Ознакомившись с изменениями, совершившимися в системе управления Римской империи при Диоклетиане и Константине и в социальном строе римского общества, остановимся на характеристике новой силы, вступающей в мир христианской церкви и христианской цивилизации. Излагать подробно историю последних, самых ужасных лет борьбы язычества с христианством при Диоклетиане, а также историю крещения Константина мы не будем, а обратимся прямо ко времени после Миланского эдикта, остановим наше внимание на росте христианской церкви, на процессе приобретения церковной иерархией политических прав. В IV веке уже приобретает значение эта новая вырастающая сила, которая отбирает у римского государства многие функции, епископы получают гражданские, судебные и административные права; церковь захватывает эту важную сторону управления, и римское государство, как бы предчувствуя близкое падение, торопится передать молодой, нарождающейся силе власть, которая становится для него уже тяжела. Христианская церковь принимает от империи верховные права и, действительно, в мрачные века варварства является единственной хранительницей традиций погибшего античного мира.42

В 313 году знаменитым Миланским эдиктом Константина Великого была признана равноправность (parilitas) обоих религий – языческой и христианской; христианская вера не сделалась (как неверно думают некоторые) господствующей религией империи, но, по крайней мере, была вычеркнута из списка противозаконных сект. Побуждения, по которым император решился на эту важную государственную меру, остаются до сих пор не вполне ясными. Отчасти в нем, может быть, действовало убеждение в превосходстве новой веры над старой, но главное, вероятнее всего, нужно отнести на долю политического расчета государственного человека. Он думал, что христианская община, в которую вступали наиболее энергичные люди, в силу своей организации может сделаться поддержкой разлагающейся монархии. Из борьбы с римским государством при Диоклетиане христианство вышло победителем, и Константин понял, что нужно примириться с ним, «перетянуть» на сторону государства; что хотя христиане далеко не составляли еще большинства населения империи (на Востоке около Va» на Западе только Vio населения были христиане), они все-таки уже слишком сильны для того, чтобы слабеющее государство могло их сокрушить. Константин сознательно стремился ввести христианство в рамки государственности, стать во главе его и воспользоваться им как орудием для укрепления власти. Для разбора вопрос этот, впрочем, представляет серьезные трудности; источников мало, да и те, которые есть, малонадежны. Например, церковный историк Евсевий Неокесарийский и языческий греческий писатель Зосим (жил в V веке), каждый со своей точки зрения, небеспристрастны и сообщают сомнительные сведения. Так, Зосим говорит, что Констанстин принял христианство только вследствие отчаянных угрызений совести, которые мучили его после совершенных им злодеяний и убийств. Языческие жрецы, к которым император будто бы обращался, объявили ему, что у них нет очистительных обрядов, способных загладить такие страшные злодеяния. После один египтянин объяснил Константину, что у христиан крещение считается достаточным для очищения от всяких грехов. Но это все же невероятно: жрецы Митры, культу которого император был долго предан, прекрасно могли очистить его при помощи своих обрядов и сумели бы успокоить нравственные муки.

Если Константин действительно думал, что после обращения в христианство он будет властвовать над умами и что церковь поддержит государство, то он жестоко ошибался. Вскоре оказалось, что в недрах самого христианства начались волнения и раздоры, появился раскол, взволновавший и церковь и государство, вступившее в союз с ней.

Новое учение о естестве Сына Божия – арианское учение – так заняло все умы того времени, что – по свидетельству Григория Назианзина, везде только и слышались рассуждения и споры об Отце и Сыне. «На улицах и рынках, – говорит Григорий, – у мелочных торговцев и у менял, везде одна тема. Я говорю: разменяй мне эту серебряную монету, и вот, слышу в ответ назидание об отличии между Отцом и Сыном. Спрашиваю о цене хлеба – хлебник отвечает, что Сын меньше, ниже, чем Отец.

Я хочу знать, приготовлена ли баня, служитель объясняет, что Сын сотворен из ничего». Этот раздор, эти споры, занимавшие умы христиан всего восточного мира и особенно греков, поглощали всю энергию обеих партий и служили дурной рекомендацией для христианства в глазах язычников.

Преемник Константина, император Констанций (337–361), стал на сторону ариан. После него вступает на престол знаменитый Юлиан,43 которого христианские писатели прозвали Отступником (греч.  – Апостат). Есть люди в истории, о которых мы никогда не устанем слушать и говорить; как бы хорошо ни была известна их жизнь и деятельность, все-таки всегда хочется более вникнуть в них, чтобы еще лучше их узнать и понять. Император Юлиан принадлежит к числу таких интересных личностей. Уже целые века составляет он предмет раздора для историков различных лагерей, и все-таки до самого последнего времени появляются новые сочинения о нем.

Подробно останавливаться на его царствовании, кратковременном, но полном глубокого интереса, мы не будем, ограничимся только несколькими намеками, а желающих отсылаем к многочисленным пособиям.44

Из всего семейства Константина Великого один Юлиан, племянник его, каким-то случаем или, как говорят, заступничеством императрицы избежал печальной участи своих родственников, умерщвленных по приказанию Констанция. Затем он прожил около 20 лет, мучимый смертельным беспокойством за свою безопасность, то задерживаемый в глубине замка, то посылаемый на жительство без права выезда в какой-нибудь из больших городов империи, постоянно подозреваемый и угрожаемый недоверчивым и слабым государем, который не мог решиться ни убить его, ни предоставить жить спокойно. Чтобы забыться, он погрузился в науку и в ней искал утешения в несчастьях. Воспитанный в Афинах, в христианских обычаях, Юлиан, тем не менее, не чувствовал никакого расположения к христианству. Еще при жизни Констанция он был назначен Цезарем Галлии и прославился там рядом успешных действий против варваров (битва при Аргенторате)45 и значительным уменьшением налогов с жителей провинций, о котором мы раньше упоминали. Страстно привязанные к нему легионы провозгласили его Августом, и он готовился уже к борьбе против Констанция, когда этот последний, своей смертью оставляя Юлиана единственным наследником, избавил его от кровопролития. Аммиан Марцеллин, который хорошо знал его (так как сопровождал в персидском походе),46 говорит, что с самых ранних лет Юлиан увлекался культом богов (Amm. Marc. XXII. 5, 1). Мальчик он был живой, даровитый и впечатлительный; созерцание природы и особенно свода небесного трогало его до глубины души. Отсюда, может быть, и зародилась в нем горячая симпатия к религии, которая поклоняется явлениям природы, ее обоготворенным силам. «С детства, – говорит сам Юлиан, – я почувствовал страстную любовь к лучам божественного светила. И не только днем хотелось мне устремлять свои взоры к эфирному свету, но и в ясные ночи я все покидал, чтобы идти любоваться небесными красотами; погруженный в это созерцание, я не слышал того, что мне говорили, я почти терял сознание». По всей вероятности, эти первые зародыши увлечения язычеством поддерживались кем-нибудь из окружавших Юлиана близких людей.

Он получил греческое образование, которое со времен Антонинов господствовало в высших слоях римского общества и поработило умы победителей греков. Юлиан проникся восторженным уважением к эллинизму; он с увлечением зачитывался Гомером и другими великими писателями Греции; его благородная даровитая натура вполне усвоила эллинский дух, а ум поклонялся славе греческого гения. Юлиан так сжился с греческими идеями, что с гордостью называл себя эллином; все его симпатии слились с Востоком, о Западе он мало думал, латинскую литературу почти презирал или, во всяком случае, игнорировал. Таким образом, Юлиан оттолкнул от себя весь Запад, который не выразил никакого сочувствия его попытке восстановления политеизма, хотя там было и много язычников. Великое слово эллинизма, которым Юлиан так гордился, обмануло его ожидания. Он смотрел на него, как на непобедимую силу, которая должна дать победу; а оно, может быть, оказалось одной из причин его поражения. Этот предрассудок национальной гордости царствовал в особенности в школах греческих учителей, известных в большинстве случаев под именем софистов. Образование, которое давали в школах, оставалось чисто языческим; под влиянием таких замечательных учителей, как Фемистий и особенно Либаний – ум изящный и высокий, ревностный язычник, – завершилось обращение Юлиана к старому культу.47 Если греки, лучшие люди, так верили, говорит он себе, неужели же должен мир предпочесть грубую и рабскую веру христиан (или галилеян, как он их всегда пренебрежительно называл) с их Матфеем и Лукой?

Греческое образование того времени начиналось обыкновенно с риторики, то есть изучения ораторского искусства и знакомства с литературой, и заканчивалось философией, которая к этому времени приняла, как известно, таинственно-мистический характер; оделась в мантию магии и религии и тем еще более привлекала сердца. Юлиан прошел сначала полный курс риторики у лучшего учителя – Либания. Констанций, отправляя Юлиана в Никомидию, взял с него слово, что он не будет видеться с Либанием, не будет посещать его публичных лекций. Юлиан формально сдержал слово – сам не ходил на лекции, но посылал друзей, которые тщательно записывали их, приносили молодому принцу, и он с увлечением погружался в изучение греческой литературы. Потом Юлиан перешел к философским занятиям и вынес из них полное отречение от христианства, если только он был когда-нибудь отчасти предан ему.

От философов того времени, главным образом Максима Эфесского, узнал он тайное учение неоплатоников, искусство узнавать будущее и «приближаться» к богам при помощи молитв и экстаза. Когда Максим увидел, что Юлиан вполне поддался чарам нового мистического политеизма, он, чтобы закончить его обращение, поручил это «дорогое детище философии», как его называли, элевзинскому иерофанту, который посвятил его в таинства. Это было как бы крещение вновь обращенного. Из философских занятий Юлиана выработалось своеобразное религиозное мировоззрение.