Эти его розы! Где он только их находил? Мистические чёрные. Белые, с огромными, почти в ладонь, лепестками. Сентиментально-розовые. А однажды принёс веточку шиповника из сада своих родителей и, извиняясь, пробормотал:

Белый шиповник,

Страсти виновник…

Розы смотрели на Марго из всех углов её крошечной квартирки, источая густой аромат, и все эти незабываемые две недели они втроём ходили в кино и гуляли, ездили в горы на выходные. Почти каждый вечер он приводил её к себе («Ты же не против? Мама и папа будут рады: мы редко видимся…»). Подходила к концу первая неделя, когда Лилька, затащив подругу под каким-то предлогом в свою комнату, выпалила оглушительным шёпотом, опасливо поглядывая на дверь:

– Он в тебя влюбился!

– Что?.. Нееет, брось, – недоверчиво отмахнулась Марго.

– Я тебе говорю! Я же знаю своего братца как облупленного! Втрескался по самое дальше некуда!

– Не говори ерунды, он же на восемь лет старше меня!

– И что?!

– Как это «что»?! Ты разве не видишь: мы для него – девчонки!

– Какие такие «мы»? Ты не сравнивай. Ты ему не сестра!

– Подумаешь…

– Вот именно! Подумай! – Лилька постучала себя кулаком по лбу. – Стал бы он таскать тебе снопами все эти розы, ха!

– Постой, – Марго перехватила Лилькину руку. – Ты ему про меня что-нибудь рассказывала?

– Ну… – Лилька неопределённо повела глазами. – А причём тут это?

– Рассказывала или нет?

– Разумеется, рассказывала. Как ты себе представляешь – не сказать родному брату, с кем я его собираюсь познакомить? Это что, секрет?

– Не прикидывайся. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!

– Ну, ладно. Я сказала, что у тебя был неудачный роман.

– Пфффф!..

– А что здесь такого?

– И ты после этого удивляешься, что твой брат таскает мне «снопами» розы?

– А ты, конечно, решила, что это акт милосердия? – Лилька рухнула на старенький, продавленный диван и рассмеялась – впрочем, немного театрально: прижимая к животу руки и сгибаясь пополам. – Ой, не могу, держите меня!

«А разве нет?» – подумала Марго, вспомнив Тамаза.

После этого разговора она стала исподволь наблюдать за Котиком. Однако ей по-прежнему казалось, что он обходится с ней почти как с Лилькой – ласково, но слегка покровительственно и немного насмешливо. Конечно, она раньше никогда его не видела и поэтому просто не знала другим, но всё-таки нельзя исключать, что Лилька принимает желаемое за действительное. Поэтому Марго не очень удивилась, когда накануне отъезда Котик отправился провожать её один, без сестры.

Он увлечённо рассказывал о своей службе в медсанчасти под Полтавой, смешил её до слёз историями из жизни военного городка и сам смеялся с ней вместе. Отсмеявшись, помолчал и спустя какое-то время спросил:

– Ты когда-нибудь была в Киеве?

– Нет. Какой он?

– А ты приезжай, я тебе всё покажу!

Марго растерялась.

– Когда?

– Когда захочешь. Лучше, конечно, летом. Красивее, да и тепло.

– Но как же твоя служба?

– А, пустяки. Что-нибудь придумаю! – И, видимо, почувствовав её сомнения, добавил уже серьёзно: – Просто отправь мне телеграмму, когда возьмёшь билет. Я тебя встречу.

НЕВОЛЬНИК ЧЕСТИ

Это было трудное, но необходимое решение.

Костя сидел в дежурке клиники и держал в руках трубку телефона, в которой ещё пульсировали раздражённые короткие гудки прерванного разговора: жена на том конце провода дала отбой. Он без труда представил её палец с аккуратным пунцовым ногтем на рычаге телефонного аппарата «под старину» в доме её родителей. Чувствовалось, что Рита силится говорить спокойно, чтобы они не догадались о его ответе. Костя посмотрел на трубку так, словно она могла дать ему совет, что же делать дальше. Утром, когда он вернётся с дежурства, Риты уже не будет дома. Но грозы не избежать, его жена не из тех вспыльчивых, но отходчивых женщин, которые прощают так же легко, как и сердятся. Она будет лелеять свою досаду с холодным сердцем. «Гнев – это блюдо, которое следует подавать холодным» – в самый раз про неё.

Она никогда не устраивала ему сцен в общепринятом смысле, который подразумевает бурное выяснение отношений – с криками, швырянием попавшихся под руку предметов, потёками туши на щеках и уж тем более с битьём посуды – тех самых сцен, которые рано или поздно заканчиваются столь же бурным примирением в постели. Такого рода эксцессы Рита считала ниже своего достоинства, так как они были, по её мнению, иррациональны, лишены всякого смысла. У неё были свои собственные, чётко выверенные представления о правильном и неправильном, и если чьи-либо поступки выходили за рамки этого неписаного кодекса, то их виновник получал строго отмеренную, пропорциональную провинности долю остракизма, каковая имела целью осознание им собственной неправоты и полное, безоговорочное раскаяние.

Вот и теперь, он был уверен, она вынесла ему свой приговор и приступила к его исполнению. Она не станет, как выражается Лилька, копить злобу с тем, чтобы обрушить на него всю силу своего разочарования – просто поставит его перед фактом, и этот факт, Костя знал, ему не понравится.

Она никогда не повышала голоса – напротив, была безупречно вежлива. Ему так и не удалось понять, как ей удавалось сделать пребывание в одном помещении с ней настолько невыносимым, что уже через пару часов он был готов согласиться на любые условия, лишь бы не видеть этого безразличного, постороннего лица. Видит Бог, вся их недолгая совместная жизнь и без того держалась единственно на компромиссах, причём почти исключительно с его стороны! Стараясь быть справедливым, Костя попытался припомнить хотя бы один случай, когда его жена хоть в чём-то уступила ему. Это оказалось нетрудно: такие ситуации можно было пересчитать по пальцам одной руки. Но ни одна её уступка не приносила ему удовлетворения, потому что сопровождалась длинным списком условий капитуляции, сводившим на нет полученное согласие.