Корпусе, училась и вязала всё своё свободное время. К утру пятницы серое пончо с тонкими чёрными вставками было готово. Лёшка сказала, что оно офигенное, Данила же в своей характеристике был более конкретен: – Тепло, функционально – сама поймёшь во время первой же ночёвки в поле. А главное, унисекс. Мне нравится, – посмотрел на меня одним из тех самых своих горячих взглядов и добавил: – Очень-очень нравится, – ловко перехватил мою руку и прижался к ней губами. – Оль, ты же видишь… Нет. Нет-нет-нет! Ничего не вижу и видеть не хочу. Пожалуйста, Данька, давай оставим всё, как есть!.. – …видишь, что я с ума от тебя схожу… – Дань… – Нет, подожди, не перебивай. Я готовился. Я думал. Много. С самого понедельника, когда ты попросила помочь тебе с химией… Ёлка, блин, ты совсем не умеешь врать! Я вдруг почувствовала себя актёром в незнакомой пьесе, когда рампы зажжены, занавес поднят, полный зал зрителей не сводит с тебя ожидающих действия глаз, а ты просто не понимаешь, что происходит. – Э-э-э… – И это до чертиков приятно! – продолжил Данила, прожигая меня счастливым взглядом. – А потом шапочка эта… – Даня! – я зажмурилась и застонала. – Я же объясняла! – Да-да, я помню, я же сразу тебе сказал, что я всё-всё понял! – его слегка глуповатая улыбка говорила о том, что ни черта он не понял, а если и понял, то совсем не то, что я хотела сказать, а следующие его слова только убедили меня в моем мнении. – И про химию, которая тебе якобы не нужна, и про рекламу, и про натуру… Олька, ты такая выдумщица! Давно, когда Тоська ещё была Тоськой, а не моей Тенью, до Башни Одиночества и даже до Цезаря, потому что Цезарь тогда ещё не был Цезарем, но уже всё говорило о том, что он им станет, во время одного из очередных переходов Сашка оставил нас в какой-то усадьбе. Не знаю, кто с нами там был, далеко ли был Цезарь, где мы были, была ли там охрана – была, конечно, просто я не помню – вообще ничего не помню, кроме одной светлой комнаты с окнами до пола. Там были горы игрушек, и мы играли там целыми днями, а потом с нашей нянькой случилась странная штука: она вдруг застыла посреди комнаты столбом, выпучив глаза и, кажется, даже не дыша. И стояла так до тех пор, пока на наш голодный, захлёбывающийся горем крик, не явился мужик в резиновых сапогах и косматой бороде. Он всплеснул руками и хмуро констатировал: – Ах, ты ж, мать твою за ногу, вместе с твоей кататонией. Да, примерно так я себя и почувствовала: беспомощной, замершей в пространстве и времени. И обязательно с выпученными глазами. Я выдумщица? И я уже не говорю о том, что я – кто угодно, но не Олька… Я? Данила притянул меня к себе за руку и ласково прижался губами к моей щеке. – Не понимаю, почему ты смущаешься и, если честно, это твоё право. Ты от того только более очаровательной становишься… В общем, я всё сделал сам. – Сам? – мой псевдокататонический приступ, слава Цезарю, действительно был только псевдо. – О чём ты говоришь? – О разрешении, конечно! Данька полез в карман за сложенным вчетверо листом бумаги, на который я после только что произнесённой речи вообще не обратила внимания. А зря, видимо, потому что Котик сделал захват без предупреждения, не больно заломив мне руку за спину и притянув к себе вплотную для поцелуя. Правда, стоит отдать должное моей тупости, о том, что именно для поцелуя, я поняла, только когда он попытался прижаться своим ртом к моим губам. Честное слово, я сработала на инстинктах. И моим инстинктам, очевидно, показалось недостаточным просто оттолкнуть парня. Мои инстинкты решили, что самое лучшее, что они могут сделать в этой ситуации – это засветить со всей дури в глаз. – Уй! – Данила шарахнулся от меня в сторону. – Ты с ума сошла? Во мне немедленно подняла голову недремлющая совесть. – Ты мне глаз подбила! – не знаю, чего в его голосе было больше: удивления или обиды. Он недоверчиво смотрел на мои руки и, по-моему, не мог поверить в то, что они способны нанести удар такой силы. – Сумасшедшая, – проворчал Котик, прикладывая к глазу золотой пэп, и я уже совсем было собралась просить у него прощения. – Я же всё по правилам… даже заявление Мастеру написал… Следующие пятнадцать минут стали одними из самых ужасных в моей жизни. Новость первая. Я узнала о том, что в Книгу надо заглядывать всё-таки чаще, чем раз в неделю. Потому что ещё вчера вечером Котик разместил на своих страницах сообщение о том, что я согласилась стать его девушкой. – Но я же не соглашалась! – возмутилась я. – Кто думал, что ты можешь отказаться, а? – раздражённо выпалил Данила, отнимая от глаза совершенно не помогающий золотой. Новость вторая. Заявления такого рода в Корпусе можно делать только с благословения Мастера Ти. (По хорошему, в этом месте я должна была бы удивиться, но не удивилась). И это благословение Котик исправно получил, воспользовавшись щедрым советом сделать мне сюрприз. Девушкам такие вещи нравятся, оказывается… – А что, романтично же! – он зло засунул монету в карман и посмотрел на меня обиженно. Новость третья. После подобного заявления у того же Мастера Ти необходимо испросить разрешение на секс. – На что? – заорала я, и эхо от моего голоса многократно отразилось от стен вестибюля. – На секс, – буркнул Данила. – Нормальные пары занимаются сексом, любовью, если хочешь, а не колошматят друг друга. – Мы не нормальная пара, – прошипела я. – Я об этом и говорю… – Мы вообще не пара, Данька! Ты спятил? Иди немедленно в Дом и… – Поздно, – Котик вздохнул, и его убежавший в сторону взгляд сказал мне о том, что, очевидно, есть и четвертая новость. – Поздно, потому что ты член другой Фамилии. Я уже подал заявление своему главе. Мне захотелось завыть и зарычать одновременно. Ну, на худой конец, ещё раз стукнуть Котика, но вместо этого я спросила почему-то шёпотом: – И? – Да не пугайся ты, – Котик небрежно махнул рукой. – Светофор сказал, что обо всём договорится… Чёрт, да не бледней ты так! Зелёная почти стала. В самом крайнем случае тебя вызовут для освидетельствования в Дом… А потом делай, что хочешь. Не стану я с тобой… короче, принуждать не буду, если тебя это так волнует. Слегка дезориентированная упоминанием Светофора, который, кажется, тоже имеет ко всему происходящему какое-то отношение, и сбитая с ног благородным отказом Котика от моего изнасилования, я всё-таки смогла уцепиться за главную мысль: – Для какого освидетельствования? – с голосом творилось что-то неладное, теперь из шёпота он превратился в писк. – Не будь ребенком! Ясно, для какого! На предмет заболеваний, конечно! Не может же Мастер Ти одобрить официальные отношения без справки от врача. – Котик, я тебя убью. При мысли о том, что врач напишет в справке и как отреагирует на некоторые особенности моего организма, стало дурно. Я почувствовала, как съеденный за завтраком сухарик с изюмом нерешительно шевельнулся где-то в желудке, раздумывая над тем, не сходить ли наверх и не проверить ли, что там происходит снаружи. – Оль, ты чего?.. Да ничего же страшного не происходит… Ты что же, совсем не хочешь? Мне казалось, что я тебе нравлюсь… Он замолчал под моим злобным взглядом и пробормотал: – Прости. – Идиот! – Чёрт! – он расстроенно потёр лицо руками. – Я виноват, да? Прости, пожалуйста. Светка сказала, что это так романтично и всё такое… С чего бы мне ей не верить? – Котик, а если я не хочу? Парень нахмурился. – У тебя кто-то есть, да? Нелегально? Чёрт! Чёрт! Я так и знал! Я всё неправильно понял! Но ты же не отрицала. И должна была видеть. – Да не было у меня никого! – я устало закрыла глаза. Проклятье, жизнь в Корпусе – как пробежка по минному полю без карты расположения зарядов. Каждый следующий шаг может стать последним. – Я просто не хочу, понимаешь? Ни освидетельствования, ни отношений, ни тебя… Вообще ничего и никого не хочу сейчас, понимаешь? – Сейчас? – Данила оживился. – А если не прямо сейчас, а, скажем… – и немедленно сдулся, когда мои брови сошлись над переносицей. – Прости. – Я так понимаю, что к врачу мне придется идти в любом случае?.. Твою же… – Оля! – Иди к черту, Котик. Откуда ты только взялся на мою голову? Вцепившись руками в волосы, я выскочила из Института. В голове звенела пустота, пугая отсутствием мыслей и неизбежностью очевидного. – Оля, подожди! – Котик не внял моей просьбе оставить меня в покое и выбежал вслед за мной. – Мы что-нибудь придумаем. Да что здесь думать-то? Я вдруг затормозила, вспомнив, о чем забыла спросить у Данилы: – Ладно, с тем, что ты идиот, мы разобрались. А при чём тут Светофор? Вспомнилось, как в день моего приезда в Корпус парень заполнял бумаги, как вальяжно в его присутствии вёл себя Север… Северов. Надо срочно идти к Северову. Прямо сейчас, не ожидая шестого дня, и… – Так он же глава моей Фамилии, – проговорил Данила, остановившись на расстоянии трёх шагов от меня и явно опасаясь подойти ближе. – Северов? – При чём тут Северов? Светофор, – а затем скользнул взглядом куда-то мне за спину и выдохнул: – Мля…– на долю секунды его красивое лицо перечеркнула некрасивая злобная гримаса, а в фиалковых глазах полыхнуло что-то тёмное и нехорошее… Но уже в следующее мгновение рядом со мной стоял всё тот же немного расстроенный милый Котик. – Кажется, тебе все-таки не придётся идти к врачу. Свинцовые тучи низко клубились, раздумывая, пролиться дождём или подождать ещё с полчасика, а серые здания, стоящие по периметру Облезлой площади, только добавляли картине зловещности. Двое мирно беседовали о чём-то, остановившись в трёх шагах от изнывающего под тяжестью грозного неба флагштока. И мне не нравилось, как хмурился Северов, вслушиваясь в слова своего приятеля. Не нравилась нервная суета Соратника, о чём-то нашёптывающего на ухо Зверю, взволнованная розовость щёк Лёшки нервировала… И вообще, для учебного времени на площади собралось слишком много народу. За спиной пискнул принятым сообщением наладонник, после чего Данила произнес: – Северу ты, видимо, нужна больше, чем может показаться со стороны. – Что? – растерянно посмотрела на навязчивого кавалера. – Будет дуэль. Котик снова как-то нехорошо хмыкнул и снизошел до объяснения: – Набить морду мне он не может. Не по дуэльному кодексу это. Дуэль, Олька, возможна только между равными – это главное условие, без выполнения которого все остальные теряют смысл. И то, что в этой драке ещё неизвестно, кто кому рыло начистит, никого не волнует. Ему по статусу не положено со мной драться. – Ему не положено, – прошипела я зло, – так я сама тебе во второй глаз засвечу, Котик! Парень, уже успев познакомиться с моим ударом левой, решил не рисковать и, сдавленно хохотнув, отступил на шаг. – Какого чёрта он вообще должен с тобой драться? – я последовала за ним и почти схватила его за грудки. – Ну, типа права свои заявляет… Чёрт, Ёлка, что ты привязалась! Есть правила. Он тебя первым заметил, ты член его Фамилии, так что ему решать, с кем тебе быть и… ну, всё такое. – Бред какой-то! – я схватилась руками за голову. – Документальный фильм из цикла «Животный мир». Да кто вам вообще позволил?.. – В том-то и дело, что никто, – Котик неуверенно почесал нос, глядя в сторону Дома. – Дуэли категорически запрещены. И если об этом станет известно кому-нибудь из Мастеров… – Что здесь происходит? Откуда взялась Светлана никто не понял, она словно из-под земли вынырнула ровно в тот момент, когда Светофор и Север пожали друг другу руки, договорившись о месте и времени встречи. – Всё в порядке, Цветочек. – А мне кажется, что не всё в порядке, – Мастер Ти прижимала руку к груди и тяжело дышала, как после быстрого бега. – Мне достоверно известно, что здесь затевается дуэль. – Света, тебе показалось, – Светофор подмигнул девушке карим глазом. – Мы тут просто обсуждаем некоторые вопросы… – Ты! – Светлана резко повернулась в мою сторону. – Почему до сих пор не посетила врача? Разрешение ещё вчера было подписано… – Ей не надо к врачу, – нахмурился Северов. – Котик со своим разрешением может сходить в комнату раздумий. Я не отпускаю Ёлку в другую Фамилию. – Значит, всё-таки дуэль… – Светлана посмотрела на Светофора мрачным тяжёлым взглядом и произнесла: – И это уже не в первый раз, господа хорошие. С этим надо что-то делать. Я думаю, созывать комиссию для такого простого дела не стоит. Приговор всё равно будет однозначен. Пятнадцать ударов. *** Ни на какую вечеринку в ту пятницу я, само собой, не пошла. О какой вечеринке вообще может идти речь, если утром у меня сначала появился парень, потом я стала счастливой обладательницей официального разрешения на секс, затем состоялась первая условно-семейная ссора, развод, участие в показательной порке и, наконец, практикум по оказанию медицинской помощи при телесных повреждениях средней тяжести? Какая вечеринка? Я даже на учёбу не пошла, впервые прогуляв отведённые для занятий в Институте часы. Прекрасно понимая, что в библиотеке меня для выяснения отношений может поджидать Котик, а в спортзале кто-нибудь из Северовской Фамилии, с теми же целями, я направилась туда, где меня точно никто искать не будет. Наше общество устроено так, что существовать без разного рода мифов и сказок определённого устрашающего содержания просто не может. Ему обязательно нужны драконы, вампиры, чёрные руки, унитазы-людоеды, взбесившиеся мясорубки и прочая жуть, чтобы оправдать свои страхи и свою несостоятельность перед неутешительной реальностью. Вот и в Детском корпусе была своя легенда, своя чёрная дыра и, в некотором роде, свой огнедышащий дракон, чью территорию каждый более-менее здравомыслящий абориген старался обходить стороной. Туда-то я и навострила лыжи. Огромная зелёная цистерна была наполовину вкопана в землю, а в её покрытых ржавчиной боках были аккуратно прорезаны круглые окошки, оснащённые неожиданно весёленькими резными ставнями в цветочек. На надёжном деревянном крыльце под большим жестяным навесом, украшенным надписью «С каждым днём всё радостнее жить!», в кресле-плетёнке дымила самокруткой гроза всего Детского корпуса Просто Полина Ивановна. Её все именно так и звали: Просто Полина Ивановна. Ни когда она появилась на территории Корпуса, ни кто она такая, ни почему она в свои почтенные полсотни лет всё ещё находится в мире вечного детства, никто не знал. И вообще, зелёный вагончик старались обходить стороной, что напрямую было связано со склочным характером Просто Полины Ивановны и её не самой лучшей привычкой сначала стрелять, а потом говорить. И хотя стреляла старушка исключительно из пневматики, меткостью для своего возраста она обладала исключительной. Зверь даже порывался в доказательство показать шрам на собственной заднице, но я сказала, что верю ему на слово. Лично мне с этой острой на язык, мягко говоря, пожилой дамой сталкиваться пока не приходилось, поэтому я слегка растерялась и даже забыла, зачем пришла, поражённая внешним видом женщины. На коротких волосах цвета ранней весенней морковки весьма органично сидел красный с чёрным околышем берет, лихо заломленный за маленькое ухо, в котором красовалась жемчужина кокетливой сережки. Под цвет берета была помада и, неожиданно, носки, выглядывающие из чёрных совершенно неимоверных ботинок с коваными квадратными носами и красными каблуками. Помимо этого на женщине был надет короткий зеленовато-серый жакет какого-то агрессивного полувоенного стиля и галифе такого же цвета. Огромные глаза за аквариумом толстых линз, заключенных в круглую оправу, медленно моргнули, изучая мою оторопевшую персону. Скрюченные же артритом пальцы во время пристального осмотра не останавливались ни на секунду, споро управляясь со спицами, которые, словно сами по себе, без участия маленькой женщины, вязали шарф в комплект к берету. – Чего надо? – спросила Просто Полина Ивановна. При этом сигарета, прилипшая к уголку подковообразных губ, и не подумала выпасть. Вместо этого она, сигарета, плавно переместилась в левый уголок рта и пыхнула оттуда в меня зловонным облачком. – Доброе утро! – вежливо поздоровалась я и едва удержалась от желания отогнать сизую тучку дыма от своего лица. – Пассивное курение губит детей! – прокаркала хозяйка зелёного вагончика и, дёрнув густо накрашенной бровью, велела: – Брысь! Я тяжело вздохнула и уселась на крыльцо у ног пожилой дамы – импульсивной, импозантной и, если верить слухам, большой оригиналки. – Если ты скажешь, что нет в жизни счастья, я тебя пну, – предусмотрительно предупредила Просто Полина Ивановна. – Больно. – Не скажу, – пообещала я и сообщила: – А я ваши нитки в Бытпроме купила. – Чёрные? И хер с ними. Мне чёрный цвет не идёт, – женщина – язык не поворачивается назвать её «старушкой» – скрипнула креслом и щелчком отбросила окурок в сторону урны, промазав метра на два. Может, врали про её меткость-то? – У ружья прицел другой, – без труда прочитала мои мысли она. – Пойдём в дом, будем повышать процент кофеина в крови. Хозяйка зелёного вагончика поднялась, и я поняла, что моё первое впечатление о её миниатюрности было ошибочным. Роста она была довольно высокого, навскидку сантиметров на пять выше меня. И ещё очень стройная. Вид её прямой спины заставил меня втянуть живот, выпятить грудь, сзади всё убрать… Ну, в общем, достойную цесаревны осанку заставил принять. – Только не пукни там от усердия, – проворчала Просто Полина Ивановна, которая, видимо, имела третий глаз на затылке, сейчас надёжно спрятанный под беретом. Я благоразумно решила промолчать и только мысленно показала хозяйке зелёного вагончика язык да ещё обозвала её старой стервой, тоже мысленно, решив не рисковать лишний раз. – Хотя женщине никогда не поздно начать думать о своей осанке, – не замечая скепсиса на моём лице, она продолжила развивать начатую тему, – если она женщина, конечно. Полина Ивановна неожиданно оглянулась, вперив в меня свои пугающие светло- голубые глаза, казавшиеся почти огромными за толстыми линзами, и вдруг спросила: – Ты женщина? Я растерялась под этим пронизывающим взглядом. Он, словно рентген, просматривал душу до самого глубокого дна, пробираясь в такие закутки и закоулки, куда я и сама ни разу не заглядывала, а если и заглядывала, то, боюсь, ничего хорошего либо интересного там не находила. – Женщина, – ответила я скорее испуганно, чем уверенно, проклиная Зверя и Соратника за то, что они целый час травили байки, рассказывая о том, что и когда сказала хозяйка зелёного вагончика, в кого выстрелила, а кому наподдала, но и словом не обмолвились, что она выжила из ума. – Это хорошо, – Полина Ивановна шагнула к кухонному столу и задумчиво взяла в руки кубик ручной кофемолки. – А то у меня с неженщинами как-то общий язык не находится. А с мужчинами и вообще, того… Н-да. Ты проходи, не стесняйся. Я решила не задумываться над странными словами о женщинах и неженщинах, а вместо этого оглядеться по сторонам. На выбеленных стенах, всюду, где не было мебели, в рамочках разных размеров и цветов висели фотографии, преимущественно черно-белые, но я заметила и несколько цветных. На узких подоконниках ютились тонколистые цветы, честно говоря, немного страшные на вид. Уверена, реши я потрогать один из острых листьев – обязательно отрезала бы себе палец. Всё небольшое помещение было разделено на две зоны: кухонную – сразу от порога, и жилую – обозначенную толстым ковром. – Разувайся, – велела гостеприимная хозяйка, бренча посудой. – Тапочки у кровати возьми. – Угу! Я быстро сбросила кроссовки вместе с носками и прошла к дальней стене, где из-за старинной ширмы, разрисованной огромными красными маками, выглядывала спинка антикварной кровати на высоких металлических ножках. Тапочки нашлись тут же, у тумбочки: розовые, со смешными пушистыми ушками и на небольшом деревянном каблучке. Я быстро нырнула в них ногами и с любопытством уставилась на гору книг, лежащих у постели. Воровато оглянулась, проверяя, не смотрит ли хозяйка в мою сторону, и двумя пальцами приподняла одну обложку: до чёртиков хотелось узнать, чем же странная женщина зачитывается по ночам. Щёки загорелись, а пальцы, касавшиеся страниц, словно обожгло от касания. Таких развратных картинок мне видеть не приходилось, если же рассказывать о тексте… – Самое лучшее в жанре тяжёлой эротики, – похвасталась Полина Ивановна, бесшумно подкравшись ко мне со спины. – Есть и порно. Интересуешься? Я немедленно убрала руки за спину и затрясла головой. – Нет, вы что?! Я… это… У меня учёба. У меня на… э-э-э… художественную литературу времени нет! Я просто посмотреть! – Значит, не за книжками пришла? – она удивлённо приподняла густо накрашенные брови. – А зачем тогда? – Да так, – я изобразила в воздухе абстрактную фигуру и вдруг совершенно неожиданно для себя искренне призналась: – Если честно, некуда было больше пойти. – Ну-ну… – она вдруг ласково потрепала меня по щеке сухонькой ручкой и велела. – Иди на стол накрывай. Голодная, поди? – Голодная, – не стала отказываться я и поскакала в кухонную зону, где мною был замечен открытый пенал с посудой. – Я в последнее время всегда голодная… – Оно и понятно, – Полина Ивановна завозилась у рабочего стола, размышляя вслух: – Куда катится мир? Раньше хоть ваших в Корпус не присылали, а теперь всё к одному… Живи как хочешь… Тебе бы мяса съесть сейчас, стейк с кровью, а? Я сглотнула. – Вижу, что не отказалась бы… Увы. Я мясо давненько из своего рациона исключила. Так что придётся ограничиться салатиком. – Да вы не переживайте, Полина Ивановна, – я пододвинула вилку ближе к тарелке и виновато посмотрела на пожилую женщину, – я же не за едой к вам пришла. В конце концов, у меня с Книгой, может, и не очень всё складывается, но с голоду не помираю… Хозяйка хмыкнула, нарезая крохкий белый хлеб большими ломтями, и пробормотала: – Не помирает она… Знаем мы, как таких Книга кормит… Можно подумать, меня сия чаша минула. Это вы сейчас дурака валяете, фотографии постите и анекдоты друг другу рассказываете. В моё время всё было намного серьёзнее… – Вы тоже были в Книге? – я недоверчиво покосилась на лучшего снайпера Детского корпуса. Я себе как-то слабо представляла её с таблеткой в руках или с наладонником последней модели. – Ого! И какой у вас был… есть аккаунт? – Старая падла, конечно, какой же ещё? – невозмутимо ответила хозяйка и только снисходительно улыбнулась через плечо, когда я громко рассмеялась. – Сыру в салат добавить? – Добавить, – кивнула я, расставляя приборы. Возможно, соглашаться было не очень красиво с моей стороны, но, во-первых, Полина Ивановна сама предложила, а во-вторых, она не была похожа на человека, которого можно заподозрить в том, что он станет делать что-либо исключительно из вежливости. – Вот и славно. А после салатика – тортик, – она подмигнула, извлекая из холодильника нечто волшебное, шоколадное и со взбитыми сливками. У меня, кажется, потемнело перед глазами. – По чуть-чуть, да? – Угу, – я сглотнула и пожалела о том, что согласилась на салат, на сыр и на всё остальное. Надо было сразу с торта начинать, все рецепторы взбунтовались только от вида этого кулинарного шедевра, рот наполнился слюной, а мозг попытался вспомнить, когда в последний раз мы с ним ели нечто настолько прекрасное. Кажется, никогда – сладкое в Башне Одиночества было под строжайшим запретом. – Полина Ивановна, – спросила я, когда мы, сидя за круглым столом, обедали страшно вкусным салатом, – а вот эти фотографии на стенах – это просто красивые люди, или вы их всех знаете? Женщина задумчиво огляделась и грустно ответила: – Правильнее будет сказать, знала. Потому что большинство из них дали дуба физически, а остальные – метафизически, так сказать… – Это как? – А вот так, – она вдруг нахмурилась и посмотрела на меня так, что сразу стало понятно: вопросов на эту тему лучше не задавать. – Я их всех похоронила. Для себя. Полина Ивановна отодвинула от себя тарелку и вышла из-за стола в кухонную зону, чтобы приготовить нам кофе. От моей помощи женщина отказалась, поэтому я, чтобы чем-то себя занять, не подходя при этом к стопке опасных книг у кровати, принялась рассматривать покойников физических и метафизических. Вот женщина с лицом, закрашенным белой краской, с кровавыми губами, нарисованными бровями и глазами прозрачными, как вода в весеннем ручье. Вот мужчина с маленькой девочкой на руках. Снова та же женщина, только уже на черно-белом фото. Девочка лет шести держит на руках симпатичного мальчугана, умилительно похожего на бурундука. Групповой снимок молодых мужчин. Каждому не больше двадцати-двадцати двух. Они одеты в одинаковые белые костюмы, широкополые шляпы держат в руках. Я наклонилась ближе, чтобы рассмотреть крайнего справа парня, отдалённо напомнившего мне кого-то. Сходство было прямо на поверхности, и вместе с тем никак не удавалось поймать его и понять, на кого этот человек похож. – Я в кофе немного коньяку добавила, Оля, – сообщила Полина Ивановна, вручая мне мою чашечку. – Ты не против? – Не-а, спасибо, – я растерянно отхлебнула, продолжая рассматривать породистое условно знакомое лицо, и закашлялась, когда кофе обжёг коньячным вкусом пищевод. Щедрая хозяйка явно перепутала пропорции, потому что это был не кофе с коньяком, а коньяк, в который чуть-чуть добавили кофе. Для аромату, так сказать. – Не крепко? – женщина заботливо похлопала меня по спине. – Самое то, – прохрипела я, прислушиваясь к внутренним ощущениям. – Ну и славно. Что ты тут рассматриваешь? – Полина Ивановна пальцем подцепила рамочку с групповым снимком и протянула задумчиво: – А… главы Фамилий… Давно это было, сейчас белое не носят почти. Да и вообще, нынешняя мода, откровенно говоря, как-то не в моём вкусе… Меня как обухом по голове стукнули. Вот. Вот он, тот сапёр, который может провести меня по заминированной местности запутанного устоя жизни Детского корпуса. И если правильно задавать вопросы, эта славная женщина, которую совершенно неоправданно так боится Зверь и компания, может стать моим самым главным помощником в вопросе выживания. – Полина Ивановна, – несмело обратилась я. – Скажите, а сколько вам лет? – Женщинам таких вопросов не задают, – немедленно ответила она. – И вообще, если исчислять, например, в световых годах, я значительно моложе. – Я не к тому, – смутилась я. – Я хотела спросить, вы же давно в Корпусе живёте? – Так родилась я здесь… Бросай ты это старьё, – небрежным жестом она перевернула недорассмотренный снимок лицом к стене. – Пошли-ка лучше еще дёрнем… по кофейку, а? Я тебе и тортика кусочек положила. Я окинула голодным взглядом шоколад со взбитыми сливками и тяжело вздохнула – кусочек был действительно очень маленьким. – Много сладкого тебе никак нельзя, – правильно расценила мой скептический взгляд хозяйка и своим заявлением заставила меня незаметно под столом ощупать свой живот и бедра. Может, прав был Сашка, наложив вето на десерт? Может, у меня лишний вес? Однако мысли о лишних, вполне возможно, метафизических килограммах, аппетит мне не испортили, и торт, свистнув, исчез в мгновение ока. Как говорит Лёшка: «И не напилась, и не наелась. Только во рту намусорила». Отхлебнув из чашечки коньячно-кофейной смеси, я передёрнула плечами и спросила: – А про нынешних глав Фамилий вы знаете? Полина Ивановна брезгливо скривила губы, бросила на меня укоризненный взгляд и покачала головой, переведя взор в свою кружку: – Фу, кофе здесь явно лишний! – неспешно прошла в кухонную зону, и я уже было решила, что она не станет отвечать, просто проигнорировав мой вопрос, когда она заговорила, хлопая дверцами кухонных шкафчиков: – Про нынешних-то? Само собой… Мелочь пузатая, все как один. Гонору много, а пипиской до настоящего мужика почти никто не дорос… Да куда ж я тебя засунула? Я подошла к хозяйке и подала ей широкий бокал для коньяка, светивший пузатым боком с верхней полки пенала. – Ага, вот ты где!.. Про нынешних-то и сказать нечего, – продолжила она, возвращаясь в жилую зону. – Измельчал мужик, что ни говори. Фактически весь измельчал… А тебе зачем? Ты за кем записана? Я погрустнела. – В смысле, за чьей Фамилией? – Я так и спросила. Совсем погрустнела и недовольно ответила: – В том-то и дело, что хотелось бы, чтобы ни за чьей… – Ты это брось! – Полина Ивановна больно щёлкнула меня по затылку, прежде чем грациозно приземлиться на свой стул. – Кофе ещё налей. Да не мне! Себе лей. Придумала тоже, ни за чьей. Жить хочешь? – Хочу, – я растерялась от её грозного вида и автоматически потерла ушибленное место. – Хочет она… Одиночки в Корпусе, Лялечка, не выживают, – я вздрогнула, услышав свое столичное прозвище. – И дело даже не в Лесе Самоубийц, не все его гости были бесфамильными. Дело в Колесе Фортуны. Ты рядом с кем завтра на распределении стоять будешь? – Рядом с Севером… С Арсением Северовым, – и снова дёрнулась, как от неожиданного сквозняка. – Замерзла? – Нет… Неприятно просто… Я вяло помешала кофе в чашке и зачем-то нажаловалась Полине Ивановне на Котика, на Зверя и на Севера со всей его Фамилией. Услышав историю о разрешении на секс и о несостоявшейся дуэли, женщина ехидно рассмеялась и покачала головой. – Вот вам смешно, – я отодвинула в сторону остывший кофе: хуже тёплого кофе только чай с сахаром, хоть я и без ума от сладкого. – А я не знаю, что теперь делать, и как людям в глаза смотреть. – А нечего тут делать, – Полина Ивановна щедро плеснула в бокал коньяку и пододвинула его ко мне, сама же приложилась прямо к бутылке. – Северов хуже бульдога. Уж если вцепился, зубы клещами не разожмёшь… Что же до дуэли… Это вообще всё фарс, мальчишечья дурь. На самом деле, никто даже пукнуть в твою сторону не посмеет без разрешения главы Фамилии. Тут самая большая проблема не в этом. – А в чём? – Зачем Светке так понадобилось тебя под Котика подложить? Вот в чём. Полина Ивановна пожевала губы, поправила очки и, глотнув ещё раз из бутылки, задумчиво произнесла: – А Северов парень неплохой, хоть и пришлый. – Пришлый? – не поняла я. – Ну, да… Видела фото? – кивок в сторону повернутой к стене фотографии. – Вот их потомки ведущие роли в Корпусе и играют. Только цели у них теперь иные. Не скажу, что лучше прежних… Но и не хуже точно. Коньяк пей. Он вкусный. Я засунула нос в бокал и блаженно зажмурилась, втягивая резковатый запах вишнёвой косточки. – Спасибо, мне отлично и так… Полина Ивановна внезапно, ничего не объясняя, поднялась и сняла всё то же фото со стены, а затем, вглядываясь в лица мужчин в белых костюмах, произнесла: – Двенадцать Фамилий было, двенадцать и осталось… Петя Смирнов, Саша Муровей, Алёшка Котов… – перечисляла она имена, водя пальцем по снимку. – Двенадцать секторов одного круга. Двенадцать к одному, что тебе повезёт и ты выиграешь джек-пот… Полина Ивановна опустила веки, уронив на нарумяненную щёку одинокую слезу. – Двенадцать фамилий… – тыльную сторону ладони прижала к лицу, а затем вдруг потянулась через стол и цепкими пальцами до боли сжала мой подбородок, прошептав: – Скажешь кому про то, что я тут течь дала – язык вырву, зажарю и съем. Поняла? Я не испугалась ни капли, я дёрнула шеей, вырываясь, и нагловато заявила в ответ: – Не съедите. Вы же мясо не едите. Не захотите лишаться своей вегинности. – Молодец, быстро учишься, – похвалила, усмехнувшись, Полина Ивановна. – Пошли на крыльцо, курить хочу. А после крыльца был ещё коньяк. И разговоры. И мы прикончили салат. И обсуждали последние новинки в журнале «Вяжем сами». И кажется, ещё ели торт, потому что Полина Ивановна, которая потребовала называть её тётей Полей, сказала, что невозможно смотреть на то, какие взгляды я бросаю на холодильник. Потом я, видимо, уснула, вслушиваясь в то, как непьянеющая тётя Поля усыпляюще постукивает спицами и тихонько рассказывает мне о запрещённых богах, о днях своей юности и о том, как завтра Колесо Фортуны будет выбирать, чем мне предстоит заниматься всю следующую неделю. – Когда-то давно Решальный зал был выкрашен во все цвета радуги, – пробивался сквозь дрёму скрипучий голос. – А оконные витражи рассказывали истории из жизни запрещённых богов. Раньше буйство красок решало судьбы поколений, теперь чёрно-белое уныние определяет твоё будущее на ближайшую неделю. Ты спишь что ли там?.. Ну, спи-спи… Я не спала, я бредила наяву. Жилая зона зелёного вагончика вдруг расширилась, ковер под ногами исчез, превратившись в камень, разукрашенный многоцветными квадратиками витражей. Большое колесо, похожее на рулетку, занимало весь центр разноцветного пола. А по окружности стояли перепуганные девушки, в среднем, шестнадцати-восемнадцати лет. Колесо всё крутилось и крутилось, а рисунки и буквы на нём сливались в гипнотизирующую спираль. Я не была единственной, кто вслушивался в едва различимый скрип рулетки, по правую и по левую руку от меня стояли другие девушки. Мы крепко держались за руки, и мне всё казалось, что кто-то сейчас запоёт: – Ой, как на Олины именины испекли мы каравай… Но тишина, разбавляемая монотонным скрипом, была нарушена не песней, а одной из участниц этого застывшего хоровода. Светловолосая девушка, стоявшая слева от меня, вдруг подняла взгляд на парня за пультом управления и произнесла: – Пожалуйста. – Правила для всех одни, – ответил молодой человек. – Руслан, я прошу тебя. – Всё на общих условиях. Пойми же, глупая, это не моя прихоть. Я просто не могу рисковать всем проектом из-за личных привязанностей. – Просто не можешь… – повторила девушка. Колесо остановилось, и моя соседка, опустив взгляд, прочитала вслух: – Муровей… Ну, что ж… Пусть повезет кому-то другому… Воздух вдруг задрожал, как знойная августовская рябь перед глазами, я громко застонала и рывком села, осознав, что всё привидевшееся было только сном. – Жуть какая-то, – прошептала я, потирая лицо руками и пытаясь сообразить, где я. Из-за того, что я заснула на коротеньком диванчике, для сна не предназначенном, ныло всё тело и болезненно выкручивало мышцы. – Спи ещё, – прохрипела откуда-то из темноты Полина Ивановна. Я повернулась на голос и увидела, что хозяйка вагончика лежит в постели и, подсвечивая себе фонариком, читает одну из своих ужасных книг. – Нет, я пойду, – неуверенно пробормотала я, со скрежетом спуская ноги на пол и потягиваясь. – Завтра тяжёлый день… Вы страшный человек, тётя Поля… я впервые в жизни нанюхалась коньяку до полубредовых красочных снов. Женщина посмотрела на меня задумчивым долгим взглядом, словно собиралась как-то прокомментировать моё заявление о сне, но в последний момент передумала: – Ну-ну, – криво усмехнулась и вернулась к чтению, бросив напоследок: – Иди. И глупостей, смотри, не делай. – Ага, спасибо за всё. Какие глупости? О чём вы? По внутренним ощущениям сейчас немного перевалило за полночь. Самое время для того, чтобы ополоснуться в душе и доспать оставшиеся часы до Колеса Фортуны. Я потрясла головой, отгоняя остатки сна, явно навеянного страхами по поводу предстоящего дня. В комнате я обнаружила спящую Лёшку, поправила сползшее на пол одеяло, схватила полотенчико, переоделась в хлипкий халатик психоделической расцветки и поспешила в подвал общежития, где располагался общественный душ. Миновав три лестничных пролёта и длинный, пахнущий крысами коридор, я свернула в тесный предбанник, почти пустовавший по случаю позднего времени, повесила на крючок свой одинокий халатик и проскользнула в дремлющую душевую. На сегодняшний день самым сложным для меня в Корпусе было привыкнуть к неутешительной мысли о том, что отныне у меня нет своей собственной ванной, которой я могу воспользоваться, когда мне заблагорассудится. Отныне и до неопределённого времени мне придется делить двенадцать открытых душевых ячеек со всеми остальными жителями общежития. И чёрт! Только по чётным числам! Я шагнула в крайнюю кабинку – хотя какая она кабинка, если дверей нет? – и раздражённо крутанула вентиль, подняла голову, подставляя слегка помятое коньячным ароматом лицо тугим струям живительной, почти обжигающей кожу воды, и наконец, расслаблено выдохнула. Счастье есть. Даже без ароматной пены, без любимого цветочного мыла и без махровых простыней, греющихся на тёплых сушилках. Есть, несмотря ни на что и вопреки всему, оно струится по телу горячей водой, взбивается в тугую мыльную пену на мочалке и… – Ух-ты, – выдохнули сзади сипло и неожиданно мужским голосом. – Сюрприз… Я испуганно дёрнулась, поскользнувшись на плитке, левая нога предательски уехала вперёд, и я, несомненно, приложилась бы затылком о кафель, если бы меня не подхватили чьи-то руки. Вода хлестнула по запрокинутому лицу, заливая глаза и нос, я закашлялась, одновременно пытаясь вырваться и встать на собственные ноги. – Не дёргайся, – негромко произнесли у меня над ухом, и я едва не взвыла, узнав голос. Конечно же, ночным посетителем душевой не мог стать кто-то другой. Не с моим везением. Хотя, наверное, мог. Хуже того, кто только что избавил мой череп от знакомства с полом, мог быть только мой несостоявшийся партнер по сексу. – Какого чёрта, Север! Пошёл вон отсюда! – прохрипела я. – Сегодня женский день. – Не-а… – он помог мне принять вертикальное положение и продемонстрировал водонепроницаемые часы. – Уже мужской… Зелёные циферки злорадно подмигнули, сообщая мне, что сейчас ровно без одной минуты час, а я скрипнула зубами, не в силах посмотреть Северову в лицо. Я вообще не хотела куда-либо смотреть, а вид обнажённой мужской груди вызывал непреодолимое желание зажмуриться и забиться в угол. – И если тебя интересует мое мнение, то я не против, – заверил он, обволакивая моё тело жарким взглядом. Ни одного сантиметра точно не пропустил, сволочь. Я набрала в грудь побольше воздуха, чтобы высказать всё, что я думаю. О нём, о его беспардонности, о зашкаливающей наглости, о том, что здесь ещё полно свободных кабинок, а сюда его никто не приглашал… Но Север внезапно закатил раздражённо глаза, оглянулся через плечо и, вместо того, чтобы убраться, шагнул вперёд, оттесняя меня к дальней стене и полностью загораживая собой выход. – Ты… Ты что!? – возмущённо прошипела я. – Тихо, – парень раздражённо дёрнул бровью. – Нам же не нужны зрители, правда? Нам? Я задохнулась от бессильного гнева, судорожно сжимая в руке мочалку. Нам? А ты кто, если не зритель? Мне здесь вообще никто не нужен кроме горячей воды и одиночества. – Север, кого ты там прячешь? – хохотнул кто-то, кого мне не было видно из-за широкой груди парня. – Иди мимо, Кощей, – Северов скрипнул зубами и взглядом велел мне молчать. Словно я собиралась что-то говорить. Мне только лишней популярности и сплетен не хватало. Невидимый мне Кощей засвистел какой-то мотивчик и прошёл к дальней кабинке, но не успела я выдохнуть, как услышала ещё один голос: – Север, скотина ты! Неужели нельзя другого места найти? Каждый раз одно и то же! Я закатила глаза. У них тут что, общий сбор назначен? – Проваливай, Светофор! – У тебя что там, новая птичка? – Светофор не внял грозным ноткам в голосе друга и продолжил допытываться. – Да? И уже обращаясь ко мне: – Эй, колибри, подай голос, до чёрта любопытно, кого Север так ревностно прячет. – Еще одно слово, Стас, и тебе придётся искать новый логин для аккаунта, – пообещал Северов, не отводя от меня горящего взгляда. – Потому что одноглазых светофоров не бывает. Приятель на угрозу не обратил внимания, весело рассмеявшись, но и говорить что-либо ещё не рискнул. Спустя мгновение из соседней кабины раздался шум воды, сопровождаемый веселенькой песенкой. – Пусти, – прошипела я, пряча от Севера глаза. Ну, просто всё остальное он же рассмотрел уже. – Подожди, – пальцем подцепил мой подбородок, заставляя посмотреть ему в лицо. – Шесть дней прошло. Говори. Очевидно, он не собирался мне всё упростить. – Особого выбора у меня всё равно нет, – я пожала плечами, рассматривая его взволнованное лицо и мысленно давая себе установку не опускать глаз ниже его груди. – А если бы был? – пальцы с подбородка осторожно спустились на шею, погладили ухо и пробрались на затылок, распутывая собранные в узел волосы. – Что бы ты сказала, если бы выбор был, м? Он склонился близко-близко к моему лицу, а я вдруг по-настоящему испугалась. Только сейчас. Хотя пугаться надо было тогда, когда Север только появился. Или хотя бы, когда вслед за ним в душевую пришли ещё два парня. Ситуация всё-таки была весьма и весьма неоднозначная, а я, к своему стыду, всю двусмысленность своего положения осознала только сейчас, испугавшись того, как Север на меня смотрит. – Оля… Воздух стал густым, наполнившись нашим дыханием и шорохом падающей воды. – Скажешь что-нибудь? – Колибри, подпевай, – позвал из-за стены Светофор и затянул припев из популярной песни. Север мягко улыбнулся и медленно опустил голову, скользя по моему телу до внутренностей прожигающим чёрным взглядом. Что же касается меня, то я не сразу сообразила, что меня трясёт, а когда сообразила, втянула в себя воздух с тихим стоном, злорадно отметив, как приоткрылся в удивлении рот парня. А после этого размахнулась и – мочалкой по наглой морде, обмётанной лёгкой небритостью, по бессовестным хищным глазам. Никто не смеет так на меня смотреть. – Мыло! – взвыл Север, схватившись руками за лицо, а я, воспользовавшись его временной недееспособностью, проскользнула под поднятым локтем и ринулась к выходу, надеясь, что никто не пялится мне в спину, и мечтая о том, чтобы сегодня ночью общежитие вымерло к чертям собачьим. – Стой же! – раздалось за спиной, а следом короткий вскрик, звук падения и несдержанная ругань. О, да! На скользком кафеле надо быть очень и очень осторожным. Путь от подвала до комнаты я преодолела в рекордно короткие сроки, и только захлопнув дверь и запершись на все замки, я выдохнула и рассмеялась, сообразив, что удрала, схватив чужой халат – чёрный, махровый, приятно пахнущий гелем после бритья. Минут пятнадцать спустя, когда я уже успела успокоиться, устроившись под тонким одеялом, в дверь тихонечко поскребли и зашептали с той стороны: – Эй, бойцовая колибри, не спишь? Сплю. – Слышишь? Молчу. Не собираюсь ничего отвечать. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. И пусть только посмеет мне напомнить об этой унизительной сцене в душе! – Если тебе это интересно, то тебя никто не успел узнать. Они были слишком заняты тем, что ржали надо мной. Мило, но не настолько, чтобы подать голос. – У тебя изумительный халатик. Маленький, короткий и… в цветочек. Мне идёт. Не хочешь глянуть? Очень хочу. Но, пожалуй, не стоит. Тяжёлый вздох и разочарованное: – Оля… Тихий шелест шагов и, наконец, тишина, разбиваемая моим шёпотом: – Я согласна… Увидимся в Решальном зале. Не стоит и говорить, что той ночью заснуть мне не удалось. Глава 4. Войнушка Играть можно даже вдвоём, в качестве оружия можно использовать что угодно, даже ветку от дерева, напоминающую пистолет или автомат. Если противника заметил первым, то после выстрела кричишь: «Ты убит!», вот и всё. Просто, но интересно. Размазывая слёзы по окровавленному лицу, я всё ещё пыталась остановить кровь. Наверное, в тот момент я уже понимала, что парень молчит не потому, что впал в забытьё и не потому, что рана вдруг перестала болеть. Но думать о том, почему именно он вдруг замолчал, я себе запрещала, поскуливая от беспомощности и оглядываясь по сторонам. – Пожалуйста, пожалуйста… – хрипло бормотала я. Я уговаривала своего товарища по несчастьям потерпеть, я просила его не умирать, я умоляла мальчишку не бросать меня здесь одну, совсем одну посреди снежной пустыни. Чёрт знает на сколько километров вокруг, если верить карте, не было ни одного населённого пункта… Какой там населённый пункт? Визор не выдавал ни одного тёмного пятна отсюда и до горизонта. В единственном пятне находились мы: измятый снег, три мёртвых тела, я и… – Пожалуйста! Не умирай! Я что-нибудь придумаю! Я обязательно что-нибудь придумаю. Нас найдут. У меня маячок всё ещё работает… По-жа-луй-ста!.. Не знаю, сколько я ещё плакала, не помню, в какой момент кровь под моими руками загустела и перестала быть тёплой. Наверное, я замёрзла настолько, что заснула прямо там, а может, потеряла сознание, но в себя я пришла только тогда, когда кто-то начал трясти меня, выбивая из лёгких остатки воздуха, требовательным тоном приказывая очнуться и не бросать его одного. – Дежавю, – прохрипела я пересохшим горлом. – Это мои слова. Это я просила меня не бросать. – И не надейся… Иди сюда, моя бойцовая колибри, будем тебя в сознание приводить. И только после этих слов я поняла, что наши нас всё-таки нашли. Поняла и расплакалась. – Север, сволочь ты! Мы так тебя ждали, а ты всё не приходил… – Прости, ну прости… Нас задержала метель… – Что вы там возитесь? – проскрипели откуда-то из Северовского кармана. – Холод нечеловеческий, тащите сюда свои задницы скорее. Платформа ждать не будет. – Я же обещала ему! Обещала! – рыдала я, цепляясь ледяными пальцами за горячую шею. – Это ты виноват, эгоист чёртов! – Я. Только я, – покорно соглашался Северов, держа меня на руках и куда-то шагая. – Покажи мне свои пальчики, Оленька, давай посмотрим, нет ли обморожения. Под его ногами скрипел снег, звёзды бриллиантами подмигивали мне с неба. – Сволочь, ненавижу тебя! – рыдала, не находя в себе сил, чтобы отодрать руки от твёрдых плеч. – Я знаю… Прости меня, пожалуйста, прости, больше ни шага, клянусь.. Оля, ну не плачь так! – Староста требует, чтобы ты с ним связался, – снова протрещало из кармана. – Пусть эта старая скотина идёт к черту, – рявкнул Север, а едва слышное шипение открывшейся двери и поток тепла сообщили мне о том, что мы куда-то вошли. – Так и передай ему, слышишь? Дословно. – Да не проблема, – раздалось ворчливое и знакомое до слёз. – Я даже счастлив… Эй, ты зачем дверь блокируешь-то? А Соратник? Я не понял, где Соратник-то? И я завыла, проклиная тот день, когда вступила вместе с Северовым в Решальный зал почти две недели назад. Почти две недели. Мне казалось, что полжизни прошло, а не несколько дней… Неужели всего несколько дней назад я стояла в сердце Детского корпуса и оглядывалась по сторонам, сравнивая реальную комнату с той, которую мне навеяли коньячные пары в вагончике Полины Ивановны. Зал был меньше, чем мне приснилось, но однозначно, гораздо мрачнее. Голые каменные стены, узкие окна, больше напоминающие бойницы, пол, выложенный чёрно-белой мозаикой и круг в центре комнаты. Тоже чёрно-белый. Все это нагоняло тоску и ужас. – Хочешь о чем-то спросить? – поинтересовался Север, заметив, как мой взгляд блуждает по залу. Мы столкнулись в холле общежития. Подозреваю, после нашего совместного посещения душа он боялся, что я могу наплевать на его требование стоять рядом с ним у колеса. Поэтому решил подстраховаться, подкарауливая меня внизу. Когда мы с Лёшкой спустились, он первым делом поймал меня за руку и всмотрелся в моё лицо подозрительным взглядом. – То, что я согласилась стать частью твоей Фамилии, – решила расставить акценты я, – не означает, что я стану играть в ваши рисковые игры. Понятно? – А ты согласилась? – он изогнул губы в полунасмешливой улыбке и слегка приподнял левую бровь. – Я как-то упустил этот момент… – Никаких авантюр, связанных с тем, что я таким удивительным образом похожа на цесаревну, ясно? Я хорохорилась и храбрилась и, думаю, Север прекрасно понимал, что стоит ему сказать одно слово и мне, если верить местным законам, нечем будет крыть его карту. Он понимал, но, кажется, решил играть по моим правилам. – Слушаюсь и повинуюсь, моя королева, – хмыкнул он весело, и я не нашла следов злого умысла в его глазах, утративших за ночь свою обжигающую черноту. Сейчас мы стояли в круге, ожидая начала распределения, и я немного нервничала. Все места тут занимались строго по регламенту: члены Фамилий рядом со своими лидерами у колеса и группа молчаливых подростков в стороне. Одиночки. О них мне Полина Ивановна тоже рассказывала, но я не думала, что их так много. Человек тридцать, если не больше. Кто из них не доживёт до конца недели? – Хочешь о чём-то спросить? Я посмотрела на парня и небрежно пожала плечами: – Мне уже обо всём рассказали, спасибо. – Кто? – Один хороший человек, – отмахнулась я от Севера, не желая выдавать свой источник информации. – Я себе это немного иначе представляла, не так театрально, что ли… Но, в общем и целом, мне всё точно описали. Театральность в Решальном зале действительно присутствовала. Колесо Фортуны было разделено на двенадцать секторов, как и говорила Полина Ивановна. Шесть белых – цивильных, так сказать. И шесть чёрных – военных. На чёрных секторах было написано белыми буквами: «Север», «Юг», «Запад», «Восток», «Экзекутор» и «Цезарь». На белых – чёрными: «Институт», «Управление», «Дом», «Полигон», «Мастер-класс» и «Корпус». – Единственное, что меня тревожит, – призналась я, не сводя взгляда с коротенького слова из шести букв, – что будет, если… Ударивший гонг не позволил мне закончить предложение, а внезапно наступившая темнота заставила вздрогнуть. – Ч-ш-ш, – прошептал Север, который внезапно оказался за моей спиной. – Не дергайся. Колесо задрожало и с легким скрипом сдвинулось с места, набирая обороты. И одновременно с этим моей талии коснулась мужская рука и, немного переместившись вперёд, легла на живот и легонько надавила, заставив прижаться спиной к парню, стоявшему за мной. – Чего ты боишься, а? – шепнул он, едва касаясь губами моего уха. – Какой сектор колеса заставляет трепыхаться от страха твое сердечко? Я возмущённо надулась. Кто дал ему право совать свой нос в мои дела? – Не твоё дело. – Скажи мне, – настойчиво потребовал Север, передвинув руку вверх. Теперь его пальцы точно чувствовали, с какой скоростью колотится моё сердце. – Который? Внутри меня вдруг что-то зазвенело и потянулось навстречу парню. «Расскажи ему, расскажи», – шептал внутренний голос. «Ему можно верить», – уговаривала интуиция. «Не смей раскрывать рта, дура», – мозг был как всегда категоричен. – Оленька, – подкупляюще ласково прошептал коварный Север, а я открыла рот, чтобы ответить на его вопрос, и, откровенно говоря, я не знаю, собиралась ли я тогда сказать правду или посоветовать Северову прогуляться в гости к чёртовой бабушке. Не знаю, как бы поступила, задай Север свой вопрос на несколько секунд раньше, но тогда я ничего не успела сказать, так как колесо, издав протяжный стон, дёрнулось и остановилось. И сразу же под потолком вспыхнули десятки ярких лампочек, освещая сотни взволнованных хмурых лиц. – Выбор сделан, – объявил Мастер Ти, стоявший за пультом управления, и я приклеилась взглядом к своей судьбе на ближайшую неделю. К белым буквам, снежинками лёгшим на чёрное небо войны. – Главы Фамилий, отметьтесь в управлении и получите пропуска. Про пропуска и остальное я слушала вполуха, размышляя о степени своего везения или, правильнее будет сказать, невезения. Несомненно, ситуация могла бы быть более пугающей, если бы колесо вздумало остановиться на секторе «Цезарь». Забавно было бы послужить одним из охранников во дворце. То-то бы Сашка порадовался, увидев меня в тёмно-синей форме с золотыми эполетами. Однако и нынешнее положение вещей совсем не радовало. – Север, – произнесли у меня над ухом и усмехнулись. Либо Северов сошёл с ума, либо он извращенец. Чему здесь усмехаться? Тому, что нас отправляют на северные границы? Это словно попасть между молотом и наковальней: с одной стороны вечно огрызающиеся сикры, готовые вцепиться в горло любому, кто осмелится хотя бы глянуть в их сторону, с другой – Дикие земли с их безумной фауной, смертельными болезнями и жестокими кочевниками, а посередине мы. Мы все умрём – это совершенно ясно. Я слабовольно подумала о возвращении во дворец, а потом паника окончательно захлестнула меня, потому что я наткнулась взглядом на безмятежные Лёшкины кудряшки. – Мы не можем взять её с собой, – пискнула я испуганно и схватилась руками за голову. – Отставить истерику! – велел мне Север. – Она никуда и не поедет. – Лёка? – Лёшка почувствовала неладное и вцепилась в мою правую руку десятью пальцами. – Я с тобой. Я не останусь тут одна! – Нюня, не нервируй меня, – тихим голосом предупредил Север, и моя капризная сестрёнка встала по стойке смирно. – Мы с тобой, кажется, договорились. – Когда это вы договаривались? О чём? – вспылила я. – Не паникуй, – Север небрежно опустил руку мне на плечи, игнорируя моё возмущение. – Всё нормально. Для таких моментов и существуют одиночки. Ими затыкают дыры. И ещё до того, как я осмыслила услышанное, отдал приказ: – Зверь, возьми там кого-нибудь на замену. Мой испуганный взгляд метнулся к кучке одиночек, обречённо жавшихся у стены. – Это неправильно… – прошептала я, но меня никто не услышал. – Крыска вчера ногу на тренировке повредила сильно, – сообщил Зверь, яростно тыкая в наладонник. – Значит, двоих возьми, – бросил Север, не позволяя мне вырваться из его несильных объятий. – А лучше четверых. Всё-таки северные границы. И пошевеливайтесь. Платформа ждать не будет. Нюня, беги к Берёзе, скажи, чтобы выдала тебе задание на всю неделю. Оль, у тебя тёплые вещи есть? – Тёплые вещи? – переспросила я, рассеянно глядя на Лёшкину спину и вспоминая накануне довязанное пончо. – Какие тёплые вещи, Север? Ты только что велел выбрать из одиночек четверых смертников, чтобы затыкать ими дыры. Так нельзя. Парень тяжело вздохнул и подтолкнул меня к выходу. – Нельзя, – согласился беззлобно и равнодушно. – Но я так делаю. Светофор так делает. Карась так делает… Впрочем, если хочешь, я скажу Нюне, чтобы она вернулась. Я задохнулась от беспомощного гнева и стыда. Потому что Лёшкиного возвращения я не хотела, но и спасать её ценой жизни других людей неправильно. – Ты напрасно паникуешь, Ёлка, – тяжёлая рука переместилась с плеч на мою талию. – Неделя на северном кордоне не означает обязательную и неминуемую смерть. Поверь, если бы там на самом деле всё было так ужасно, совсем скоро Детский корпус лишился бы всех своих студентов. Мы, конечно, щит между защитниками Яхона и его врагами, но поверь мне, Цезарь не просто так выставляет в авангард детей, – Север ухмыльнулся. – Если верить статистике, количество военных смертей значительно уменьшилось после изменения стратегии. Я закрыла глаза. Статистика, конечно… Джокер, который бьёт любую карту. – Всё будет хорошо, обещаю. Ты же знаешь, что дикие не охотятся на молодняк, – продолжал утешать меня Север, подталкивая к складу. – А против сикров Корпус почти никогда не выставляют. Почти. Я горько усмехнулась. – Ты хочешь сказать, что эта четверка будет рисковать так же, как и мы? – я бросила на парня скептический взгляд, не желая начинать бессмысленный спор о том, что происходит и что должно происходить в цивилизованном обществе. – Нет, – Северов недовольно поджал губы. – Они будут рисковать даже больше. И по собственной инициативе рваться в самые горячие точки только для того, чтобы заслужить себе право остаться в моей Фамилии навсегда. Оля, пожалуйста, давай ты расскажешь мне о том, какая я эгоистичная свинья, на платформе. Сейчас на это совершенно нет времени. – Тебе на них наплевать, – ужаснулась я, стараясь не смотреть в сторону четверых парней, которые сейчас хмуро слушали Зверя. – Мне на всех наплевать, – признался Север. – Идём, надо тебя утеплить. *** Сейчас, спустя десять дней, эти его слова вспыхнули красными буквами у меня в мозгу, заставив выгнуться в крепких Северовских руках. – Пусти, ненавижу тебя! – выла я, пытаясь вырваться и не обращая внимания на робкие попытки привести меня в чувство. – Это ты виноват! Ты с самого начала решил… они не… мы же… люди… не… дырки… Воздуха не хватало, чтобы произнести всё, что вертелось сейчас в голове. Дыхание вырывалось со всхлипами, но лёгкие отказывались вновь наполняться кислородом. – Вашу мать! – зло кричал Зверь, а мне слышались за его словами боль и страх. – Где, мля, Соратник?? Я не собираюсь возвращаться в лагерь без… – Заткнись и отпиши нашим, что мы возвращаемся, – велел тот, кто всё ещё отказывался выпускать мое рыдающее тело из своих рук. – И кто-нибудь, суки, дайте мне, наконец, ампулу с успокоительным! Почти в то же мгновение я почувствовала укол в плечо и услышала удивлённый шёпот Берёзы: – Одного не пойму: где она так в синюю краску перемазалась… Откуда там краска вообще? Это какое-то новое оружие? Я икнула и истерически рассмеялась, тряся головой и впервые в жизни проклиная свою исключительность, свою «изумительную способность», как говорил Сашка. Платформа дёрнулась, приводя фоб в движение, но я успела скользнуть уплывающим в небытие взглядом по снежной пустыне, по алому пятну, по четырём таким маленьким с высоты полета мёртвым телам. Закрыла глаза и отвернулась, уткнувшись носом Северу в грудь. – Лучше бы я сдохла. Северов почти до боли сжал меня, безмолвно протестуя против моих слов, и прошептал тихонечко: – Завтра будет легче, обещаю. Это пройдёт. – В первый раз всегда херово, – поддакнула Берёза, а потом лекарство победило истерику, и я все-таки уснула. Проснулась уже на подлёте к лагерю, разбитая, несчастная и злая, как чёрт, потому что легче не становилось. Я всё ещё чувствовала себя виноватой из-за того, что мы потеряли Соратника. Я видела свою вину в смерти Ватрушки, ведь я обещала ему, что всё будет хорошо. Но больше всего я ненавидела себя за то, что осталась жива. Мне было противно от мысли, что Север так или иначе оказался правым. Впрочем, он всегда был правым, чего бы ни касался спор. Его манера дискутировать была весьма оригинальна, но действенна: нельзя проиграть в споре, если у тебя только два мнения, одно твоё, а второе – неправильное. – Ёлка, ну хватит дуться, – проговорил он, когда мы устраивались в одном из фобов, отправлявшихся на север. На мне был водоотталкивающий ультратонкий термокостюм, зимние ботинки и собственное пончо, но Северов всё равно недовольно хмурился, считая меня недостаточно утеплённой. – Это давно принятые правила. Не надо изобретать велосипед. – Я не изобретаю велосипед. Я просто хочу немного справедливости. – Справедливости? – парень хмыкнул, заметив, что к нашему разговору прислушиваются. – Справедливо будет по отношению к другим членам Фамилии, если я начну брать всех слабаков только потому, что они жалкие неудачники? Справедливо будет, если погибнет, например, Берёза, защищая какого-нибудь болвана, который не может приспособиться к жизни? – Я уже сказала тебе, что я думаю по этому поводу, – ответила я, не поднимая на него глаз. – Эгоистично плевать на всех. Эгоистично и неправильно, а ты этого не понимаешь. – То есть, если бы я сокрушался и лил слёзы по тому поводу, что я должен поступить так или иначе, было бы лучше? – вспылил Север. – Извини, это не для меня. Моя задача состоит в том, чтобы выполнить задание с наименьшими потерями для Фамилии. Я хочу, чтобы мои друзья и люди, которые мне доверяют, вернулись в Корпус живыми. И мне действительно плевать, если для этого придётся пожертвовать чужаком. – Я чужак, – напомнила я, тоже переходя на повышенный тон. – Лёшка чужак… Так брось нас вперед, чтобы мы не были балластом для всей вашей группы! – Ты – другое дело, – проворчал Север, отводя глаза. – У меня на тебя… планы. – Иди к чёрту! Я отвернулась от него, и как он ни старался завести разговор, до конца пути не сказала ему ни слова, с недовольством чувствуя тоску из-за того, что то хрупкое доверие к нему, которое зародилось во мне, пока мы ждали решения Колеса, так быстро лопнуло. Северный кордон представлял собой небольшую военную базу. Здесь по периметру на равном расстоянии друг от друга были расположены обзорные вышки с прожекторами. КПП, корпус руководства, две казармы, столовая, колючая проволока и тонны снега на километры вокруг. Вот и вся северная граница Яхона. – Не понимаю, зачем здесь вообще нужно было устраивать кордон, – проворчала я, замерзая на холодном ветру и переступая с ноги на ногу. – Нападающих здесь можно увидеть за сто километров до того, как они смогут подойти на расстояние выстрела. Командир базы откашлялся в кулак и довольно громко произнёс: – Север, ты снова приволок каких-то наивных идиоток. Бери пример с других своих коллег. Вози сюда шлюх. Северов наклонил голову и процедил сквозь зубы: – Мы уже обсуждали этот вопрос ранее, полковник. Я уже имел честь докладывать вам, что в моей Фамилии данный вид деятельности не приветствуется. – А зря, – означенный полковник внимательно посмотрел на меня и скривил губы, изображая воздушный поцелуй. – За хорошую бабу мы бы неплохо заплатили. – Зверь, проводи девчонок до детской казармы, – отрывисто приказал Север, не отрывая от начальства недовольного взгляда. – Будь при них неотлучно до моего возвращения. Соратник, Ферзь, останьтесь со своими людьми. Зверь кивнул мне и Берёзе, свистнул блондинке, что ехала во втором фобе и проворчал: – Он нас со своими принципами в могилу вгонит. – Заткнись, Зверёныш. – Он в чём-то прав, – высказалась в защиту Зверя блондинка. – Тогда бы у них точно не возникло желания выступать с походом, а так, кто их знает… – С походом? – я растерялась. – О чём ты говоришь? Мы не нападём. Мы только защищаем свои территории. Политика Цезаря… Договорить мне не позволил дружный взрыв смеха. Хохотали все, даже одиночки, которые шли в казармы вместе с нами. – Нет, ты точно с луны свалилась, – всхлипнул один из них, вытирая выступившую слезу. – Защищаем свои территории, надо же… – Старуха, – Зверь покачал головой. – Ты невероятная просто. Мы сейчас даже не на материке. О каких своих территориях может идти речь? Уже давным-давно Яхон усиленно расширяет свои границы во всех направлениях. Мы почти на пятьдесят километров углубились в Дикие земли только за то время, что я в Корпусе. Мне стало нехорошо, я растерянно оглядела присутствующих, ожидая, что они сейчас радостно завопят: – Шутка!!! Но ничего подобного, конечно же, не случилось. – Уже месяц нет никаких серьёзных военных действий только потому, что дикие не стреляют по детям, а сикры заняты тем, что делят с нашими дипломатами счастливо освобождённые от гнёта диких захватчиков восточные острова. Какая-то несусветная чушь, неимоверный бред. Я вдруг почувствовала себя маленькой и глупой. Если всё, что сейчас говорит Зверь, правда – а это правда, зачем ему врать-то? – то как мне жить в этой новой системе координат? – Это всё политика, – блондинка сморщила симпатичный носик. – Ты лучше с Севером на эту тему поговори, он проведёт для тебя персональный урок по ОБЖ и политической грамотности. И они снова рассмеялись, хотя я в последних словах совершенно точно ничего смешного не увидела. Само собой, что за разъяснениями к Северу я не пошла. В свете полученной информации его слова о том, что одиночками затыкают дыры, выглядели ещё хуже и отвратительнее. Получается, опасность не такая уж и мифическая, как он пытался мне доказать. Я исправно придерживалась объявленного в фобе бойкота и не разговаривала с главой своей Фамилии. Откровенно говоря, я вообще старалась видеть его как можно меньше, а он особо и не настаивал, что, по непонятным причинам, бесило неимоверно. Не то чтобы мне хотелось продолжить наш спор, но Северов вёл себя так, словно это я была не права, словно мне снова надо дать шесть дней на то, чтобы мои мозги встали на место. Словно я глупая женщина, одним словом, которой вздумалось поистерить и пообижаться немного. В любом случае, два дня я провела за сортировкой данных в центре управления. Как выяснилось, местные вояки не особенно-то любили заниматься отчетами, поэтому полковник Шульгин, уточнив, точно ли я не хочу отработать эту недельку, лёжа на спине, и получив мой отрицательный ответ, выдал мне все ключи и коды. И вызвал этим мой молчаливый внутренний протест, так как, по моему мнению, начальник одной из самых проблемных пограничных застав не должен допускать к секретной информации человека, которого видит впервые. Так что в вопросе политической грамотности я прекрасно справилась и без Севера. Что же касается моего мировосприятия и нового места в оси координат… Что ж… После того, как я узнала, как именно Мастера Ти образовывают подростков в сексуальном плане, после того, как я увидела, чем занимается Сашка с нашей сестрой, информация о том, что Цезарь – воинственная беспринципная скотина, воспринялась как-то легко и почти безболезненно. Откровенно говоря, у меня просто не осталось времени на рефлексию и переоценку ценностей, потому что к вечеру вторника на нас напали. *** Почему радары не засекли автономные военные фобы, кто инициировал атаку, кем был отключен внешний купол, и как вышло так, что после бомбардировки целыми остались лишь детская казарма да продуктовый склад – неясно. Но факт остается фактом. В ночь со вторника на среду, ближе к утру, когда небо было еще чёрным, но рассвет уже витал в воздухе, мы оказались одни посреди снежной пустыни. С минимумом запасов, без оборонительного периметра и фактически без надежды вернуться в Корпус – стационарная платформа тоже стала жертвой бомбардировки. Той ночью северный кордон был уничтожен полностью, если не считать двух раненых солдат, которые успели выскочить из обзорных башен. В числе представителей Детского корпуса потерь не было. Уже к обеду раненые были загружены в беспилотные санки, из-под руин было поднято всё, что могло принести хотя бы минимальную пользу, а весь наш отряд построился для того, чтобы двинуться на юго-запад. К пятнице мы надеялись добраться до Новокопска, ближайшего к кордону населённого пункта, где можно было найти мобильную платформу или, в крайнем случае, связаться с Корпусом. Мы шли почти без остановок по рыхлой заснеженной дороге, иногда проваливаясь по колено и тихо завидуя умирающим в санях солдатам. – Надо было бросить их на базе, – бурчал Зверь, бросая на раненых кровожадные взгляды, – тогда мы хотя бы могли ехать по очереди. На кой чёрт нам это мясо, Север? С каких пор ты стал таким жалостливым? Северов на выпады Зверёныша не отвечал, он мрачно поглядывал на ярко-синее небо, скалился почти белому солнцу и непрестанно нас подгонял. – Да ты озверел совсем! – Птица повисла на Соратнике и тяжело дышала, вытирая мокрый рот концом длинного шарфа. – Я уже ноги едва передвигаю, а ты всё гонишь. Куда мы торопимся? – И я о том же, – согласился Зверь. – Давай передохнём. Старуха вон совсем зелёная. Арсений Северов, который ранее просто игнорировал всё недовольное бухтение, вдруг остановился, резко обернулся, сделал два шага в нашу сторону, а затем отвесил Зверю увесистый подзатыльник. – Ещё раз услышу эту дурацкую кличку… – А что сразу я? – обиделся Зверь и потер ушибленное место, глядя на меня обвиняющим взглядом. – Ёлка, между прочим, твоих нормативов не сдавала! – поправил шапку и, отходя от злобного начальства подальше, буркнул. – А ты всё подгоняешь. Её же шатает уже, как пьяную. И синяки под глазами на всё лицо… Не знаю насчет синяков, в зеркало я не смотрелась, но чувствовала я себя действительно мерзко: от холода почему-то особенно сильно болели плечи и шея, а ещё чудовищно жгло глаза и хотелось спать. – Пять минут привал, – объявил Север, заглядывая мне в лицо. – Ёлки зелёные, Оля, ты когда пила в последний раз? – Не помню… – проворчала я и потрясла своей бутылью с водой. – У меня регулятор сломался. Вода ледянющая, а мне и так холодно. – Что сразу не сказала? Север снял с шеи свой термос и протянул мне: – Пей! – Спасибо, – я зубами стащила перчатку с правой руки, подышала на озябшие пальцы и, нажав на кнопочку, заставила выдвинуться соломинку. Никогда не думала, что тёплая вода – это такой неземной кайф. Как-то раньше у меня такое словосочетание вызывало неосознанное отторжение. – Оставь себе, – велел парень, снимая с меня мой поломанный термос. – Правда очень устала? Я пожала плечами, попыталась сделать независимый вид, а потом обречённо выдохнула и кивнула: – Правда. Северов посмотрел на небо, поморщился, как от зубной боли, и заявил: – Так, народ, слушаем меня внимательно! Всё указывает на то, что к вечеру начнётся буран. Так что вариантов у нас два: либо ускоряемся ещё больше, чтобы добраться до подлеска, который, если верить карте, километрах в пятнадцати впереди, либо окапываемся и ночуем здесь. – Здесь? – испуганно пискнула я. – Холодно же. – В лесу будет не намного теплее, – заметил Соратник. – И если мы потратим все силы на дорогу, то вряд ли сможем устроить достойный зимней ночёвки лагерь. Ночёвка посреди заснеженного поля или в морозном зимнем лесу? М-м-м-м… И то, и другое так вкусно, прямо и не знаю, что выбрать. Почему я не подумала об этом, когда мы покидали руины базы? Почему я не задумалась о том, что спать придется в сугробе? – Мы все умрём, – поделилась я своими мрачными мыслями. – Меня радует твой оптимизм, – улыбнулся мне Северов. – Решено. Роем норы. – Какие норы? – мысленно я представила себе вырытую в сугробе пещеру, в которой меня заставят ночевать. Там я и сдохну, с вероятностью в сто процентов. – Для теплокапсулы, конечно, – сообщила Берёза, извлекая из своего рюкзака небольшую лопатку. – Что такое теплокапсула? Мой вопрос заставил замереть всех, кто его услышал. Те же, кто был достаточно далеко от меня, уже во всю начали швырять снег, врываясь в придорожные сугробы. – Оленька, – в голосе Севера звучала недоверчивая осторожность. – Ты же сказала, что тебе нужен термокостюм и ботинки, а остальные тёплые вещи у тебя есть… – Есть, – я потрясла перед его носом своим пончо, но парень не оценил мой труд, просто закрыв глаза и довольно громко скрипнув зубами. – Восхитительно, – вздохнул тяжело и потер рукой лицо. – Теплокапсула, Ёлка, это та вещь, без которой категорически запрещено выходить за пределы Корпуса. Даже если тебя Колесо отправит на юг или в столицу, всегда бери её с собой! Он достал из кармана овальный предмет, больше всего похожий на кусок лавандового мыла и показал мне. – Вот эта вот маленькая вещица поможет тебе пережить снежный буран, ураган, землетрясение и даже наводнение, если прикрепить её к земле. Это вещь первой необходимости в любом походе. – Я никогда не ходила в поход, – ответила я и достала из своего рюкзака такую же, как у Берёзы, лопатку. – Но я точно где-то читала, что переждать буран можно, если вырыть правильную нору. Там что-то было про корпус и про узкий вход… На Севера я старалась не смотреть, чтобы он не увидел, как дрожит мой подбородок и что слёзы в глазах подобрались к самому краю. К счастью, он просто негромко обозвал меня дурьей башкой, отказавшись комментировать мои суицидальные идеи, и начал копать заземление для своей капсулы недалеко от меня. Ну и ладно. Так как всем тридцати двум участникам нашего похода надо было всего лишь дорыться до мёрзлой земли, чтобы прикрепить к ней свою капсулу, вскоре кроме меня в снежной пустыне не осталось никого, если не считать одной палатки, в которую загнали сани. Все верно. Так и должно быть. Я сама говорила о том, что это джунгли, в которых выживает сильнейший, всегда знала, что слабакам тут не место. И всё равно ужасно, до слёз было жалко себя. В свою холодную нору я забралась последней, когда уже опустились серые сумерки, а под ногами начинала виться колючая позёмка. Скрутилась калачиком, бессмысленно подышала на скрючившиеся от мороза пальцы и бесшумно заплакала, глотая злые слёзы. Я и не надеялась, что получится заснуть. Во-первых, было до ужаса холодно, а во-вторых, в той же степени обидно. Тридцать два человека зарылись в своих норах, зная, что я тут замерзаю, и никто даже не посочувствовал. Правильно, нечего тратить свои эмоции на такую дуру, как я. Они-то не забыли взять с собой на выезд чёртову капсулу. И я бы не забыла, конечно, если бы вообще знала о её существовании. Где-то надо мной гудело и выло, с «потолка» моего сугроба мне периодически капало и сыпалось на нос, а я думала о том, что скоро моя хлипкая берлога рухнет, покорившись непогоде и я, наконец, умру. На секунду подумалось, что, может, стоит выбраться из укрытия, чтобы разом решить все проблемы и не мучиться, но потом природное упрямство всё-таки победило. – Не дождётесь, – проворчала я, вытягивая затёкшую от холода и неудобного лежания левую ногу. – Я ещё вас всех переживу-у-у-ухх!! Я не сразу сообразила, что произошло. То ли рухнул мой сугроб, то ли на меня напал полярный медведь… Набрала в грудь побольше воздуха, чтобы позвать на помощь, а вместо этого закашлялась, подавившись колючим ветром. – Я… кхе… что… Мне казалось, что я оказалась в центре стихийной воронки. Вокруг меня всё выло, ревело и крутилось. И, несмотря на то, что всё ещё должны были быть сумерки, тьма стояла такая, словно я продрыхла часов восемь и сразу очутилась в безлунной полночи. То, что это был не медведь, я поняла, когда чья-то ладонь, промазав в темноте, скользнула по моему лицу. Именно за неё я и ухватилась двумя руками. К сожалению, попытка применить борцовский приём с треском провалилась. А спустя ещё мгновение, меня всё-таки скрутили, почти обездвижив – я всё ещё продолжала брыкаться – и куда-то понесли. Несли совсем недолго: я успела ещё два раза глотнуть колючего воздуха, попыталась укусить своего похитителя, после чего меня, наконец, швырнули в очень мягкий и очень тёплый сугроб. И наступила тишина, прерываемая лишь моим тяжёлым дыханием да ворчанием того самого медведя, который только что разрушил так тщательно построенную мной нору. – Сволочь ты, Север, – заявила я, отдышавшись. – Я два часа берлогу себе копала, можно сказать, почти с ней сроднилась, а ты всё испортил. Парня я не видела в темноте, но отлично чувствовала, потому что он почти сразу рухнул рядом и прижался к моей спине. И не было ведь ни одного доказательства тому, что это именно он, но я отчего-то просто чувствовала его, как тогда в Решальном зале, когда я едва не ответила на заданный им вопрос. – И вообще, мог бы сразу сказать, а не заставлять меня копаться в снегу и мерзнуть. У меня над ухом хмыкнули, а затем глубокомысленно ответили: – Чтобы ты отшила меня с моим щедрым предложением у всех на виду? – Я не… – Не отшила бы? – на мою талию немедленно опустилась тяжёлая рука. Я задумалась. Как бы я поступила, если бы Северов сказал, что в теплокапсуле можно устроиться вдвоём? Согласна, тесно, не очень комфортно, приходится довольно плотно прижиматься друг к другу, но всё-таки жить можно. Что-то мне подсказывает, что закончилось бы всё строительством берлоги. Только я при этом была бы более злой. – Теперь мы этого уже не узнаем, – ответила я, снимая его руку со своей талии. – Правда? Он снова хмыкнул и, игнорируя мое недовольство, крепко прижал меня к себе, заявив: – Так теплее. Я поворочалась, устраиваясь, несколько раз вздохнула, а затем всё-таки прошептала, глядя в темноту: – Спасибо. – Должна будешь, – зевнул в ответ Север и добавил: – Спи уже, горе луковое. И перед тем как всё-таки провалиться в сон, я с досадой подумала, что с этим щедрым кредитором мне никогда не рассчитаться. *** Сашка стоял у зеркала и поправлял воротник белого, как снег, мундира, а я прилипла взглядом к золотым пуговицам на его груди. – Скажи мне, Осенька, – его отражение улыбнулось мне одними губами, а глаза оставались холодными. – Стоило оно того? Я молчала, потому что знала: когда он так смотрит, лучше ничего не говорить. Потому что помнила, что он сделал с Клифом, потому что просто не хотела отвечать. – Вся эта беготня и нервотрёпка. Стоило это того, чтобы в конечном итоге оказаться здесь? Я рассматривала маникюр, на котором резвились перламутровые нарисованные бабочки, и продолжала играть в молчанку. – Я задал вопрос! – выкрикнул Цезарь и развернулся ко мне, резко крутанувшись на каблуках. – Я заботился о тебе, я ни разу не поднял на тебя руку, я исполнял любой твой самый дурацкий каприз, я разрешал тебе фактически всё… И что я получил в ответ? Я пожала плечами, решив, что смотреть Сашке в глаза сейчас опасно для жизни. – Я просто хотел, чтобы ты любила и уважала меня. Это так много? – Безмерно, – ответила я шепотом. – Осень… Осенька моя! – Цезарь упал передо мной на колени, а я, испугавшись, вскочила из кресла. Воспользовавшись ситуацией, он обнял меня за ноги и прижался лицом к моему животу. – Пожалуйста, жизнь моя! Я так долго тебя ждал. Он бросился целовать мои руки, а я закричала, пытаясь увернуться: – Нет! Не надо! Пожалуйста, прекрати! Я не могу! Он впился болезненным поцелуем в моё запястье и прорычал: – Не хочу больше ждать! Я дёрнулась так, словно он меня ударил и закричала: – Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!! – Тихо! – выдохнул Сашка чужим голосом, отводя мои руки от своего лица. – Тихо, – повторил, целуя центр моей ладони. – Тихо, – и мне отчего-то стало трудно дышать. – Не ори, весь лагерь разбудишь. – Что? Я вынырнула из сна в сумеречную темноту теплокапсулы. Сердце колотилось в горле, кровь шумела в ушах, а я всё ещё не могла осознать до конца, что это был всего лишь сон. Дурацкий кошмар. Мне ничего не угрожает. – Такая ерунда снится в последнее время, – призналась я Северу, который лежал рядом, подперев голову рукой, и рассматривал моё лицо подозрительно-внимательным взглядом. – И вроде же не пила вчера ничего, кроме воды… И даже не нюхала. Чёрная бровь изумлённо приподнялась над задумчивым глазом. – Ты что же, ещё и пьяница? – Я? – возмутилась я громким шёпотом. – С ума сошёл? Просто мы с… Неважно, в общем. Не твоё дело! – Вот я смотрю, ты страшно наглая, когда согреешься, – проворчал Север. – Вчера такая славная была, вежливая… спасибо… да будьте любезны… я ваша навеки… А сегодня снова колючки выпустила и в бой, да? – Ничего такого я не говорила… И нет у меня никаких колючек. – Есть-есть, – парень улыбнулся. – Маленькие, но очень острые… Я когда тебе логин выбирал, хотел вместо Ёлки Ёжика взять. – Почему Ёжика? – я вдруг смутилась. – Забавно пыхтишь, когда злишься, – Северов провернул какой-то хитрый маневр, оказавшись вдруг надо мной. Его руки опирались о дно капсулы с двух сторон от моей головы, а лицо было просто непозволительно близко. – Кто такой Сашка? – вдруг спросил он. От удивления и испуга я громко икнула. – Никто, – прохрипело моё вдруг пересохшее горло. – Никто, о ком ты могла бы рассказать или просто никто? – Послушай… – Как много имён ты шепчешь во сне? М? – он наклонился ещё ближе. – Твоё сердце колотится так, что я слышу его стук даже отсюда. Кто-то другой, более самоуверенный и менее сообразительный, мог бы принять это за возбуждение. Но я полагаю, что это от страха. Сердце действительно колотилось о рёбра в каком-то невообразимом темпе. Не припомню, чтобы оно когда-либо ранее двигалось с такой скоростью. – И боишься ты не меня. – С чего ты взял, что не тебя? – я попыталась увеличить расстояние между нами, но потерпела поражение. – Может, как раз… – О, нет! – он покачал головой и, убрав одну руку, поправил мои волосы, зацепившиеся за пуговицу на рукаве его куртки. – Если бы ты опасалась меня, ты бы не спала так сладко всю ночь рядышком. Правда, Оленька? Кроме того, не моё имя ты кричала во сне. Не мне сообщала о своей категоричной нелюбви. Кто такой Сашка? Оля, он тебя обидел? Можно ли сказать, что Сашка меня обидел? О, нет. Он сделал что-то более страшное. Пугающее, я бы сказала. – В этот раз ты мне будешь должен, а не наоборот, – ответила я, повернув голову на бок, чтобы избавиться от пристального взгляда. – Почему это? Потому что я не открою тебе свою тайну, как бы меня ни уговаривало это сделать моё глупое сердце и длинный язык. Потому что я не расскажу о том, что может тебя убить. Тёплые пальцы мягко, но настойчиво коснулись подбородка, возвращая мою голову в исходное положение. Что ж, у меня есть другой способ спрятаться от требовательного взгляда. Я закрыла глаза, чтобы не видеть Северова, и самым холодным голосом, на который только была способна, произнесла: – Это не твоё дело. Я ожидала, что он возмутится или рассмеётся. Или хотя бы как-то отреагирует на мои слова. Но он просто молчал и не двигался до тех пор, пока у меня не сдали нервы, и пока я не открыла глаза, признавая своё поражение в этой молчаливой битве. Он смотрел на мой рот. И я не настолько наивна, чтобы не понимать, что означает такой взгляд. На какой-то очень-очень коротенький миг мне захотелось, чтобы парень склонился чуть ниже и поцеловал. – Северов, – прошептала я, вдруг сообразив, что не отвожу взгляда от его губ. – Северов, – моё сердце вновь постучалось изнутри о рёбра, словно требовало выпустить его наружу. – А тебе не кажется, что нам пора вставать? У нас экстренная ситуация. Ты не забыл? Парень моргнул, оторвался от созерцания моих пересохших губ и недовольным тоном произнёс: – Пожалуй, ты права… Вечером договорим. Он перевернулся на спину, поднял руки и совершил движение пальцами, словно расстёгивал невидимую молнию. Было удивительно и немного странно наблюдать за тем, как эластичные стенки капсулы раздвигаются, являя моему взору голубое небо, умытое морозным воздухом и ярким солнцем. Удивительно, но настроение с самого утра было просто замечательным. Его не испортили ни хмурые взгляды предостерегающего характера, которые бросала на меня Берёза, ни язвительность Птицы, ни привычная хамоватость Зверя, ни утомительный однообразный путь. Впервые в жизни я поняла, что на самом деле означает выражение «душа поёт». Душа пела морозно-солнечную песню, душа искрилась слепящим настом, душа хотела бежать, скрипя хрустящим снегом под ногами, душа хотела раскинуть руки и подставить ветру румяное улыбающееся лицо. С чем это было связано? Хотелось бы ответить, что я не знаю. Но беда в том, что я знала. И как бы нелогично и абсурдно это ни звучало, причиной моего восхитительного настроения был Арсений Северов. Все те тридцать-сорок минут, что мы потратили на то, чтобы поднять лагерь и полноценно собраться, я искоса наблюдала за тем, как Север о чём-то спорит с Соратником, время от времени бросая в мою сторону тревожные взгляды. Наконец он довольно громко произнёс: – Закрыта тема. Я сказал, – и широко шагая, подошёл ко мне. Злой, недовольный, нервный. – Ты поела? – спросил, проверяя, работает ли мой термос. Вместо ответа я показала ему крекер из выданного мне сухпайка. – Отлично, – он поглубже натянул на мою голову капюшон от пончо и предупредил всё с теми же ворчливыми нотками в голосе: – Переход будет долгим и тяжёлым. Скажи мне, если устанешь. Я что-нибудь придумаю. И ушёл проверять, как там раненые и готовы ли они начать движение, потому что номинально именно они, а точнее, один из них – сержант – считался командиром в нашем походе. Никогда бы не подумала, что такие простые вещи могут заставить мою душу петь. Наверное, именно поэтому тот дневной переход не показался мне таким утомительным, как предыдущий. К сумеркам мы добрались до леса и основательно в него углубились. А потом Север, наконец, объявил привал и мы, словно кегли, попадали в неглубокий снег. Приказа ставить лагерь уже никто не ожидал. Минут через пятнадцать народ закопошился, прорывая доступ к земле, а я решила помочь Зверю поставить палатку для саней. – Тебе не стоит выглядеть такой счастливой, Старуха, – произнёс мальчишка, ощутимо понизив голос, когда произносил запрещённую Севером кличку. – Среди наших крыс нет, но мы здесь не одни. Есть одиночки и мясо, – мясом парень упорно называл раненых. – И я не стал бы их осуждать, если бы они сделали выводы и озвучили их при посторонних. Я замерла в неудобной позе, раскатывая палатку по снегу, и подняла голову: – Что ты имеешь в виду? – Я говорю о Доске почёта, дура! – шёпотом выругался Зверь. – У Севера крыша поехала, если он сам тебе об этом не сказал, но можешь ты убрать со своего очаровательного личика эту дурацкую улыбку? – Что? О Доске почёта? Почему мне кажется, что я уже слышала это словосочетание в подобном контексте? И было это не так давно. Интуиция заскреблась где-то в районе солнечного сплетения, однозначно нашёптывая, что разъяснений лучше не требовать – они мне не понравятся. – Я не понимаю… – Почему все бабы так реагируют на Севера, а? Он волшебник? Он знает какие-то тайные приёмы? У тебя нет разрешения на секс, Старуха. В твоём возрасте пора уже знать, что такие вещи безнаказанно не проходят. Я покраснела. Уверена, что покраснела, хотя до этого момента была уверена, что мой организм на это не способен. Уши, щёки, шея и даже глаза вдруг нестерпимо загорелись и, одновременно с этим, внезапной судорогой сжало горло. – Ничего подобного. Мы не… то есть я… это так гадко. – Это Детский корпус, Старушка, – Зверь вдруг смягчился и осторожно взял меня за руку. – Оглядывайся по сторонам и не показывай своих эмоций, если хочешь выжить. Мне всё равно, что у вас там, но… Идёт сюда, – мальчишка отшатнулся от меня с такой скоростью, словно я не я, а, по меньшей мере, ядовитый мозгоед в период полового созревания, и бросил сквозь зубы, поднимая палатку: – Только не говори, что это я тебе о Доске почёта сказал. Что сказал-то? Если бы он действительно сказал, а так – одни намёки. В общем, довольно неприятные, но… Но этого хватило, чтобы душа перестала петь, замолчав на недотянутой ноте, и немедленно на первый план выступили скрипки совести. – Не смотри на меня так, – пискнул Зверь шёпотом. – Он мне яйца оторвёт! Я выпрямилась и, чтобы не вызывать подозрений, принялась рассматривать кору ближайшей сосны. – Оля, ты не забываешь пить? – Северов подошёл к нам и посмотрел на Зверя подозрительно, а на меня растерянно. Могу понять причины его растерянности. Сосна была самой обычной: чешуйчатой, коричневой, очень холодной. – Не забываю. – Я уже капсулу установил. – Хорошо. – Если ты замёрзла… – он понизил голос. – Не замёрзла. Смуглая рука с аккуратными овальными ногтями поднялась к щеке, не бритой с самого начала недели, и неспешно поскребла щетину, а я вынуждена была сцепить пальцы за спиной, потому что их закололо от желания помочь той самой смуглой руке. Но я вовремя опомнилась, наткнувшись на предостерегающий взгляд Зверя. – Хочешь шоколадку? Это был удар ниже пояса. Шоколадка. – С орехами и изюмом. Молочная. Челюсть свело в судорожном приступе, а рот немедленно наполнился слюной. Любовь к сладкому меня погубит. – С изюмом? За спиной тяжело вздохнул Зверь, но мне уже было наплевать. Всё как-то вдруг отступило на второй план, и душа снова запела, пока ещё шёпотом. – Изюм – моя тайная страсть, – призналась я совершенно искренне, заставив Севера улыбнуться, открыто и по-доброму. – Это радует, – шепнул он. – А горячий шоколад? Как ты относишься к горячему шоколаду? Я в приступе нестерпимого блаженства зажмурилась и как-то пропустила тот момент, когда Северов увлёк меня поглубже в лес. – Не думаю, что ты найдёшь здесь какао, – пробормотала я, оглядываясь по сторонам. – Пеньки и сугробики – это, несомненно, прелестно, но… Север неожиданно дёрнул меня за руку, прижав к себе, а потом склонил голову и сделал то, о чём я мечтала не далее, как сегодня утром. Он коснулся своими губами моих. Секунду назад мы были два отдельных человека, а теперь у нас вдруг стало одно дыхание на двоих. Жаркое. На вкус как миндаль в шоколаде. – Когда я тогда в душе увидел, как светится твоя кожа под струями воды, – признался Север каким-то больным голосом, – я понял, что проиграл. Уже тогда я знал, что обязан попробовать её на вкус… Обжигающе нежное касание языка. – Ох, – неосознанно всхлипнула я. – М-м-м… Самый изысканный десерт в моей жизни. – Не надо… Молчи, молчи, пожалуйста, молчи! Я так смущаюсь от этого шёпота! – И волосы, – не внял он моим мысленным мольбам. – На твоём теле не было ни волоска. И мысли об этом сводят меня с ума. – Север, прошу!.. – По имени, – потребовал он, прожигая меня чёрным взглядом. – Назови меня по имени, – и раскрытым ртом провел по незащищённому одеждой горлу. – Арсений, – с чего вдруг эта покорность и услужливость? – Хорошо. Ещё раз, ладно? – Арсений, я… – С ума сойти! – он выдохнул и, рванув ворот моего пончо, зубами прихватил ключицу, а потом: – Ещё, – жаркий язык лизнул ямочку внизу шеи, – один, – поцелуй в подбородок, невесомое касание губами, – раз. – Ар… се… – проклятье, с каких пор я вдруг стала такой слабовольной? И почему чьи-то губы так влияют на моё мышление? И почему мои собственные шевелятся, словно сами по себе, подчиняясь чужой воле? Подстраиваясь под незнакомый ритм, отдавая, забирая и требуя ещё… – Оля… – Северов без труда приподнял меня над землёй и, прижав к ближайшему дереву, вернулся с поцелуями. И все его действия воспринимались мною на ура, одобрялись и… Где-то недалеко раздался странный звук, совершенно неуместный в своей неожиданности, словно кто-то с размаху хлопнул дверью, и это заставило нас оторваться друг от друга. Я тяжело дышала, не понимая толком, как позволила случиться тому, что случилось, и Северов, казалось, тоже пребывал в смятённых чувствах. Наконец, он медленно моргнул и растерянно произнёс: – Что это было? *** Я порадовалась окружающей темноте и тому, что парень не может видеть цвета моих щёк. А в следующее мгновение вознесла благодарственные мольбы небу за то, что невидимые силы не позволили мне открыть возмущённого рта. Потому что, как выяснилось, Север говорил о странном звуке, а не о том, что только что произошло. – Ты это слышала? Я кивнула. И тут это случилось снова. Раз. Второй. И третий. Короткой очередью в ночное небо улетели сразу несколько захлопнувшихся дверей. – Кажется, это в лагере… – почему-то прошептала я. – Не кажется, – ответил парень, быстро расстегивая свою куртку. – Чтоб меня разорвало, не кажется! Он сорвал с шеи маленький медальон – квадратную монету с дыркой посредине, в которую был вдет чёрный кожаный шнурок – и самолично надел кулон на меня. – Это маяк, – сбивчиво произнёс, поправляя свою одежду. – Хорошенько спрячь и не говори о нём никому, ладно? – Ладно. А что ты… – Если вдруг что-то случится, я тебя найду. Слышишь? – Не глухая, – раздражённо бросила я, дрожащими пальцами запихивая под пончо амулет и прислушиваясь к участившимся со стороны лагеря неуместным звукам, которые пугали своей частотой. – Оля, могу я тебя попросить? – Северов вдруг схватил меня за руки и заглянул в лицо. – Ну? – Пожалуйста, никуда не лезь. Постарайся просто остаться невредимой. Словно об этом меня надо было просить. Словно мои цели в этом отношении могут расходиться с его планами на меня, какими бы они ни были. – Оружия у тебя, конечно, никакого нет?.. Это даже не было полноценным вопросом. Я грустно хмыкнула и показала ему маленькую ракетницу. Ещё на кордоне, когда я вдруг оказалась лицом к лицу с войной, вытаскивая тела из-под завалов, я поняла, что вряд ли смогу когда-нибудь выстрелить в живого человека. Одно дело – слышать об этом или видеть в кино. Совсем другое – иметь с этим дело в реальности. – Просто будь осторожна. Возвращаясь на поляну, где обосновался наш лагерь, мы даже не особо таились. Какой смысл тратить своё время на излишнюю предосторожность, когда пневматические выстрелы уже слились в нескончаемый пугающий своей слаженной музыкальностью ручей. Я до последнего была настроена на воинственный лад, не забывая о словах Севера и думая, в первую очередь, о себе. Я планировала выйти из этого сражения живой и невредимой, но лимит везения, видимо, был мною уже исчерпан в этот вечер. Свой удар по голове я получила ещё до того, как мы успели выяснить, кто на нас напал и что происходит в лагере. Я ещё смогла заметить спину Севера, который не услышал моего сдавленного вскрика, а потом потеряла сознание, думая о том, что сотрясение мозга мне обеспечено. Впрочем, полного расставания с реальностью не произошло, окружающая действительность воспринималась мною как сквозь плотный слой ваты… Нет, скорее, словно я нырнула в ванной, пытаясь спрятаться от вечно говорящей Тени хотя бы на секунду, но даже сквозь толщу воды до меня доносилось её пение и бормотание. Только на этот раз это не было ласковым Тоськиным лепетом. Это были крики, выстрелы и стоны. И голоса, спорящие о чём-то на неизвестном мне языке. И отборный мат Севера, а сразу за этим спокойный голос Соратника: – Не кипятись, я присмотрю. Потом, кажется, меня куда-то довольно бесцеремонно тащили. И кто-то, вроде бы, пнул меня больно по рёбрам. И снова мат. И кажется, мой. А потом дрожание пола под щекой, которое сообщило мне о том, что мы, видимо, на мобильной платформе. Осталось только понять, кому она принадлежит. В какой-то момент моего затылка коснулось что-то омерзительно мокрое и холодное, и я распахнула глаза, чтобы уставиться на чьи-то ботинки, находящиеся в опасной близости от моего лица. – Очнулась? – голос Соратника доносился из-за моей спины, и я, постанывая, приподнялась на локтях и оглянулась. Это был какой-то странный фоб, с непрозрачными стенами, без окон и без кресел. И кроме меня и Соратника тут же обнаружились двое из одиночек и Птица. Причем Птица не подавала признаков жизни. Я понадеялась, что девчонка всё-таки жива, и посмотрела на Соратника. – Товарищ, я очень и очень напугана, – призналась негромко, с ужасом рассматривая жуткий кровоподтёк на лице одиночки с какой-то булочной кличкой, которую я никак не могла вспомнить. – Что происходит? – Голова не кружится? – спросил мальчишка, отбрасывая в сторону мокрую тряпку. – Пить хочешь? – Я хочу, чтобы ты объяснил, где мы и что случилось. Ответ был произнесён спокойным, я бы даже сказала, равнодушным голосом, что совсем не вязалось с содержанием предложения. – Мы у диких. Прямо сейчас нас везут в Посёлок. – У диких? – я окинула странный фоб безумным взглядом. – Как же так? Вы же говорили, что дикие не воюют с детьми… Не то чтобы я считала себя ребёнком, но, номинально, до моего совершеннолетия ещё оставалось несколько лет. – Не воюют, – Соратник почесал переносицу. – Поэтому никто и не погиб. Если ты не заметила, они использовали исключительно травматику. – Но зачем? – Видимо, так надо… На вот, – он внезапно извлёк из кармана жёлтый леденец и протянул мне. – После удара по голове может тошнить. А леденцы, говорят, помогают… Мальчишка вручил мне конфету, после чего принялся раздражённо грызть ноготь, а я, чтобы чем-то себя занять, запихнула леденец за щёку, подобрала мокрую тряпку и склонилась над Птицей, надеясь привести её в чувство. – Оставь, – буркнул второй, небулочный, одиночка. И, по-моему, это было впервые, когда парень при мне заговорил. – Почему? – я удивлённо замерла над девушкой. – Потому что, – буркнул Соратник. – Оставь её, Ёлка. И вообще, когда прилетим, не делай резких движений. Это, между прочим, всех касается. У нас с дикими договор, так что я всё утрясу. В самом крайнем случае… Что будет в самом крайнем случае, парень не сказал, а нахмурился ещё больше и с утроенной силой принялся грызть ноготь на большом пальце левой руки. А я в очередной раз подумала о том, что, фактически, ничего не знаю о своём приятеле. Начиная с того, каким образом он оказался за пределами Корпуса в тот день, когда мы встретились в Кирсе, и заканчивая моими полубредовыми воспоминаниями, в которых Соратник совершенно точно говорил с кем-то на неизвестном мне языке. А если учитывать, что напали на нас дикие… – Тимур, – я придвинулась к парню и, понизив голос до шёпота, спросила: – Ты как-то причастен к тому, что северный кордон разгромили? У Соратника сразу две брови подскочили вверх, а глаза ощутимо увеличились в размере. – К чему я причастен? – он закашлялся, подавившись воздухом. – Нет! Во имя неба, как тебе вообще такая чудовищная глупость могла прийти в голову? Мне стало обидно, потому что мои выводы казались мне очевидными, но я ничего не ответила мальчишке на его не самое вежливое замечание о моих умственных способностях. С его стороны это было не только некрасиво, но даже подло. Потому что он в этом котле варился уже несколько лет, а я должна была вливаться в эту жизнь самостоятельно, без какой-либо помощи со стороны. И вообще непонятно, в какие неприятности я могла бы вляпаться, если бы мне не посчастливилось познакомиться с Полиной Ивановной. – Снижаемся, – вдруг произнёс Соратник и вскочил на ноги. Как он определил, что мы идём на посадку, я не знаю, потому что лично я ничего не почувствовала, да и монотонное жужжание механизма фоба не меняло своего ритма, однако спустя минуту или две мы оказались в полной тишине, нарушаемой лишь шумом нашего дыхания. А потом одна из секций стены, возле которой стоял Соратник, отъехала в сторону, и я не смогла сдержать испуганного вскрика. Дикий человек, вошедший в кабину фоба, выглядел совершенно… дико. Во-первых, он был абсолютно гол, если не считать набедренной повязки и ожерелья из зубов животных. Во-вторых, дикий человек был совершенно чёрен, как сажа, как самая тёмная безлунная ночь. Вокруг его глаз были белой краской нарисованы круги, в левой ноздре красовалась маленьким бриллиантом серёжка, а пухлые губы вдруг раздвинулись, обнажая розовые-розовые десны в недружелюбном оскале, и мой испуганный вскрик мгновенно перерос в вопль ужаса. Соратник выругался и, стараясь перекричать меня, произнёс: – Небо свидетель, Гога, это не было смешным и первые двадцать раз, а сегодня уже перебор. Тот, кого мой приятель назвал Гогой, громко рассмеялся и хлопнул ладонями по своим обнажённым бедрам. – Не скажи, – его голос искрился неразделяемым мною весельем. – А по-моему, это уморительно. – А по-моему, ты чёртов дебил, – Соратник хмуро проследил за тем, как я пячусь к таким же, как я, перепуганным и озадаченным одиночкам. – Ёлка, ты всё не так поняла… – Действительно, – проворчала я. – Как такая мысль мне вообще могла в голову прийти?.. Мальчишка шагнул в мою сторону, но я, выставив вперёд руку, предупредила: – Не смей подходить, а то я… я… знаешь, что? На жутком лице дикого человека расцвела заинтересованная улыбка, а я конкретно психанула, потому что никак не могла придумать, что я смогу сделать, если Соратник откажется выполнить моё требование. – Ладно, – Соратник поднял руки вверх. – Я клянусь тебе, что… Именно этот момент Птица выбрала для того, чтобы прийти в себя и открыть глаза. И конечно же, первым, кого она увидела, был чёртов дикарь – и не холодно ему в таком виде? Не стоит и говорить о том, что реакция девчонки на этого странного человека мало отличалась от моей. – Гога, твою мать! – Соратник схватился за голову. Примерно полчаса спустя мы сидели в маленькой комнате и слушали, как за стеной с кем-то спорит Соратник. То есть, конечно, все слушали, как Соратник орет на кого-то, а этот кто-то отвечает не менее темпераментно и для кого-то непонятно. И ключевыми здесь являются слова «для кого-то». Не для меня. Я с ужасом для себя осознала, что понимаю почти каждое чертово слово в этом гортанном музыкальном языке. – Вы. Мать вашу. Охренели, – скажем так, проговорил Соратник после того, как проводил меня в эту комнату, в очередной раз попытавшись наладить контакт, повторив, что всё не так, как кажется. – Да вы тут спятили все на хер! И вслед за этим сразу послышался звук удара, после чего кто-то проворчал: – Совсем там от рук отбился. Ты как с отцом разговариваешь? С отцом. Если я и ранее не была склонна верить Соратнику, то после этих слов он раз и навсегда перешёл для меня в категорию «полный игнор». – Я? – Соратник задохнулся от возмущения. – Я отбился от рук? Батя, да это Витька же дядин Колин… – Молчать!!! – рявкнул кто-то третий, и «батя» пробормотал: – Что сразу молчать-то? Я что – не прав? – Семейные проблемы обсудим потом. Тимка, сядь и не мельтеши. Тимка, который Тимур Соратник, либо сел, либо успокоился каким-то другим способом, и теперь его голос хоть и клокотал от ярости, но от его звучания, по крайней мере, не закладывало уши. – Почему нарушили договоренность? – спросил в соседней комнате мой бывший приятель у своего невидимого родственника. – Решили же, что раньше Новокопска не стоит соваться, там свидетелей больше. – Потому, – ворчливо ответили Соратнику. – С тобой забыли посоветоваться, сопляк. Послышался звук ещё одного удара, и тот, который «батя», искренне возмутился: – Да за что? – А нечего мужика сопляком называть. Минута тишины была наполнена недовольным сопением после чего «не сопляк» уточнил: – Я совершенно серьёзен. – Я тоже был серьёзен, когда говорил о том, что кое-кому давно пора вернуться домой, – выпалил «батя». – Дед, только руки не распускай, ладно? Не предупреждал ли я? Ты сам учил, что отец всегда должен держать своё слово. Кроме того, Зверь мне обещал четверых, четверых я и взял. Наверное, после того, как стало понятно, что в этом заговоре участвовал ещё и Зверь, я побледнела или вскрикнула. Или, может, ещё как-то привлекла внимание своих сокамерников, но Птица, которая уже и так смотрела на меня подозрительно, вдруг выдохнула и, ткнув пальцем в мою сторону, категоричным тоном выпалила: – Ты понимаешь, о чём они говорят! – Т-ш-ш! – зашипела я на неё, призывая к тишине, потому что прямо в этот момент «батя» произнёс: – Мне нет дела до ваших планов. Девчонка ошивалась в Центре управления. Северный кордон – её работа, не иначе. Ты сам знаешь, нам сейчас новая война не нужна. А оставить мерзавку безнаказанной… – Вы не воюете с детьми, – напомнил Соратник. – Наше правило на предателей не распространяется, – сухо ответил «дед». – Хорошо. Пусть, ничего не имею против, в принципе, – Соратник издал долгий протяжный звук и несмело спросил: – А вторая девушка? На вторую у нас… планы. Я зажала рот рукой. – Что? – прошептала Птица. – Они думают, что я виновата в падении северного кордона, – прошептала я, чувствуя, как глаза наполняются слезами. – Да? – проговорили одновременно Ватрушка – тот самый булочный одиночка – и Молчун, с которым мы познакомились, как только за Соратником закрылась дверь. – Не может быть, – ахнула Птица. Я отвлеклась от разговора за стеной, чтобы объяснить: – Ты же помнишь, я с документацией в Центре управления работала, вот они и решили… Я замолчала на полуслове, смущённая внезапной мыслью. Ладно, то, что у диких шпионы по всему Яхону – это уже не новость, но какое им дело до северного кордона? Как их коснётся падение этого пограничного пункта? – Что? Что ещё? – нетерпеливо поторопила Птица. – Ничего, – я раздосадованно махнула рукой. – Обсуждают, как поступят с тобой. Соратник говорит, что ты нужна сейчас Фамилии… Типа, ты тёмная лошадка и вообще… Мне сложно перевести это слово… Что-то промежуточное между бабочкой и цветком… Молчун вдруг выпрямился и решительно ударил кулаком по раскрытой ладони: – Бабочки, цветы… Идите вы все в жопу! Бежать надо, вот что я вам скажу. Как только дверь откроют – схватить гадёныша, нож ему к горлу… И пусть выводит нас отсюда. – А нож где возьмёшь? – спросила Птица. – А вот он, – Молчун расплылся в улыбке и вытащил из воротника своей куртки короткое, но очень острое по виду шило. – Нож – это хорошо, – Ватрушка кивнул. – Это даже очень-очень хорошо… Но куда бежать? Далеко ты по сугробам упрыгаешь? – Угоним фоб, – немедленно предложила Птица. – Один у них точно есть, нас на нём привезли… В Транспортном корпусе на таком мобильные платформы осваивают. Я бы справилась. После этих слов все трое посмотрели на меня, словно за мной было решающее слово. – Мне не очень нравится эта идея, – призналась я. Кроме того, квадратная монетка на чёрном шнурке греется под одеждой, о чём я не собираюсь вам сообщать, а интуиция вообще вопит, словно бешеный мозгоед, требуя сидеть на месте и не дёргаться. – Давайте не будем торопиться. Надо всё-таки разобраться в том, что здесь… – Да что мы её слушаем? – вспылила Птица. – Она же предательница. Надо её с собой забрать и сдать Службе безопасности, там знают, что с такими делать. – Это мысль… – пробормотал Молчун и посмотрел на меня нехорошим взглядом. Мне стало дурно. – Неправда, – пискнула я обиженно и испуганно. – Я не предательница. Они ошибаются, разве вы не видите? За всеми этими спорами я, мало того, что пропустила конец разговора за стеной, так ещё и не заметила, что сам разговор как-то вдруг закончился, а дверная ручка медленно опускается.

Конец ознакомительного фрагмента.