Кроме России, с которой Ротшильды избегали иметь дело по очевидным причинам, имелось еще два исключения из этого правила финансового доминирования. Первым исключением стала Испания, которая в 1856 г. разместила заем с помощью Миреса. Правда, едва ли сами Ротшильды горели желанием вернуться на рынок испанских облигаций, с которого они давно ушли, предпочитая предоставлять ссуды в обмен на ртуть. Вторым, и куда более важным – хотя и неполным, – исключением из правила стало королевство Пьемонт-Сардиния.

В 1849 г. Джеймсу удалось добиться главенствующего положения при размещении значительного пьемонтского займа. При этом он использовал методы, которые вызвали отвращение честолюбивого молодого финансиста и политика Кавура. После двух неудачных попыток вытеснить из Италии австрийцев государственный долг Пьемонта утроился, и королевство стало естественной мишенью для финансового проникновения туда Ротшильдов. Кавур с бессильным возмущением наблюдал, как Джеймс вернулся в 1850 г., чтобы обсудить еще один заем с министром финансов Пьемонта Константино Нигрой. Правда, к критике «прискорбной» зависимости Нигры от Джеймса следует относиться с осторожностью: нельзя забывать, что в тот период кредитный рейтинг Пьемонта был крайне низким, и Джеймс не нарочно понижал цену на пьемонтские облигации. С другой стороны, не приходится сомневаться в том, что Джеймс смотрел на Пьемонт во многом как фермер смотрит на недокормленную корову, которую следует сначала накормить, а потом уже доить. Заем 1850 г., как он радостно сообщал племянникам, стал «самой прекрасной проведенной мною операцией». Если не считать его комиссии в 2,5 %, заем стал по сути инвестицией в будущее: из новой эмиссии пятипроцентных рентных бумаг на общую сумму в 120 млн лир Джеймс взял 20 млн по 85 «а форфэ» (то есть выкупил тотчас же), согласившись продать еще 60 млн в Париже от имени правительства, а остальное оставить в руках Нигры. На самом деле он быстро передал больше половины первых 20 млн облигаций местным банкам в Турине, а остальные решил придержать и подождать оздоровления пьемонтской экономики, в чем он не сомневался.

Вскоре настал час Кавура. В октябре 1850 г. он стал министром сельского хозяйства, торговли и морских перевозок. Через два месяца Кавур предпринял первую робкую попытку бросить вызов крепнущей монополии Ротшильда, когда Джеймс узнал об очередной готовящейся эмиссии рентных бумаг (они должны были пойти Туринскому центральному банку в возмещение репарационных выплат Австрии). Кавур принялся подыскивать покупателей для новой серии во Франкфурте и Вене, призывая своего друга Деларю обратиться к Гольдшмидту и Сине. «Меня очень порадует, – заявлял Кавур, – если удастся провести еврея, который держит нас за горло». В апреле 1851 г., когда Кавура назначили министром финансов, появилась возможность окончательного разрыва. Финансовое положение обескураживало: в дополнение к общему долгу Джеймсу в 25 млн лир за разные краткосрочные кредиты, которыми он «подкармливал» Нигру, Кавур столкнулся с дефицитом бюджета примерно в 20 млн лир и другими долгами, которые в сумме достигали почти 68 миллионов. Поэтому Кавуру пришлось действовать быстро, чтобы разорвать хватку Ротшильда. Собрав 18 млн лир на туринском денежном рынке, чтобы пережить трудные времена, Кавур приказал своему послу в Лондоне поискать другой банк, готовый финансировать новый, значительный пьемонтский долг. «Мы должны во что бы то ни стало выпутаться из мучительного положения, в которое мы попали в связи с Домом Ротшильдов, – настаивал он. – Заем, сделанный в Англии, – единственное средство, с помощью которого мы можем вернуть свою независимость… Если нам в самом ближайшем будущем не удастся договориться о займе с Лондоном, мы вынуждены будем вернуться в ловушку Ротшильдов». В помощь послу Кавур отправил старого соперника графа Ревеля. Ревель столкнулся с нерешительностью Бэринга, зато более новый банк Хамбро выразил желание провести операцию, выпустив на 3,6 млн ф. ст. пьемонтских облигаций по 85.

Естественно, как только Джеймс узнал, что происходит, он сделал все, что в его силах, чтобы воспрепятствовать новому займу. Кавур считал, что именно Джеймс стоял за негативным отчетом о пьемонтских финансах в «Таймс»; несомненно, он принялся активно продавать пьемонтские облигации. Более того, именно тогда получил хождение довольно грубый каламбур, оказавший, впрочем, сильное воздействие на современников и ставший «фирменным знаком» Джеймса времен Второй империи: «L’emprunt est ouvert, mais non couvert» (букв. «Кредит открыт, но не покрыт»). Джеймс почти победил: облигации в Париже шли со скидкой, и Кавуру пришлось пережить немало тревожных часов. И все же Джеймс не мог до бесконечности «идти против течения», тем более что он сам отвечал за обеспечение рынка для пьемонтских облигаций. «Мы вольны поступать, как нам хочется, – писал он племянникам, – но мы не можем помешать пьемонтским облигациям расти, ведь именно мы выпустили их по 85». Кроме того, он понимал, как неразумно и дальше продавать, когда «весь мир» настроился на повышение. К концу 1851 г. у него по-прежнему оставалось пьемонтских облигаций на сумму около миллиона франков; Кавур ошибался, заявляя, что Джеймс «продал свою долю».

Однако «полный и немедленный разрыв с Ротшильдом» не входил в намерения Кавура. Он просто хотел «показать ему, что мы можем обойтись без него». Джеймс со своей стороны не мог не восхищаться Кавуром; как он выразился в одном из редких для себя комплиментов в адрес политика, у Кавура есть «характер». Кавур еще раз продемонстрировал свою силу в 1852 г., когда Альфонса послали в Турин, чтобы забрать у Нигры остаток рентных бумаг 1850 г. (примерно на 40 млн лир) по 92. Как только пьемонтский парламент понял намек, что деньги Кавуру не нужны и он отказывается от предложения, Альфонса удалось вежливо спровадить. И все же Кавур понимал, что в ближайшем будущем ему придется снова обратиться к Ротшильдам; на самом деле он просто добивался лучших условий на переговорах. Таким образом, в январе 1853 г., когда в Турин приехал Джеймс и повторил свое прошлогоднее предложение, Кавуру, ставшему к тому времени премьер-министром, удалось поднять цену с первоначальных 88 за 40 млн до 94,5. Позже, когда Кавур задумал сделать еще один заем, он одновременно обратился к Хамбро, Фульду в Париже и к Джеймсу, который снова послал Альфонса в Турин. Для Кавура такая конкуренция оказалась бесценной: из-за эскалации Крымского кризиса цены на все облигации, в том числе и пьемонтские, резко пошли вниз. Хамбро могли предложить за новые трехпроцентные облигации не больше 65, Фульд предлагал чуть больше, а Альфонс, стремившийся вернуть любимого клиента отца, предложил 70 и комиссию в 2 %. По признанию Кавура, «соперничество Фульда стоило нескольких миллионов», и Джеймс впоследствии ворчал о понесенных им «серьезных убытках». В то же время Джеймс нужен был Кавуру, чтобы выплатить проценты по займу Хамбро на раннем этапе Крымского кризиса, пока его не выручила субсидия правительства Великобритании, выплаченная после того, как Пьемонт вступил в войну против России.

«К чести Ротшильда, – заметил Кавур в январе 1855 г., по своему обыкновению о многом умалчивая, – нужно сказать, что он никогда не просит денег. Это его лучшая сторона». Кавур продемонстрировал, что государство, которое в 1850-е гг. обращалось на конкурирующие финансовые рынки, скорее способно было увидеть Ротшильда «с лучшей стороны». То, что Турин снова ценит Джеймса, открылось, когда, к неудовольствию Перейров, он оказался главным иностранным акционером в новом Пьемонтском инвестиционном банке. «Перейра просто в ярости, – писал Кавур в феврале 1856 г., – в то время как Ротшильд как будто доволен. Он говорит, что хочет сделать итальянский кредит, «потому что, видите ли, вы должны создать Италию. Поспешите, потому что вы должны действовать немедленно, как только заключат мир [между Россией и западными державами]». Новый банк, как согласились они с Кавуром, должен стать «итальянским, а не пьемонтским предприятием». С поразительной прозорливостью Джеймс заранее готовился финансировать следующую европейскую войну – войну, которую он предвидел между Австрией и Пьемонтом. Во второй раз он намекнул Кавуру, что поддержит его в таком конфликте.

Ротшильды и прежде сталкивались с конкуренцией в периоды экономического подъема; однако они имели обыкновение вытеснять конкурентов в периоды спада. Исключением стали 1850-е гг. В определенный момент на международных рынках капитала стало невозможно удовлетворять спрос со стороны новых банков и железнодорожных компаний в сочетании с займами государств – участников Крымской войны; кроме того, такой высокий спрос отрицательно сказывался на устойчивости мировых валют. Замедление стало заметно еще до окончания войны; крах наступил в августе 1857 г., когда приостановил платежи крупный американский банк «Огайо лайф иншуранс энд траст компани». После него началась цепная реакция;

другие американские банки банкротились один за другим. Кризис быстро перекинулся на другую сторону Атлантики, в Глазго и Ливерпуль, где обанкротились по меньшей мере четыре банка, а также в Гамбург; возможно, такая же участь постигла бы и англо-американский банк «Пибоди и Ко» в Лондоне, если бы не заем на 800 тысяч ф. ст., предоставленный Английским Банком. Насколько можно судить, тот кризис не особенно сильно затронул дома Ротшильдов. И хотя прибыль Лондонского дома в 1857 г. значительно сократилась (до каких-то 8 тысяч ф. ст.), банк получил прибыль; Неаполитанский дом находился в лучшем положении, хотя и у него 1858 г. выдался плохим.